Гастон Леру - Тайна Желтой комнаты

— Ну а стол, — вмешался я в нашу беседу, согласно пожеланиям моего шефа, — что случилось с ним, когда вы услышали крик «убийца» и прогремели револьверные выстрелы?

— Мы оттолкнули его к стене, — ответил дядюшка Жак, — вот сюда, примерно на то же место, где он сейчас находится, это было необходимо, чтобы сразу броситься к двери, господин судебный следователь.

Я продолжал свою мысль, хотя и не придавал ей большого значения:

— Может быть, стол находился так близко от двери, что, выйдя из комнаты, преступник мог сразу проскользнуть под ним незамеченным?

— Вы все время забываете, что моя дочь заперлась на ключ и задвижку, — устало сказал господин Станжерсон, — поэтому дверь оставалась закрытой, а мы находились перед дверью, стремясь выбить ее, с самого начала трагедии. Мы находились у двери, еще борьба убийцы с моей дочерью продолжалась, и шум этой борьбы достигал наших ушей. Мы слышали, как хрипела моя дочь, когда пальцы убийцы сжимали ее шею, оставляя на ней эти ужасные следы. Нападение произошло быстро, но и мы были достаточно быстры и немедленно очутились перед дверью, отделявшей нас от ужасной трагедии.

Выслушав господина Станжерсона, я поднялся, подошел к двери и снова тщательно ее осмотрел. После чего разочарованно вернулся на место.

— У некоторых дверей нижняя панель может открываться самостоятельно, без необходимости открывать всю дверь. Это могло бы решить проблему. Но, к сожалению, осмотр двери исключает подобное предположение. Это очевидно, несмотря на повреждения, которые она получила при взломе.

— Это старая и прочная дверь, — вмешался дядюшка Жак, — принесенная сюда из замка. Таких больше не делают. Нам понадобился толстый железный шкворень, чтобы справиться с нею вчетвером, ибо супруги Бернье тоже принимали в этом участие. Весьма прискорбно, господин судебный следователь, видеть их теперь в заточении.

Едва дядюшка Жак произнес эту фразу, полную сожаления и протеста, как плач и сетования привратников возобновились с новой силой. Я никогда не видел столько слез сразу. Даже признавая их невиновность, трудно было понять, как люди могут быть так слабы и невыдержанны, пусть и в несчастье. Достойное поведение в подобных случаях стоит больше, чем все слезы и все отчаяние, которые большей частью являются притворными.

— Перестаньте же, — возмутился господин Марке, — еще раз говорю вам — довольно слез. В ваших же интересах объяснить, что вы делали под окнами павильона в тот час, когда убивали вашу хозяйку. Ибо вы, безусловно, были вблизи павильона, когда дядюшка Жак встретил вас в парке.

— Мы бежали на помощь, — простонали они хором.

А женщина между двумя всхлипываниями добавила:

— Ах, если бы мы держали убийцу в своих руках, мы бы ему показали!

Разумных слов от них так и не удалось добиться. Они продолжали упрямо все отрицать и призывали в свидетели Бога и всех святых, утверждая, что мирно почивали в кроватях и были разбужены револьверным выстрелом.

— Был не один, а два выстрела, вы лжете. Если вы слышали один выстрел, то должны были слышать и второй.

— Действительно, было два выстрела, — вмешался дядюшка Жак, — я уверен, что револьвер был заряжен полностью. Мы нашли две пули и слышали за дверью два выстрела. Не так ли, господин Станжерсон?

— Да, — ответил профессор, — два выстрела, сперва один глухой, затем — оглушительный.

— Почему вы продолжаете лгать? — воскликнул господин Марке, поворачиваясь к привратникам, — вы считаете полицию столь же глупой, как и вы сами? Все говорит за то, что в момент, когда разыгралась драма, вы находились около павильона. Что вы там делали? Не желаете говорить? Ваше молчание только подтверждает вашу вину! Что касается меня, — добавил он, повернувшись к господину Станжерсону, — что касается меня, то я могу объяснить бегство убийцы только пособничеством этих двух соучастников. Когда дверь была выбита, а господин Станжерсон занимался своей несчастной дочерью, привратник с женой облегчили бегство негодяя, который, проскользнув сзади всех, добрался до окна вестибюля и выскочил в парк. Привратник закрыл за ними окно и ставни, так как эти ставни сами, естественно, закрыться не могли. Вот как я вижу все это дело. Если кто-нибудь думает иначе, пусть скажет…

— Это невозможно, — вмешался господин Станжерсон, — я не верю ни в виновность, ни в соучастие моих привратников, хотя и не понимаю, что они делали в парке в столь поздний час. Повторяю — это невозможно! Привратница держала лампу и не сходила с порога, я же, тотчас как дверь была выбита, опустился на колени у тела моей дочери. Просто невозможно, чтобы кто-нибудь вошел или вышел из комнаты через дверь, не задев моей бедняжки и не толкнув меня. Это невозможно еще и потому, что дядюшка Жак и привратник сразу же осмотрели комнату и заглянули под кровать, как это сделал и я. Таким образом все убедились, что в комнате находилась только моя умирающая дочь.

