Чарльз Сноу - Смерть под парусом

— Да. Я уже говорил вам, что Роджер рассказывал, как он вчера повздорил с Уильямом из-за ленча.

— Интересно, почему больше никто не упомянул о ссоре, — сказал Финбоу. — Биррелу они ничего не рассказали. Наверное, считали пустяком. Возможно, судовой журнал содержал нечто более серьезное — для кого-то. Хотя маловероятно. Рассказ о путешествии друзей, вроде этого, обычно служит предлогом для хранителя журнала, чтобы продемонстрировать отвратительный стиль.

— А почему пропал и вымпел? — спросил я.

— У меня есть идея. Могу, например, предположить, что им стерли отпечатки пальцев, а затем бросили в реку. Хотя я не особенно горжусь своей догадкой. — Он вытянул ноги. — Есть еще одна важная информация, которую мне хотелось бы записать, прежде чем перейти к членам вашей компании. Эта информация — география самой яхты.

Он принялся рисовать план яхты, обозначая наши койки и каюты. В моих записках приводится копия рисунка Финбоу с разглаженными сгибами.

Затем он обозначил на карте умывальники.

— Полагаю, вы с Кристофером пользовались тем, который расположен рядом с носовым люком, Уильям и Филипп — средним, а девушки — тем, который находится у них в каюте.

— Да, — подтвердил я, — наверное, так и было.

— Жаль, что ни у кого из вас нет привычки купаться в холодной воде рано утром. Сам я никогда не пробовал, но это закаляет характер — и предотвратило бы как минимум одно убийство, — сказал он, разглядывая план. Потом удивленно посмотрел на меня: — Йен, почему вы сказали «наверное»? Разве вы не знаете точно?

— Вы забыли, что это мое первое утро на яхте. У меня не было времени познакомиться с заведенным порядком. Остальные путешествовали уже неделю.

— Совершенно верно: по крайней мере все рассказали Алоизу Биррелу, что пользовались именно этими умывальниками. — Финбоу рассмеялся. — Мой дорогой Йен, ваши последние слова — еще один веский аргумент в пользу того, что вы не могли убить Роджера.

— Почему?

— Просто потому, что вы не знали, как проходит утро на яхте. Вы только представьте, на какой риск нужно идти, не зная привычек остальных!

— Совсем скоро вы убедитесь, что я не убийца, — рассердился я.

Финбоу засмеялся и закурил сигарету. Взгляд его был рассеянным.

— Доказывая вашу невиновность, я просто хотел проверить, что дают эти факты. Говорят, бывает материальная правда и психологическая правда, и вас может интересовать либо одно, либо другое. Разумеется, это чушь. Если у меня есть материальные факты, мне не нужны никакие психологические факты. То есть если двадцать восемь разных, заслуживающих доверия свидетелей видели, как Роджер застрелился на их глазах, я поверю им, хотя с точки зрения психологии невероятно, что человек, подобный Роджеру, будет стрелять в себя. Аналогичным образом, если мне известны психологические факты — скажем, об Алоизе Бирреле, — которые убедительно доказывают, что он должен был убить Роджера, я поверю, хотя с точки зрения материальных фактов это невероятно. Но дело в том, что у вас никогда нет всех материальных фактов или всех психологических фактов. Приходится иметь дело с неполной смесью тех и других.

Я кивнул.

— Да, нужно сказать это Биррелу. — Финбоу улыбнулся. — Он носит с собой блокнот, куда записывает все великие мысли, имеющие отношение к криминологии. Как бы то ни было, на основании материальных фактов я могу сказать только одно: каждый из пятерых мог убить Роджера. К такому выводу придет любой глупец. Теперь очень важно найти психологические факты.

— Например, — предположил я, — почему кто-то хотел убить Роджера.

— Думаю, это один из самых легких вопросов, — сказал Финбоу.

— А какие трудные? — поинтересовался я. — Вы уже их знаете?

— Обещаю рассказать вам все, что знаю сам. И даже свои предположения. Люди напускают на себя таинственность по одной-единственной причине — им нечего сказать. Я не стыжусь ошибок. Итак, факты говорят о том, что любой из пятерых мог убить Роджера. Но я позволю себе одну догадку. Не думаю, что это Филипп.

— Эвис не способна никого убить. Можете сразу же исключить и ее, — запротестовал я.

— Очень милая девушка, — медленно произнес Финбоу. — Кстати, вы что-нибудь знаете о Тоне?

— Ничего.

