Марджери Аллингем - Полиция на похоронах. Цветы для судьи (сборник)
Оба послушно устроились на широких стульях «шератон», которые были сделаны для другого поколения людей, обладавших куда более могучим телосложением.
— А теперь, — сказала миссис Фарадей, поворачиваясь к Кэмпиону, — дайте мне на вас взглянуть, Рудольф. Вы не слишком похожи на свою почтенную бабушку, но в ваших жилах явно течет благородная кровь.
Мистер Кэмпион зарделся. Язвительность и властность исчезли из голоса старушки, и в нем появился даже намек на веселое удивление.
— Милый друг, — пробормотала она, — старушки сплетничают только между собой. Я вас никому не выдам. В теории я разделяю мнение вашей родни, но, в конце концов, пока ваш невыносимый брат еще жив и семейные обязательства лежат на нем, вы имеете право называться как угодно. Мы с вдовой Эмили ведем переписку на протяжении сорока пяти лет, поэтому я все про вас знаю.
Мистер Кэмпион на удивление спокойно отнесся к разоблачению своих частных дел.
— Мы с бабушкой — подельники. По крайней мере, в глазах семьи. Мать считает, что она — мой главный пособник и подстрекатель.
Миссис Фарадей кивнула.
— Я уже поняла, — чопорно произнесла она. — А теперь перейдем к этому ужасному делу. Из рассказа Джойс я сделала вывод, что Маркус обратился к вам за помощью. Я попрошу вас выступать непосредственно от моего имени. Для вас приготовят комнату в доме, и контора Фезерстоуна выплатит вам сто гиней — в том случае, если мы будем пользоваться вашими услугами меньше месяца. Помолчите, — буркнула она, когда Кэмпион хотел что-то сказать, — отказаться вы еще успеете. Я не договорила. Мне восемьдесят четыре года. Как вы понимаете, в неприятных ситуациях подобного рода я вынуждена полагаться на собственный ум и физические силы окружающих. Я также обязана ограждать себя от чрезмерных волнений, гнева, горя и прочих сильных эмоций, ибо у меня уже нет на них сил.
Она умолкла и воззрилась на гостей с царственным спокойствием, придававшим ее облику что-то нечеловеческое. Мистер Кэмпион понял, что перед ним женщина редкой силы воли и характера. Безмятежность миссис Фарадей покоробила бы его, если бы не внезапная откровенность ее следующего замечания.
— Видите ли, — тихо произнесла она, — в этом доме должен быть человек, который мог бы трезво и разумно оценивать происходящее. Увы, природа обделила моих бедных детей мозгами, и поэтому я вынуждена экономить свои умственные и душевные силы. Моя реакция на ужасную гибель Джулии может показаться вам чрезмерно скупой, однако я уже давно не в том возрасте, когда человек обязан соблюдать приличия и условности, обманывая самого себя. То ли потому, что Джулия была моим старшим ребенком и провела со мной больше времени, чем остальные, то ли потому, что она пошла в мою свекровь — несказанно глупую женщину даже в век, когда женская глупость приветствовалась… словом, не знаю почему, Джулия всегда казалась мне чересчур неумной и злобной. Безусловно, ее кончина потрясла меня до глубины души, но убиваться по этому поводу я не готова. В моих летах смерть уже не воспринимается так остро, как в молодости. Понятно ли я выражаюсь?
— Более чем, — ответил мистер Кэмпион, снимая очки (без них его лицо мгновенно лишилось глуповатого выражения). — Я вас понял. Вы хотите, чтобы я выступил в роли рессоры, смягчающей удары, которые неизбежно посыплются на всех вас в ходе расследования.
Миссис Фарадей бросила на него быстрый взгляд.
— Эмили права, вы весьма умны и сообразительны. Значит, с этим мы разобрались, перейдем к следующему вопросу. Я хочу, чтобы вы понимали: мне совершенно нечего скрывать от полиции и я готова оказывать всяческое содействие следствию. Опыт подсказывает, что из отчаянных попыток скрыть неприглядную истину ничего хорошего не выходит. И потом, чем быстрее все закончится, тем быстрее люди забудут про этот неприятный скандал. Да, и пресса… Репортеры уже начали осаждать мой дом. Слугам велено помалкивать, разумеется, но держать прессу в полном неведении едва ли разумно. Это их раздражает, и они начинают тиражировать куда менее приятные, часто ложные сведения, нежели те, которые мы могли бы сообщить им сами.
