Три гроба [Литрес] - Джон Диксон Карр
– О, это очень важно, мадам. В противном случае мы имели бы только наполовину невозможную ситуацию… И ведь вы правы. Хм. Помните, Хэдли? В половине десятого он прекратился. Точно ведь, Хэдли?
– Да, – признал суперинтендант. И посмотрел на доктора Фелла с подозрением. Он давно научился не доверять этому бесстрастному взгляду. – Ну хорошо, прекратился он в половине десятого, и дальше что?
– А то, что снег не просто прекратился за сорок минут до побега нашего визитера из дома, – продолжил доктор задумчиво. – Получается, что он перестал идти за целых пятнадцать минут до того, как он явился сюда. Я правильно рассуждаю, мадам? А? Он позвонил в дверь без четверти десять, так? Хорошо… Дальше. Хэдли, вы помните момент, когда мы входили дом? Вы заметили, что, прежде чем вы, Рэмпол и молодой Мэнган бросились ко входу, на ступенях, ведущих к парадной двери, не было ни одного следа? Равно как и на самой дорожке, ведущей к крыльцу? А я заметил. И специально отстал, чтобы в этом убедиться.
Хэдли выпрямился, издавая звук, похожий на подавленный рык:
– Боже правый! Так и есть! Весь тротуар был чистым! – Он умолк и медленно повернулся к мадам Дюмон. – Так что вас убеждает в правдивости истории, которую рассказала нам мадам? Фелл, вы тоже сошли с ума? Мы только что услышали, как незнакомец позвонил в звонок, потом прошел через запертую дверь, причем все это произошло спустя пятнадцать минут после того, как прекратил идти снег, и вы…
Доктор Фелл открыл глаза. Вверх по его жилету пробежали складки, вызванные серией смешков.
– Ну-ну, откуда столько удивления, сынок? Да, похоже, что он отчалил отсюда, не оставив ни следа. Почему вас тогда так расстраивает тот факт, что и причалил он сюда тоже без следов?
– Я не знаю, – упрямо ответил Хэдли. – Но черт возьми, да, меня это удручает! Насколько я могу судить, исходя из моего опыта с убийствами в закрытых комнатах, войти и выбраться – это отнюдь не одно и то же. Если бы я столкнулся с невероятной ситуацией, которая в обоих случаях разрешалась бы одинаково логично, мой мир бы пошатнулся. Но сейчас речь не об этом. Вы говорите…
– Пожалуйста, послушайте, – вмешалась мадам Дюмон, бледная, с очевидно напряженной челюстью. – Я говорю чистую правду, Бог мне свидетель!
– И я вам верю, – сказал доктор Фелл. – Не позволяйте безапелляционному здравому смыслу этого шотландца вас подавить. Он тоже вам поверит – еще до того, как я закончу ему все объяснять. Вот что я думаю. Я уже сказал, что верю вам, и не ошибся, так ведь? Очень хорошо. А теперь я хочу вас предупредить о том, что не стоит злоупотреблять этим доверием. Я не допускаю даже тени сомнения насчет всего вами сказанного до сих пор. Однако у меня есть ощущение, что мне стоит усомниться в том, что вы скажете в ближайшие несколько минут.
Хэдли прикрыл один глаз:
– Этого я и боялся. Я всегда с ужасом жду той минуты, когда вы начинаете щеголять своими чертовыми парадоксами. Ей-богу, правда…
– Пожалуйста, продолжайте, – отрешенно произнесла женщина.
– Пф-ф-ф. Хм. Спасибо. Итак, мадам. На протяжении скольких лет вы были экономкой Гримо? Нет, перефразирую. На протяжении скольких лет вы жили с Гримо под одной крышей?
– Больше двадцати пяти лет, – ответила она. – И некогда я была для него больше чем экономка.
Отвечая, мадам Дюмон смотрела на свои переплетенные пальцы, но теперь она подняла голову. В ее глазах читалось напряжение, словно она задумалась, на какую степень откровенности ей решиться. Именно так выглядывают из засады, готовясь сражаться с противником.
– Я расскажу вам кое-что, – начала она тихо, – в надежде, что вы поклянетесь мне сохранить это в тайне. Я боюсь, что иначе вы можете зря потратить драгоценное время, копаясь в регистрационных записях иностранцев на Боу-стрит. А ведь это не имеет никакого отношения к делу. Как вы понимаете, я делюсь этим не ради себя. Розетта Гримо – моя дочь. Она родилась здесь, и где-то должна быть запись. Однако она этого не знает, и никто этого не знает. Пожалуйста, пожалуйста, могу ли я надеяться на ваше молчание?
Теперь ее глаза заблестели от других эмоций. Она не повысила голос, но в нем звучало отчаяние.
– Да что вы, мадам, – сказал доктор Фелл, хмуря лоб. – Это совсем не наше дело. Вам так не кажется? Разумеется, мы никому не расскажем.
– Правда?
– Мадам, – голос доктора был мягок, – я незнаком с юной леди, но готов поспорить, что вы беспокоитесь зря и что вы обе, вероятно, зря беспокоились все эти годы. Скорее всего, она все уже знает. Дети всегда догадываются. И пытается от вас это скрыть. Весь мир переворачивается с ног на голову, потому что мы вечно притворяемся, будто бы все, кому нет еще двадцати, бесчувственны, а у тех, кто старше сорока, сильных эмоций никогда и не было. Пф-ф. Ладно, забудем. Согласны? – Он просиял. – Вот что я хотел у вас спросить. Где вы познакомились с Гримо? Прежде, чем отправиться в Англию?
Она резко втянула в себя воздух. Потом ответила, но рассеянно, словно задумалась о чем-то другом:
– В Париже.
– Вы парижанка?
– Э-э, что? Нет-нет, я родилась не там! Я из провинции. Но я там работала, когда мы встретились. Я была костюмершей.
Хэдли поднял взгляд от своей записной книжки.
– Костюмершей? – повторил он вслед за ней. – Вы хотите сказать, портнихой или кем-то в этом роде?
– Нет-нет, я не оговорилась. Я работала с другими женщинами над костюмами для оперных и балетных представлений. Мы трудились в самой Опере. И вы можете найти тому письменные свидетельства! И чтобы сэкономить вам еще немного времени, я скажу, что никогда не была замужем и что Эрнестина Дюмон – это мое девичье имя.
– А Гримо? – резко спросил доктор Фелл. – Он откуда?
– Вроде бы с юга Франции. В Париже он учился. У него не осталось живых родственников, поэтому вряд ли это вам как-то поможет. Он унаследовал их деньги.
В воздухе повисло напряжение, на первый взгляд никак не связанное с такими банальными вопросами. Следующие три вопроса были настолько неожиданными, что Хэдли ненадолго позабыл о своей записной книжке, а Эрнестина Дюмон, пришедшая в себя, неловко заерзала на своем стуле и настороженно посмотрела на доктора.
– Каково ваше вероисповедание, мадам?
– Я исповедую унитарианство. А что?
– Хм, да. Был ли
