Дик Френсис - Тропою риска
Она с порога подарила мне профессиональную улыбку и зашагала по коридору.
- Как глаза? - спросил я после паузы.
- Что-то страшное. - Они были ярко-красные, но сухие, значит, дело шло на поправку.
Сара процедила сквозь зубы:
- Надеюсь, что Джик через день-два выздоровеет. Но больше мы рисковать не будем.
Джик промолчал. Ну что ж, этого и следовало ожидать.
- Ладно, - сказал я. - Счастливого уик-энда, спасибо за все.
- Тодд… - начал было Джик.
- Нет, - немедленно вмешалась Сара. - Это не наше дело. Тодд может поступать, как ему заблагорассудится, но у нас нет ничего общего с неприятностями его кузена. Мы не будем этим заниматься. И точка.
- Тодд не бросит дела, - сказал Джик.
- Тогда он просто идиот! - со злостью сказала она.
- Разумеется, - подтвердил я. - В наши дни каждый, кто старается исправить несправедливость, - идиот. Гораздо лучше не вмешиваться, не принимать участия и не брать на себя ответственности. Мне и в самом деле следовало бы сейчас рисовать в мезонине Хитроу и улаживать собственные дела, а Дональд пусть погибает. Конечно, так Намного разумнее! Но вся беда в том, что я не могу так поступить. Я вижу, в каком аду он живет. Как же мне повернуться к нему спиной? Тем более что есть шанс вытянуть его. Ты права, Сара, я могу не справиться с этим. Но я могу хотя бы попробовать!..
Я на какое-то время замолчал.
- Ну, - продолжал я, силясь улыбнуться, - так кончается исповедь самого большого в мире зануды. Развлекайтесь на скачках, может, и я туда попаду!..
Я помахал им на прощанье и вышел. Ни Джик, ни Сара не проронили ни слова. Я закрыл дверь и поднялся на лифте в свой номер.
«Сару можно пожалеть, - подумал я. - Она еще не поняла, что если Джик превратится в рохлю в мягких туфлях, то он уже никогда не сможет рисовать свои картины».
Я посмотрел на часы и решил, что эта самая «Ярра Артс» еще не закрылась. Попробую наведаться туда.
Я шел по улице Свенстона и гадал: окажется ли в галерее юный ски-пидарометатель, а если окажется, то узнает ли он меня? Его лицо, я видел какой-то миг, потому что больше стоял у него за спиной. Он шатен, у него прыщ на подбородке, тяжелая челюсть и крупный рот. Ему нет двадцати. Одет в голубые джинсы, белую рубашку и легкие сандалии. Рост приблизительно пять футов и восемь дюймов, вес - фунтов сто тридцать. Шустрый и пугливый и, конечно, не художник.
Галерея оказалась открытой и была ярко освещена. Посреди витрины на золоченом выставочном мольберте - картина с лошадью. Не Маннинга. Изображение какой-то австралийской лошади и жокея. Каждая деталь вырисована, подчеркнута и, на мой вкус, слишком много краски. Тут же висело объявление - золотом на черном фоне, - в котором говорилось о специальном показе произведений известных анималистов. Рядом с объявлением приветствие: «Добро пожаловать на Мельбурнский кубок!»
Типичная галерея. Таких сотни во всех странах мира. Помещение расположено в глубине улицы, подальше от дороги. Внутри блуждало несколько посетителей, рассматривающих картины. Серые стены, хорошее освещение.
Перед входом в галерею я вдруг заколебался, чувствуя себя так, словно стоял на вершине лыжного трамплина. Я сделал глубокий вдох и переступил порог.
Внутри - зеленый ковер и старинный стол у самой двери. Молодая женщина выдавала маленькие каталоги и щедрые улыбки.
- Проходите, пожалуйста, - пригласила она. - Внизу тоже экспозиция.
Она вручила мне каталог: сложенную блестящую обложку с прикрепленными в середине несколькими листками текста. Я пролистал их. Сто шестьдесят три позиции, последовательно пронумерованные, проставлены названия, фамилии художников и цена. В каталоге указывалось, что на рамах картин, которые уже проданы, будет красная наклейка.
Я учтиво поблагодарил женщину.
- Проходил мимо и решил заглянуть.
Она окинула меня профессиональным взглядом и сразу поняла, что я не отношусь к богатым посетителям. В своем костюме, сшитом по последней моде, она чувствовала себя вполне непринужденно. Типичная австралийка, хотя слишком самоуверенная, чтобы просто стоять при входе.
- Что ж, милости просим! - сказала она.
Я неторопливо пошел по длинному залу, сверяя картины с каталогом. Большая часть их принадлежала кисти австралийских художников, и я понял, что имел в виду Джик, говоря об отчаянной конкуренции. Знатоков своего дела было так же много, как и у нас, в Англии, а то и больше. И уровень кое в чем был выше. Как это бывает, когда смотришь на чужие талантливые произведения, начинаешь сомневаться в собственных возможностях.
