Артур Гриффитс - Пассажирка из Кале (сборник)
Войдя в вагончик фуникулера, я снова встретил проводника, который оказался таким бесполезным помощником, и уже хотел высказать ему свое недовольство, когда он обезоружил меня свежими новостями.
– О, мсье, я вспомнил! Та дама с горничной спустилась вниз. Я видел носильщика, который помогал ей перенести вещи к пароходу у причала в Уши.
– Она села на пароход? Куда поплыла? – азартно спросил я.
– Носильщик сам вам скажет, если я его найду, когда спустимся. Это, конечно, будет непросто, но я бы мог взяться…
Очередные пять франков разрешили его сомнения, и я, отменив проверку привокзальной гостиницы ради этой более важной зацепки, поехал к озеру.
Глава XII
На пароходном причале меня представили носильщику, довольно бестолкового вида существу с копной торчащих в разные стороны волос на голове, и я сразу приступил к допросу. Однако отвечал он туманно и, как мне показалось, не совсем правдиво. Проводник тоже участвовал в допросе, уговаривал его отвечать, правда, как-то чересчур рьяно. У меня возникло сильное подозрение, что все это было затеяно специально, чтобы запутать меня еще больше. Видел ли он действительно английскую леди? Мог ли он описать ее внешность? Она была высокой или низкой? Хорошо одета, красива или наоборот? Как выглядела ее спутница? Высокая или низкая? Как была одета? Если судить по внешности, она была ровней первой даме?
Ответы я получил малоутешительные. Леди? Разумеется, они были леди, обе. Одеты? По последней моде. Очень заметные дамы.
– Кто-нибудь из них что-то нес с собой? – поинтересовался я.
– Да, когда я их увидел, у них было полно багажа. Поэтому меня и подрядили. Сумки, sacs de nuit[24], пледы, чехлы, шляпные коробки, много всякого, как у любых путешественников.
– А ничего особенного вы не заметили? Какого-нибудь свертка, о котором они особенно заботились?
– Они обо всем заботились, но так, чтобы о чем-то особо, не припомню.
Это не совпадало с моими собственными наблюдениями, и он не мог не заметить ребенка на руках. Я уже не сомневался, что мой друг был жуликом и говорил только то, что услышал от кого-то.
– Во сколько это было? – спросил я.
– Несколько часов назад. Я не смотрел на часы.
– Но вы же знаете, какие пароходы прибывают. Носильщики должны знать расписание.
– Ну же, вспомни, Антуан, – вмешался проводник, явно для того, чтобы помочь ему сориентироваться. – Ты должен знать, их ведь не так много. Это было около двух, правда? Когда прибывает прямой пароход из Веве и Ле Бувре.
– Да, так и было, – в вялом взгляде его проблеснула искра разума.
– И женщины, ты говоришь, сели на него, верно? Ты уверен?
– Наверное. Я их вещи занес на борт.
– Вы уверены, что это был двухчасовой, а не вернувшийся из Женевы в четверть третьего? – Я достал «Брадшо» и водил пальцем по расписанию, сверяясь.
– Четверть третьего? – Взгляд его померк окончательно. – Может, вы и правы. Понимаете, два парохода стоят у одного причала, почти вплотную, нетрудно и ошибиться.
– Я уверен, – сказал я, испытывая сильнейшее отвращение к этому человеку, – уверен, что вы ошибаетесь во всем. Вы не видели этих женщин, никто из вас. – Я, гневно насупив брови, повернулся к проводнику. – Вы, отъявленный пройдоха, взяли мои деньги, обманув меня. У меня есть большое желание сообщить об этом вашему начальству, и я настаиваю на том, чтобы вы вернули мне все деньги. Вы – вор и лжец.
– Вы бы не говорили так уверенно. Мое начальство сперва послушает своего собственного работника, и будет не очень хорошо, если я сообщу им, что вы мешали мне работать и еще выдвигали против меня ложные обвинения.
У меня вспыльчивый характер. Я вынужден признаться в этом недостатке, ибо он слишком часто мешает мне, особенно в работе. Неслыханная наглость проводника возмутила меня выше всякой меры, и возмущение, соединившись с горьким разочарованием, вызвало у меня непростительный приступ бешенства, о чем я буду сожалеть всю свою жизнь. Не говоря более ни слова, я бросился к нему, схватил за горло, потом сбил с ног и начал яростно бить мерзавца головой об землю.
Помощь подоспела к нему очень быстро, и весьма действенная, потому что вскоре я оказался между двух огромного роста жандармов, которые крепко держали меня с обеих сторон. Потом меня, как любого правонарушителя, отвезли в кутузку в верхней части города, чем на время лишили возможности продолжать погоню.