— Ну, а ваше мнение, господин Дарзак? Вы еще ничего не сказали, — поинтересовался судебный следователь.

Робер Дарзак уклонился от ответа.

— А вы, господин начальник сыскной полиции?

Господин Дакс, начальник сыскной полиции, до сих пор только слушал и осматривал помещение.

— Желая поймать преступника, нужно прежде всего определить мотив преступления. Это продвинуло бы дело вперед, — пробурчал он.

— Причина преступления — низкая страсть! — ответил господин Марке. — Следы, оставленные убийцей, грубый платок и берет — все это заставляет нас думать, что убийца принадлежал к низшим слоям общества. Быть может, привратники прояснят нам этот вопрос?

Начальник сыскной полиции, обратившись к господину Станжерсону, продолжал тем же холодным тоном, который, я полагаю, характеризует людей умных и волевых:

— Мадемуазель Станжерсон собиралась в скором времени выйти замуж?

Профессор скорбно посмотрел на Робера Дарзака.

— За моего друга, — сказал он, — за человека, которого я был бы счастлив назвать своим сыном, за господина Дарзака.

— Вашей дочери лучше, и она, вероятно, скоро оправится от своих ран. Таким образом, это просто отсрочка свадьбы, не так ли? — настаивал начальник полиции.

— Я надеюсь.

— Как? Вы не уверены?

Господин Станжерсон промолчал. Робер Дарзак казался взволнованным, его дрожащие руки не могли ускользнуть от моего взгляда. Господин Дарзак кашлянул, подобно господину Марке, когда тот бывал в затруднении.

— Вы понимаете, господин Станжерсон, — сказал он, — что в подобном запутанном деле ничем нельзя пренебрегать. Следует выяснить все, даже самые незначительные мелочи, касающиеся пострадавшей. Вы полагаете, что, если мадемуазель Станжерсон останется жива, этот брак может расстроиться? Вы сказали: «Я надеюсь». И эта надежда выглядит, как сомнение. В чем причина ваших сомнений?

— Вы правы, сударь, — с видимым усилием ответил наконец господин Станжерсон, — вы правы. Если я что-либо скрою, это может показаться вам подозрительным. Господин Дарзак будет, конечно, того же мнения.

Робер Дарзак, бледность которого показалась мне в этот момент ненормальной, сделал знак, что он согласен с профессором. Он ограничился простым кивком, вероятно потому, что был не в силах произнести ни единого слова.

— Итак, господин начальник сыскной полиции, — продолжал профессор Станжерсон, — моя дочь, несмотря на все мои настойчивые мольбы, поклялась никогда не оставлять меня. Я несколько раз пытался склонить ее к замужеству, так как считал это своим долгом. Много лет мы знали Робера Дарзака. Он любил мою дочь. Одно время я полагал, что и он так же любим, ибо с радостью услышал из уст моей дочери согласие на свадьбу, которой я желал от всей души. Я уже старик и как благословение Божье воспринял известие, что после моей смерти дочь будет иметь около себя человека, которого я люблю и уважаю за его большое сердце и знания, человека, который будет ее любить и продолжит нашу работу. Но, увы, за два дня до преступления моя дочь объявила, что замуж за Робера Дарзака она не выйдет.

Воцарилась гнетущая тишина. Момент был серьезным.

— Мадемуазель Станжерсон не дала вам никаких объяснений? — спросил господин Дакс. — Какими соображениями она руководствовалась?

— Она сказала только, что уже слишком стара, чтобы выходить замуж, что она чересчур долго ждала и много думала. Она пояснила, что любит Робера Дарзака, но хочет, чтобы все оставалось по-старому, и будет счастлива, если узы чистой дружбы, связывающие нас и Дарзака, станут еще теснее, но о свадьбе и слышать больше не желает.

— Это странно, — пробормотал господин Дакс.

— Странно, — как эхо повторил господин Марке.

— С этой стороны, господа, вы не откроете причину преступления, — слабо улыбнулся господин Станжерсон.

— Во всяком случае, — сказал господин Дакс нетерпеливо, — ограбление здесь также, вероятно, ни при чем.