В конце зала ступени вели вниз, на стене - большая стрелка и табличка: «Продолжение экспозиции внизу».
Я спустился по ступенькам. Точно такой же ковер, такое же освещение, только не видно посетителей с каталогами в руках.
Здесь оказался не один зал, а анфилада небольших комнат, видно, нельзя было разобрать между ними перегородки. Позади лестницы располагалась контора, где тоже стояли антикварный стол, несколько удобных стульев для возможных клиентов и ряд шкафов. Картины в солидных рамах украшали стены, а не менее солидный мужчина писал что-то в гроссбухе. Он поднял голову, ощутив мое присутствие возле двери.
- Чем могу служить?
- Спасибо. Я просто знакомлюсь с экспозицией.
Он равнодушно вернулся к работе. Мужчина, как и все вокруг, был воплощением респектабельности - совсем другая атмосфера, нежели в пригородной лавочке в Сиднее. Вероятно, я что-то спутал… Придется подождать, пока Хадсон Тейлор посмотрит на чек Дональда и я смогу начать поиск в нужном направлении.
Вздыхая, я переходил из комнаты в комнату и думал, что пора уходить. На некоторых рамах я заметил красные наклейки. Но цены на всех приличных полотнах были весьма далеки от умеренных, так что купить их могли бы только весьма состоятельные люди.
В последней комнате, намного большей по размеру, чем другие, я наткнулся на Маннинга. Три картины сразу, и все с лошадьми. Одна - скачки, другая - охота и последняя - с цыганами.
В каталоге их не было. Они тихо и мирно висели рядом. Мне они бросились в глаза, как чистокровные скакуны среди полукровок.
У меня по спине поползли мурашки. Не столько из-за мастерства, сколько из-за сюжета одной из картин. Лошади выходят на старт, длинный ряд жокеев ярко выделяется на фоне темного неба. Одежда ближайшего жокея пурпурная, а шапочка зеленая.
В голове у меня зазвучал голос Мейзи: «… может, вы подумаете, что я глупая, но одна из причин, почему я ее купила… Мы с Арчи решили выбрать пурпурный и зеленый цвета, если ни у кого еще таких нет».
Мейзи именно так описала картину, спрятанную за радиатором и, наверное, сгоревшую.
Картина, на которую я смотрел, была похожа на оригинал. Заметно воздействие времени, прошедшее после смерти Маннинга, достаточное профессиональное совершенство произведения - нечто такое, что отличает великое от хорошего. Я даже чуть-чуть попробовал пальцем фактуру полотна и мазка. Все как должно быть. Все как надо.
- Чем могу служить? - спросил кто-то по-английски у меня за спиной.
Он заглядывал в комнату с порога. На лице выражение сдержанной предупредительности, как у человека, товар которого оценил кто-то, не имеющий средств на приобретение.
Я сразу его узнал. Темные редкие волосы, зачесанные назад, серые глаза, вислые усы, загорелая кожа - все, как и тридцать дней назад в Англии, когда он рыскал по пожарищу. Мистер Грин. Через «и» долгое.
А через мгновение и он узнал меня. Он напряженно переводил взгляд с меня на картину и вдруг вспомнил, где видел меня, и это его ошеломило. Он резко отступил назад и дотронулся рукой до стены позади себя.
Я уже направился к двери, но не успел. В дверном проеме мгновенно опустилась стальная решетка и, лязгнув, замкнулась на полу. Мистер Грин остался по ту сторону, и в каждой черте его лица запечатлелось неверие в происходящее. Я пересмотрел свои простодушные теории об опасности, полезной для души, и ощутил страх, какого не знал никогда в жизни.
- В чем дело? - спросил глубокий голос.
Грин не мог произнести ни звука. Рядом с ним оказался мужчина из конторы и уставился на меня через решетку.
- Воришка? - спросил он досадливо.
Грин покачал головой. Подошел третий мужчина, его молодое лицо светилось любопытством, а прыщ на подбородке был виден даже с середины комнаты.
- Ого! - произнес он с чисто австралийским изумлением. - Это тип из Художественного центра. Это он меня преследовал. Клянусь, он не мог выследить! Клянусь!
- Заткни пасть! - коротко бросил мужчина из конторы, внимательно глядя на меня.
А я смотрел на него.
Я стоял посреди ярко освещенной комнаты приблизительно пятнадцать на пятнадцать футов, без окон. Выход - только через зарешеченные двери, спрятаться - негде, оружия - никакого. Я давно уже мчусь по трамплину, и никакой гарантии мягкого приземления.
- Послушайте, что происходит? - Я подошел к стальной решетке и постучал по прутьям. - Откройте, я хочу выйти!