В Швейцарии с законом шутки плохи, особенно в кантоне Во. Меня задержали во время нападения на должностное лицо при исполнении обязанностей, что правда в том смысле, что каждое швейцарское должностное лицо считает своим долгом оскорблять чувства безобидных иностранцев и издеваться над ними.
В полиции Лозанны ко мне отнеслись без особого уважения. Мне не позволили объясниться и сразу бросили в камеру, предварительно обыскав и отобрав у меня все вещи. Среди них был нож, карманный револьвер, который я обычно ношу с собой, бумажник со всеми документами и портфель. Бумажник и портфель имели замки, и они потребовали ключи, думая, что я где-то прячу их при себе, но я ответил, что, если им надо, пусть сами ищут. На самом деле замки на них имели особую конструкцию, и, зная секрет, любой мог их открыть пальцами. Секрет я выдавать не стал.
В темноте моей одиночной камеры, имея достаточно времени обдумать свое незавидное положение, я понял, каким был ослом и что винить кроме себя мне некого. Но что толку заниматься самобичеванием? Передо мной стояла задача: освободиться как можно скорее, и я начал думать, как это лучше сделать.
Поначалу я вел себя паинькой, извинялся, признавал ошибку и обещал сделать все, чтобы возместить ущерб своей жертве. Я предложил деньги, согласился выплатить на месте любую сумму, которую они назначат, а на остальное выписать расписку.
Мои тюремщики с негодованием отвергли это предложение. Я решил, что в Швейцарии правосудие продается? Я оскорбил закон, а не отдельное лицо. К тому же (в этой продажной стране деньги – главная ценность) откуда у меня может взяться столько наличности? Моя расписка не будет стоить и бумаги, на которой она написана.
Нет, нет, ничто не могло меня спасти. Я был должен предстать перед исправительной полицией, чтобы ответить за правонарушение, и мог рассчитывать на скорое наказание. Меня ждали тюрьма и месяца два, а то и больше в кандалах. Допущенное мною грубое насилие в отношении невинного человека будет покарано строжайшим образом.
Тут я изменил тактику и пошел в атаку. Я как британский подданный требовал уважения и должного обращения. Я настаивал на встрече с британским консулом. Когда они рассмеялись и сказали, что он не станет мешать вершению правосудия ради какого-то бродяги, я им прямо сказал, что путешествую под покровительством британского министра иностранных дел, прославленного маркиза Лансдауна. Пусть мне принесут мой бумажник, я покажу паспорт с королевским гербом и подписью одного из секретарей ее величества. Все, кто служит у господ Бекке, имеют заграничный паспорт, это лучшая защита, если тебя ловят на горячем.
Упоминание такого большого человека произвело сильное впечатление на моих тюремщиков, значительно усилившееся видом пачки новеньких английских банкнот, уютно лежащих в кармане бумажника, который я открыл, но так, чтобы не выдать секретной пружины. Когда я достал пару пятерок и передал главному тюремщику, прося о помощи, отношение ко мне изменилось, но об освобождении речь не шла. Мне пообещали принести обед из расположенного по соседству ресторана и позволили послать короткую телеграмму Фальфани с сообщением о том, что непредвиденные обстоятельства задерживали меня в Лозанне. Потом принесли постельные принадлежности, на которых я после ночи в поезде сумел заснуть и проспать крепким сном до следующего утра.
Я вызвал Эжена Фалуна, и ему позволили навестить меня рано утром, как только тюрьма открылась. Расторопный, практичный человек, он сразу приступил к выполнению моих указаний. Я поручил ему сначала телеграфировать в Англию в наше управление, коротко описать мое затруднительное положение и попросить передать меня кому-нибудь в Лозанне или Женеве. После этого он должен был сходить к британскому послу, показать ему мой паспорт в подтверждение моего гражданства и при необходимости получить юридическую консультацию. Я был предупрежден, что меня могут в ближайшее время допросить, но окончательное разбирательство по моему делу скорее всего пройдет через несколько дней.
Весь тот день и половину следующего я размышлял над своей неудачей, которую, надо сказать, сам на себя накликал, хотя от этого она не стала менее досадной. Я уже почти убедил себя, что меня нужно оставить прозябать здесь до конца моих дней, но неожиданно удача улыбнулась мне, и дневной свет рассеял мрак моих невеселых дум. Ко мне пришли несколько посетителей, и им разрешили по очереди повидаться со мной. Первым пришел консул, а вместе с ним смышленый швейцарский адвокат, который пообещал скоро все уладить. Дело сведется к штрафу, и при хорошем поведении меня выпустят под залог. Мог ли я найти залог? Это был единственный вопрос, который мне задали. Пока мы это обсуждали, среди посетителей нашелся уважаемый и богатый часовщик из Женевы, которого попросили (наверняка за этим стояли Бекке) оказать мне всяческую помощь. У меня появился повод для радости, потому что я уже не сомневался, что меня отпустят, хотя не раньше завтрашнего дня.
