Гилберт Честертон - Исчезновение принца. Комната № 13
– Решено! – с великим воодушевлением объявила леди, едва приблизившись на расстояние достаточно близкое, чтобы слова ее были услышаны. – Всем нужно быть в маскарадных костюмах и на коньках, хоть князь и говорит, что одно с другим не вяжется. Но ничего. Скоро начнется мороз, а у нас в Англии это редкость, так что такой шанс упускать нельзя.
– Мы в Индии тоже не круглый год на коньках катаемся, – заметил мистер Брэйн.
– Да и Италия как-то не наводит на мысль о морозах, – сказал итальянец.
– Италия в первую очередь наводит на мысль о морозах, – возразил мистер Хорн Фишер. – Я имею в виду мороженщиков. В нашей стране большинство считает, что вся Италия населена одними мороженщиками да шарманщиками. У нас их и в самом деле очень много. Может, это войско, вторгшееся к нам в такой маскировке?
– А что, если это хорошо организованная тайная сеть наших лазутчиков? – с несколько презрительной улыбкой произнес князь. – Представьте, целая армия шарманщиков ходит с механическими органами по всей стране и собирает информацию. Что уж и говорить об их обезьянках, те не только информацию соберут.
– Вообще-то шарманщики действительно хорошо организованы, – с легкой улыбкой отозвался мистер Хорн Фишер. – Мне, к слову, приходилось страдать от холода в Италии, и даже в Индии на гималайских склонах. По сравнению с ними наш маленький замерзший пруд будет выглядеть очень даже удобной площадкой.
Джулиет Брэй была красивой молодой брюнеткой с темными бровями и беспокойными глазами. В ее довольно властной манере разговаривать проскальзывали нотки добродушия и даже великодушия. Почти во всем она помыкала своим братом, хотя этот аристократ, как и многие другие люди туманных убеждений, мог встать на дыбы, когда его припирали к стенке. Разумеется, она помыкала и своими гостями, причем настолько, что сумела убедить их принять участие в своем средневековом маскараде, даже самых почтенных из них и тех, кто противился этому более всего. Создавалось даже впечатление, что ей, как какой-нибудь ведьме, были подвластны и силы природы, ибо мороз стал стремительно крепчать, и уже вечером озеро покрылось льдом, сверкающим в лунном свете, точь-в-точь как мраморный пол, и прежде чем наступила ночь, они танцевали и катались по нему на коньках.
«Приоров парк» или, что более правильно, весь окружающий его Холинуолл, некогда был единым поместьем, но со временем превратился в пригород Лондона. Если раньше он был всего лишь зависимой деревушкой, то теперь под каждым его окном можно было увидеть признаки приближения великого города. Впрочем, мистеру Хэддоу, занимавшемуся историческими исследованиями как в библиотечной тиши, так и, скажем, в полевых условиях, от этого не было никакой пользы. Благодаря сохранившимся документам он уже знал, что «Приоров парк» изначально был чем-то вроде фермы Приора, названной по имени кого-то из здешних жителей, но новые социальные условия не позволяли ему проследить историю по местным традициям. Если бы до этих дней дожил хоть один настоящий сельский житель, он бы мог рассчитывать услышать от него какую-нибудь старую легенду о мистере Приоре, в каком бы отдаленном прошлом тот ни жил. Но населявшее эти места нынешнее племя кочевников, состоящее из всевозможных мелких служащих и ремесленников, постоянно переезжающих из одного пригорода в другой и переводящих своих детей из школы в школу, не могло сформировать целостное общество, помнящее свои корни. Все они обладали той забывчивостью по отношению к истории, которая повсеместно распространяется вместе с образованием.
Тем не менее, когда следующим утром он вышел из библиотеки и увидел голые промерзшие деревья, стоявшие черным леском вокруг пруда, он вдруг почувствовал себя так, будто находится вдали от города в сельской глуши. Старая стена, обегающая парк, ничуть не портила картины, место казалось деревенским и романтическим. Можно было даже легко представить себе, будто глубины этого леса тянутся почти бесконечно по далеким долам и взгорьям. Серость, чернота и серебро зимнего леса казались еще суровее, еще мрачнее рядом с пестрой карнавальной компанией, которая стояла на замершем пруду и его берегу. В веселой суматохе гости уже успели вырядиться в причудливые наряды, и теперь рыжеволосый адвокат в строгом костюме оказался среди них единственной современной фигурой.
– Вы не собираетесь переодеваться? – спросила Джулиет, негодующее качнув в его сторону высоченным голубым париком четырнадцатого века, который, как это ни странно, прекрасно сочетался с ее лицом. – У нас все должны быть в средневековых костюмах. Даже мистер Брэйн надел какое-то коричневое платье и говорит, что он – монах. А мистер Фишер раздобыл на кухне пару старых мешков от картошки и сшил их вместе. Наверное, он тоже монах. А вот князь, тот просто неотразим в изумительном пурпурном костюме кардинала. Того и гляди кого-нибудь отравит. Вы просто обязаны тоже кем-нибудь стать.
– Я стану кем-нибудь чуть позже, – ответил он. – Пока что я остаюсь не более чем собирателем древностей и юристом. Мне нужно повидаться с вашим братом, насчет кое-каких юридических вопросов и поисков, которые он просил меня провести. Хм, я, пожалуй, перед ним буду выглядеть, как средневековый придворный управляющий, явившийся с докладом.
