Уолтер Саттертуэйт - Кавалькада

А еще — хотя, впрочем, это не так уж важно — он фантастически хорош собой.

С любовью,

Глава девятая

Я подумал: может, попробовать дать тягу? Может, в одиночку я бы и рискнул проскочить мимо двух громил у двери, но я не был уверен, удастся ли это Пуци. Я отошел от него подальше, чтобы было где развернуться, и встал так, чтобы следить за наступавшими с обеих сторон. Я понимал, надолго меня не хватит — шестеро верзил с дубинками живо со мной расправятся.

На мгновение я задумался, кто они такие и где нас заприметили. Хотя понимал: это без разницы. Они уже были совсем близко.

Было бы неплохо, если бы у меня под зонтом было спрятано какое-нибудь оружие. Но увы!

Впрочем, зонтик был крепкий, с прочным металлическим стержнем. Достаточно крепким, чтобы отразить удар дубинки. По крайней мере какое-то время он выдержит. Да и кончик у него был довольно острый — им можно было запросто выколоть глаз или пронзить горло. У меня как раз было подходящее настроение, чтобы пронзить кому-нибудь горло.

Я взглянул на Пуци: он был на другой стороне переулка. И, как и я, стоял боком к нападавшим с обеих сторон. Стоял он твердо и постоянно поворачивал голову то налево, то направо, следя за неумолимо приближавшимися громилами. Альбом он держал за нижний край двумя руками на уровне живота.

Я собирался колоть их зонтиком, а Пуци — расправиться с помощью альбома. Летучая бригада во всеоружии.

Тут за спинами двоих громил, вышедших из бара, распахнулась дверь — и появился капитан Рём, низенький, полноватый, коренастый. Его круглый, почти наголо выбритый череп сиял в свете электрической лампы над входом.

— Halt![24] — крикнул он.

Дальше все произошло очень быстро. Двое верзил, оказавшихся ближе к Рему, подняли дубинки и кинулись на него. Рука Рема высвободилась из-под пиджака вместе с автоматическим «люгером». Он выстрелил три раза. В тесном пространстве переулка выстрелы прозвучали как раскаты грома.

Один из нападавших, светловолосый здоровяк, согнулся пополам и рухнул вперед, уткнувшись плечом в мостовую. Кепка его отлетела в сторону. Ноги мелькнули в воздухе и упали на землю, едва не задев Рёма. Рём невозмутимо посторонился. Другого верзилу, похоже, задело третьим выстрелом — увернувшись от Рёма, он помчался в противоположный конец переулка. Рём вскинул пистолет, тщательно прицелился и затем опустил его, так и не выстрелив. Топот бегущих ног постепенно стих.

Я глянул назад. Четверо громил у нас за спиной тоже пустились наутек — и уже выбежали на Вильгельмштрассе.

Когда я повернулся к Рёму, он сидел на корточках рядом с лежавшим блондином и левой рукой ощупывал ему горло. В правой он все еще держал «люгер».

Я посмотрел на Пуци.

— Вы в порядке?

Какое-то мгновение лицо у него хранило пустое выражение, потом он кивнул, моргнул и сказал:

— Да-да. В полном.

Я пошел по переулку к Рёму. Пуци двинулся за мной.

Рём расстегнул на убитом блондине бушлат и распахнул его. Под бушлатом оказался поношенный, растянутый серый свитер с кровавым пятном на животе.

— Он мертв? — спросил я Рёма.

Тот не обратил на меня внимания и сунул руку во внутренний карман бушлата убитого. Я взглянул на Пуци.

— Спросите его.

Пуци что-то пробормотал. Рём ответил.

— Он говорит, его гнусной жизни пришел конец, — перевел Пуци.

Тем временем Рём вытащил бумажник убитого. И, положив «люгер» ему на грудь, начал рыться в бумажнике. Достал удостоверение личности.

— Ага, — проговорил он. Держа карточку в левой руке, он правой взял «люгер» и встал. Может, лишнего веса в нем и было с избытком, но с корточек он поднялся довольно легко.

С обычной натянутой улыбкой он протянул мне карточку.

Я попытался разглядеть ее при свете фонаря над дверью. На карточке была фотография, но буквы разобрать я не смог — написано было по-русски.

Рём взглянул на труп и резко сказал что-то по-немецки.

— Красный подонок, — перевал Пуци.

Дверь черного хода снова распахнулась. Рём резко повернулся и вскинул «люгер».

Это были лейтенант Кальтер и крепыш в красном платье, который с видом бывалого человека держал в руках винтовку. Оба ствола были направлены на Рёма.

Рём поднял левую руку и сунул «люгер» в карман пиджака. И они с Кальтером принялись что-то горячо говорить детине в красном платье.