— Она тоже довольно привлекательна. Не часто встречаешь людей с таким сильным и таким необычным лицом. Похожа на доисторическую манекенщицу.

Я рассмеялся — Финбоу обычно обижается, когда его шутки не ценят. Потом спросил:

— И все-таки, что вам непонятно?

— Отважусь доверить это бумаге, — ответил он и через минуту протянул мне листок.

С трудом сдерживая волнение и любопытство, я прочел:

1. Почему не было попытки свалить вину на одного человека?

2. Почему убийца не принял предложение признаться в обмен на молчание остальных?

3. Почему Эвис и Кристофер сторонились друг друга после убийства?

4. Почему Филипп и Тоня так демонстративно искали общества друг друга после убийства?

5. Какие чувства скрывает Уильям?

— Вот мои вопросы, — сказал Финбоу, когда я закончил читать. — Признаюсь, они интересуют меня гораздо больше, чем масса фактов, которые проанализирует любой опытный инспектор из Скотленд-Ярда, потратив половину времени, потребовавшегося мне.

— Я заметил, что по крайней мере один из заданных вами вопросов касается каждого из пятерых. Насколько я понимаю, вопросы должны охватывать всех подозреваемых.

— Именно в этом, — с улыбкой ответил Финбоу, — состоит истинное искусство расследования.

Глава 6

Уильям улыбается

Ленч всем нам дался нелегко. Мы собрались в небольшой столовой, из открытых окон которой можно было видеть реку и зеленые болота, залитые солнечным светом. Ясный день лишь подчеркивал напряженность и подозрительность, так быстро появившиеся в наших взаимоотношениях.

Мы сидели вплотную друг к другу за столом, едва вмещавшим шесть человек, и неуклюже пытались избежать любых намеков на то, что занимало наши мысли; никто не упоминал об убийстве, и это умолчание было красноречивее любых разговоров. Финбоу непринужденно болтал о крикете и музыке, остальные жадно набросились на еду, почти не принимая участия в разговоре. Несмотря на произошедшее, у всех был волчий аппетит. Я сказал «несмотря»? Это весьма распространенное заблуждение. Сильные эмоции часто вызывают сильный голод, и мы с жадностью поглощали жесткую холодную говядину скорее благодаря убийству, а не вопреки ему.

Финбоу не переставал говорить за едой. Его болтовня способствовала ослаблению напряжения, но никто не мог избавиться от мысли, что нервная атмосфера сохранится и даже усилится, пока все не разрешится. Это был не самый приятный ленч. Присутствие миссис Тафтс, которое в иных обстоятельствах развлекло бы нас, теперь лишь усиливало неловкость. Мы старались улыбаться друг другу, но маленькая пухлая суровая женщина скорее угнетала, чем развлекала нас. Экономка подавала еду с сердитым видом и обслуживала нас с явным неудовольствием, которое прорвалось в тот момент, когда она принесла фруктовый пирог и увидела, как Филипп гладит руку Тони. Она швырнула пирог на стол и очень громко сказала:

— Молодой человек, что вы себе позволяете?

Мы с Финбоу попытались успокоить ее, но она повторила вопрос:

— Молодой человек, как вы себя ведете с девушкой?

Филипп растерялся, но ему на помощь пришла Тоня.

— Он погладил меня по руке. И мне это нравится. Кроме того, вам-то какое дело?

Миссис Тафтс разразилась гневной тирадой;

— Современная мораль… заслуживает небесного огня, который испепелит нас за все грехи. За то, как ведут себя девушки, подобные вам. Вас следовало бы высечь…

Финбоу встал.

— Моя дорогая миссис Тафтс, это очень милые и достойные молодые люди. Их манеры несколько отличаются от тех, которые были во времена нашей молодости, — только и всего. Не будьте слишком строгой…

Миссис Тафтс замерла, словно маленький толстый василиск.

— Никто не запретит мне думать то, что я хочу, и говорить то, что я хочу. И пока я кормлю вас и присматриваю за домом, я имею право на собственное мнение по поводу накрашенных женщин. И буду говорить о них все, что думаю, покуда жива.

Она выбежала из комнаты.

— Мне очень жаль, — сказал Финбоу. — Следовало бы тихо столкнуть ее в реку, но придется немного потерпеть. Если миссис Тафтс исчезнет, могут поползти слухи.

Тоня рассмеялась, но в ее смехе присутствовала неприятная истерическая нотка, удивившая меня.

— Не слишком приятно, — сказала она, поджимая ярко-красные губы, — иметь дело с сержантом полиции и экономкой, которые думают, что я еще хуже, чем кажется.