– Вы бы видели брата в его наряде! – воскликнула девушка. – Он просто стал другим человеком. Бесконечно преобразился, если так можно выразиться. О, да вот и он сам, во всей красе!
Благородный вельможа и в самом деле неспешно и величественно шествовал к ним в великолепном красно-золотом одеянии шестнадцатого века, сверкая золоченой рукоятью меча и покачивая плюмажем на шляпе. В тот миг во всем облике лорда было что-то большее, чем обычная картинность жестов и движений. Впечатление создавалось такое, будто перья на его шляпе вросли ему в голову, если так можно выразиться. Он повел полой длинного шитого золотом плаща, точно театральный царь эльфов крыльями, и даже выхватил из ножен шпагу и стал ею размахивать, как размахивал тростью. В свете последующих событий во всей этой избыточности можно было усмотреть что-то жутковатое и зловещее, что-то, как говорится, потустороннее. Но в ту минуту никто этому не придал значения, разве что кому-то пришло в голову, что он, наверное, пьян.
По дороге к сестре первым, кто попался ему на пути, был Леонард Крейн (во всем ярко-зеленом, с рожком и мечом, как и подобает Робин Гуду), так как стоял он ближе всех к леди, где и оставался несоразмерно большую часть вечера. Как выяснилось, катание на коньках было одним из его скрытых талантов, и теперь, когда ледовые потехи завершились, он, кажется, был не прочь продолжить тесное общение. Возбужденный Балмер в шутку сделал в его сторону выпад обнаженной шпагой по всем правилам фехтования и провозгласил довольно затасканную цитату из Шекспира о неком грызуне и некой венецианской монете[9].
Возможно, в тот миг Крейна тоже переполняли чувства, хоть внешне он и оставался спокоен, но, так или иначе, он молниеносно выхватил свой меч и искусно парировал удар. И тут, ко всеобщему изумлению, шпага Балмера как будто выпрыгнула из его руки, взлетела в воздух и со звоном упала на лед.
– Ну, знаете! – воскликнула леди, изображая возмущение. – Вы, оказывается, еще и фехтовать умеете!
Балмер поднял шпагу скорее в замешательстве, чем с недовольством, что только усилило впечатление, будто в ту минуту он был несколько не в себе, и резко повернулся к своему адвокату со словами:
– Насчет поместья поговорим после ужина. Однако я пропустил почти все катание, а лед вряд ли до завтрашнего вечера продержится. Встану завтра пораньше и сделаю пару кругов в одиночку.
– Ну, я вас своим присутствием так уж точно не побеспокою, – обычным уставшим голосом произнес Хорн Фишер. – Если и начинать день со льда, как это делают американцы, я предпочитаю его в кубиках. Но в декабре вставать рано утром – увольте! Кто рано встает, того простуда ждет!
– От простуды я не умру! – ответил Балмер и рассмеялся.
Сначала каток парами и по трое стали покидать приглашенные соседи, а затем засобирались на ночь и те, кто остановился в доме, таких среди участников ледового маскарада была добрая половина. Соседи, которых всегда приглашали в «Приоров парк» на подобные увеселения, либо уходили пешком, либо уезжали на автомобилях; юрист-археолог вернулся в Судебные Инны поздним поездом, чтобы заняться бумагой, которую попросил подготовить его клиент; почти все остальные гости так или иначе были на пути к своим кроватям. Хорн Фишер, будто намеренно лишая себя оправдания за отказ вставать рано утром, первым ушел в свою комнату, но каким бы сонным он ни казался, заснуть он не мог. Он взял со стола старую книгу по топографии этих мест, откуда Хэддоу почерпнул первые сведения об истинном происхождении названия поместья, и углубился в чтение, поскольку, будучи по натуре своей человеком смирным, но и немного не от мира сего, мог с одинаковым интересом читать книги на любые темы. Время от времени он делал заметки, если находил в ней что-то такое, что подтверждало его собственные выводы. Комната его находилась ближе остальных к окруженному рощей пруду, поэтому в ней было тише, чем во всем остальном доме, но до его слуха не доносилось никаких отголосков недавнего ледового праздника. Он внимательно изучил все тезисы, доказывающие происхождение названия фермы мистера Приора от дыры в стене, и окончательно отделался от романтических бредней насчет монахов и волшебных колодцев, когда вдруг осознал, что слышит тихий шум, тревожащий промерзшую тишину зимней ночи. Шум был не очень громкий – несколько тяжелых гулких ударов, как будто кто-то стучал в закрытую деревянную дверь, требуя, чтобы его впустили. Потом раздалось тихое поскрипывание или потрескивание, точно преграду либо открыли, либо она подалась под ударами. Мистер Фишер открыл дверь своей спальни и прислушался, но, поскольку с нижних этажей доносились оживленные разговоры и взрывы смеха, решил, что, если это стучат с улицы, стук обязательно кто-нибудь услышит, да и что дом останется без защиты, тоже можно не бояться. Он вернулся к окну и посмотрел на замерзший пруд и освещенную луной статую в окружении темнеющих деревьев. Снова прислушался. Но тишина уже снова царствовала над этим спокойным местом. Еще долго он напрягал слух, но не услышал ничего, кроме далекого гудка отправляющегося поезда. Потом, напомнив себе о том, как много непонятных звуков слышится тому, кто не может заснуть даже в самую обычную ночь, пожал плечами и устало побрел в постель.