Я спросил Пуци:

— Вы читаете по-русски?

— Немного, — сказал он. — Лучше, чем говорю.

Я протянул ему карточку. Заметил, что рука у него дрожала. Как и у меня — это я тоже заметил. Страх переполнял нас адреналином — он все еще растекался по нашим венам.

— Это удостоверение моряка, — сказал он. — На имя Петра Семеновича. — Он взглянул на меня. — Петр по-русски то же, что Питер по-английски.

— Да. — Я посмотрел на тело. Убитый уже не казался таким здоровым: он будто весь съежился в своей одежонке — смерть сделала его каким-то маленьким.

Я вздохнул. На войне я не раз видел смерть — видел, как она делает людей маленькими, и эти воспоминания останутся у меня навсегда.

Конечно, Рём спас мне жизнь, мне и Пуци. И уж наверняка избавил нас обоих от жестокого избиения.

Однако при этом я никак не мог отделаться от мысли, что деревянная дубинка совершенно бесполезна перед девятимиллиметровой пулей.

Конечно, я судил предвзято. Просто Рём мне не понравился. Не понравились его угрозы и натянутая улыбка. А еще мне не понравилось, как он, когда начал шарить по карманам убитого, положил «люгер» ему на грудь, как на удобную подставку.

Но факт заключался в том, что мы с Пуци остались стоять на ногах. Если бы не Рём с пистолетом, все могло бы обернуться иначе.

Рём совал мужчине в красном платье какие-то деньги. Тот кивал, слегка потрясая блестящими черными локонами.

Потом Рём подошел ко мне. За его спиной мужчина в красном платье болтал о чем-то с лейтенантом Кальтером — возможно, о погоде. Теперь, когда ему заплатили, он вал себя так, будто ничего необычного в переулке не случилось. А может, и в самом деле ничего не случилось.

Рём что-то мне сказал.

Пуци перевел.

— Он говорит, что видел, как эта парочка пошла за нами следом, и ему стало интересно, что они задумали.

Рём сказал еще что-то.

Пуци перевел:

— Фил, нам с вами лучше уйти отсюда, а то скоро нагрянет полиция.

Я взял у Пуци удостоверение моряка и протянул его Рёму. Он поднял руку, натянуто улыбнулся и сказал:

— Nein.[25] — И добавил еще что-то.

— Он хочет, чтобы вы оставили его себе, — перевел Пуци. — На память.

Я сунул удостоверение себе в карман плаща.

— Нам пора, Фил, — поторопил меня Пуци.

— Поблагодари за меня капитана Рёма, — попросил я.

Он поблагодарил — Рём с неизменной полуулыбкой кивнул и щелкнул каблуками. Поднял голову и что-то сказал.

— Идемте, Фил, — настаивал Пуци. — На Вильгельмштрассе возьмем такси.

Я повернулся, и мы пошли к выходу из переулка.

— Что он сказал напоследок? — спросил я у Пуци.

— Капитан? Он сказал — «всегда готов».

— Избави Бог, — проговорил я.

Как и предполагал Пуци, на Вильгельмштрассе мы поймали такси. В темноте автомобильного салона Пуци долго молчал, держа альбом со шляпой на коленях. Затем он сказал:

— Вы хотели попросить меня об одолжении, Фил. — Голос его звучал глухо. — До того, как… все это случилось.

— Да. Рём сказал, что он поручил своим людям разузнать о покушении. Попробуйте через своего друга Гесса отозвать их. Хотя бы на время. Полицейские задают вопросы, я и мисс Тернер задаем вопросы, а теперь еще люди Рёма будут их задавать.

— У семи нянек дитя без глазу. — Голос у него был все такой же глухой, невыразительный. Он неподвижно смотрел вперед.

— Вот именно, — подтвердил я.

Пуци покачал головой.

— Капитан Рём человек упрямый. Сами видели. Не уверен, что Гессу удастся убедить его посторониться.

— Тогда пусть Гесс попросит Гитлера уговорить Рёма. Я не могу вести дело, если кто-то будет постоянно путаться у меня под ногами.

— Понял. — Он смотрел все так же вперед, и голос его звучал все так же глухо. — Уж господина Гитлера Рём послушает.

Я сказал:

— А вы, Пуци, держались молодцом. У вас был такой вид, будто вы и правда собираетесь кого-нибудь размазать альбомом по стенке.

— Ну да, у меня же не было выбора. — Он глубоко вздохнул, медленно выдохнул и повернулся ко мне. — По правде говоря, Фил, я здорово струхнул. При виде этих жлобов у меня по всему телу побежали мурашки.

— Но вы не струсили, Пуци.

— Не было другого выхода.

— Был. Выходов было сколько угодно.

— Сбежать? Умолять, чтобы не убивали?