Миссис Фарадей вновь окинула своих слушателей пронзительным орлиным взглядом — те кивнули в знак согласия, — и она продолжала:
— Я не собираюсь лично беседовать с этими людьми, как вы понимаете, — произнесла она с едва заметной улыбкой: даже мысль об общении с репортерами была ей смешна. — И Уильяма к ним пускать нельзя ни в коем случае. Надеюсь, вы уладите и это, «мистер Кэмпион». Кроме того, вам следует выяснить, на ком лежит ответственность за эти преступления. Я не жду, что вы возьмете на себя обязанности полицейского, — это было бы глупо и оскорбительно с моей стороны. В первую очередь от вас требуется постоянно держать меня в курсе дел, чтобы в один прекрасный момент скопившаяся информация не застала меня врасплох. И заодно мне нужен умный человек, который был бы в состоянии предоставить некоторую защиту моей семье, ведь если убийства совершает член семьи — а это наверняка так и есть, — то лишь одному из нас ничего не грозит. И если в обозримом будущем ничего не решится, очень скоро мы можем стать свидетелями очередного убийства. Это лишь вопрос времени.
Она умолкла. Маркус и Кэмпион в безмолвном потрясении смотрели на невозмутимую старуху, что сидела в своей великолепной комнате и вела столь необыкновенные речи.
Наконец миссис Фарадей обратилась к Маркусу:
— Я решила не ждать возвращения твоего отца и начать принимать меры. Утром я посчитала, сколько тебе лет: уже почти тридцать. От тебя сейчас будет даже больше пользы, чем от него. Признаться, он ничего не смыслит в искусстве старения. И потом, — добавила она с холодком в голосе, — если человек не в состоянии делать свое дело в тридцать лет, едва ли он когда-нибудь будет его достоин. Уильям и Эндрю — наглядные тому примеры. Помню, как много лет назад я сказала то же самое мистеру Глэдстоуну, на что он ответил: «Мадам, если я с вами соглашусь, это будет значить, что мне вообще не следовало становиться политиком». Впрочем, после ужина, в гостиной, он признал, что я права.
На несколько мгновений Маркусу и Кэмпиону померещилась блистательная Каролина Фарадей 80-х, превратившая своего мужа — раздражительного и желчного, но весьма эрудированного человека — в видного университетского деятеля. Но вот наваждение прошло: перед ними сидела та же невозмутимая и рассудительная черная орлица.
— Я должна вам сообщить — полагаю, конфиденциально, — что вчера у меня состоялась короткая беседа с сыном моего давнего друга, главным констеблем графства. Он пообещал предпринять все возможные меры, чтобы раскрыть убийство Эндрю. Поэтому, полагаю, сегодня же утром к делу подключится Скотленд-Ярд. Это во-первых. Теперь перейдем ко второму насущному вопросу — к смерти бедной Джулии.
Миссис Фарадей ненадолго замолчала. Все терпеливо ждали, когда она заговорит вновь.
— Доктор Лаврок, — наконец промолвила она, — которому кроме как долгожительством гордиться нечем, убежден, что это самоубийство. Несомненно, он уже решил, что бедная Джулия, убив Эндрю, не выдержала угрызений совести и свела счеты с жизнью. Такая идея могла родиться лишь у полного болвана, ничего не знающего об Эндрю или Джулии. Однако, — добавила она, переводя взгляд с Маркуса на Кэмпиона и обратно, — если никаких других улик и версий не возникнет и полиция тоже придет к такому выводу, я не вижу причин разубеждать их в этом — по крайней мере, насчет самоубийства Джулии.
Мистер Кэмпион слегка подался вперед.
— Миссис Фарадей, — несмело произнес он, — а почему, собственно, вы так убеждены, что мисс Джулия не могла покончить с собой?
— Джулия и Эндрю друг друга на дух не выносили, и если бы Эндрю убил Джулию, а потом совершил самоубийство, я бы ничуть тому не удивилась. Но Джулия попросту не способна на самоубийство. Она так любила жизнь, так цеплялась за нее… было бы за что цепляться. И потом, бедняжка при всем желании не смогла бы связать и застрелить Эндрю, а потом сбросить его труп в реку. Она ведь была на год старше Кэтрин. Тучная и неповоротливая, она боялась даже ноги промочить! Но хватит теоретизировать. Доктор Лаврок диагностировал у покойной отравление болиголовом, и остатки яда должны быть в этой самой чашке. Как видите, на дне образовался осадок.
Тонкой сухонькой рукой она показала на большую синюю чашку.
— Доктор Лаврок хотел ее унести, но я ему четко дала понять, что со мной чашка в полной безопасности и я отдам ее полицейским, как только те прибудут на место. А это случится с минуты на минуту.
Мрачная улыбка, заигравшая на ее губах, свидетельствовала об очередной одержанной победе. Никто не осмелился заговорить, и миссис Фарадей тем же тихим безразличным тоном продолжала:
