Патрик Модиано - Вилла Грусть

Фукьер не принимает никакого участия в происходящем. Нахмурившись, с надменной усмешкой что-то чертит на листке. Что ему грезится? О чем он вспоминает? Быть может, о последней встрече с Люси Деларю-Мардрюс? Хендрикс, почтительно склонившись над ним, что-то спрашивает. Фукьер отвечает, даже не взглянув на него. Затем Хендрикс «просит высказаться» господина Гамонжа (или Гаманжа), киношника, сидящего за последним столиком справа. Возвращается к кудрявому. Некоторое время они ожесточенно спорят, до меня долетает много раз повторенное: «Ролан-Мишель». Наконец господин в кудряшках подходит к микрофону и провозглашает холодно:

— Дамы и господа, через минуту мы сообщим вам результаты конкурса на самый безупречный вкус.

Мне снова становится дурно. В глазах темнеет. Где же Ивонна с Мейнтом? Вдруг они уехали без меня?

— С разницей в один голос, — кудрявый говорит все громче, — повторяю: с разницей в один голос у наших уважаемых Ролан-Мишелей (произнеся по слогам «у-ва-жа-е-мых», он переходит буквально на женский визг), всем известных и всеми любимых, чья неиссякаемая бодрость заслуживает всяческих похвал и которым лично я бы присудил награду, кубок за безупречный вкус… — он ударил кулаком по столу и взвизгнул еще оглушительней, — выиграли… (он выдержал паузу) мадемуазель Ивонна Жаке и доктор Рене Мейнт.

Честное слово, я прослезился.

Итак, они в последний раз предстают перед жюри и им вручают кубок. Все дети прибежали с пляжа и ждут их вместе со взрослыми в чрезвычайном возбуждении. Оркестр «Спортинга» занимает свое место под белым навесом в зеленую полоску посреди террасы. Настраивает инструменты.

Подъезжает «додж». Ивонна высовывается и почти лежит на капоте. Мейнт выруливает к террасе. Она выскакивает из машины и в страшном смущении приближается к жюри. Бурные аплодисменты.

Хендрикс идет к ней навстречу, потрясая кубком. Вручает его Ивонне и целует ее в обе щеки. Потом подходят остальные и начинают поздравлять ее. Сам Андре де Фукьер жмет ей руку, а ей и невдомек, кто этот старый господин. Мейнт нагоняет ее. Обводит глазами террасу «Спортинга». Сейчас же находит меня. Кричит: «Виктор! Виктор!» — и машет мне рукой. Я бегу к нему. Он так меня выручил. Хочу поцеловать Ивонну и не могу: ее окружили со всех сторон. Несколько официантов, держа каждый по два подноса с бокалами шампанского, пытаются протиснуться в толпе. Все чокаются, пьют, галдят, ярко светит солнце. Мейнт стоит рядом со мной и молчит, выражения его глаз не видно за темными стеклами. В двух шагах от нас очень оживленный Хендрикс знакомит Ивонну с брюнеткой, киношником Гамонжем, или Гаманжем, и еще с кем-то. Но она задумалась о другом. Неужели обо мне? Я не смею и помыслить об этом.

Все развеселились. Хохочут, толкаются, перекликаются. Дирижер спрашивает у нас с Мейнтом, какое «музыкальное произведение» следует исполнить в честь «очаровательной победительницы». Мы было пришли в замешательство, я вдруг вспоминаю, что в настоящий момент я русский, господин Хмара, и, почувствовав тоску по цыганщине, заказываю «Очи черные».

Банкет в честь пятой годовщины соревнований устроили в «Святой Розе». И, само собой, Ивонна будет королевой бала. Она решила надеть платье из золотистой парчи.

Свой приз она поставила на тумбочку рядом с книгой Моруа. На самом деле это был не кубок, а статуэтка танцовщицы, вставшей на пуанты; на подставке — надпись готическими буквами: «Кубок «Дендиот», I премия». И дата.

Перед уходом она нежно погладила его и бросилась мне на шею:

— Мы как будто попали в сказку, тебе так не кажется? — спросила она.

И потребовала, чтобы я вставил монокль. Я не стал возражать ради такого случая.

Мейнт надел светло-зеленый костюм очень нежного, приятного оттенка. Всю дорогу до Вуарена он издевался над членами жюри. Кудрявого звали, оказывается, Раулем Фоссорье, он ведал туристическим обслуживанием. Брюнетка была женой президента шавуарских игроков в гольф и действительно неровно дышала к «жирной свинье» Дуду Хендриксу. «Этот тип, — возмущался Мейнт, — уже тридцать лет строит глазки прекрасным лыжницам». (Совсем как герой Ивонниного фильма, подумал я.) Хендрикс в 1943 году был чемпионом сборной и соревнований «Серны» в Межеве, но в пятьдесят лет и он из Аполлона превратился в сатира. Рассказывая, Мейнт то и дело обращался к Ивонне с неприятной насмешливой улыбкой: «Верно я говорю? Ведь верно?» Будто на что-то намекая. На что? И откуда они с Ивонной знают такие подробности об этих людях?

Мы поднялись на террасу «Святой Розы». Здесь Ивонну встретили довольно жидкими аплодисментами. Хлопали лишь несколько человек за одним из столиков, во главе которого сидел Хендрикс. Он приветственно махал нам. Фотограф ослепил нас вспышкой. Хозяин, вышеупомянутый Пулли, почтительно усадил нас и через некоторое время преподнес Ивонне орхидею. Она поблагодарила.

— В такой знаменательный день я должен благодарить за оказанную мне честь, мадемуазель. Ура! — проговорил он с сильным итальянским акцентом. Затем поклонился Мейнту.

— Господин?.. — он улыбнулся одной стороной рта, как бы прося прощения за то, что не может назвать меня по имени.

— Виктор Хмара.

— Ах… Хмара?.. В самом деле?

Он удивленно сдвинул брови.

— Господин Хмара?

— Да.

Он как-то странно взглянул на меня.

— Одну минуту, и я буду к вашим услугам, господин Хмара!

Он поспешно спустился в бар.

Ивонна сидела рядом с Хендриксом, а мы с Мейнтом напротив них. Среди сидящих за столом я узнал брюнетку, Тунетту и Жаки Ролан-Мишель, седого коротко остриженного мужчину с решительным лицом. Он — то ли летчик, то ли военный в отставке, а ныне скорей всего глава игроков в гольф. Рауль Фоссорье на другом конце стола ковырял в зубах спичкой. Всех остальных, в том числе и двух очень загорелых блондинок, я видел впервые.

Посетителей в «Святой Розе» было мало. Они соберутся попозже, после полуночи. Оркестр наигрывал мотив очень популярной в то время песни, и один из музыкантов тихонько напевал слова:

Любовь к нам на день лишь приходитЛюбовь проходитЛюбовь проходит…

Хендрикс правой рукой обнял Ивонну за плечи, и я не мог понять, к чему он клонит. Я обернулся к Мейнту. Его глаз не было видно за темными стеклами новых очков в массивной роговой оправе. Он нервно барабанил пальцами по столу. И я не решился ни о чем его спросить.

— Так ты довольна, что получила кубок? — ласково говорил Хендрикс. Ивонна смущенно взглянула на меня.

— Я ведь тут тоже руку приложил…

Да нет, он не так уж плох. Вечно я отношусь ко всем с предубеждением.

— Фоссорье был против. Эй, Рауль? Ты же правда был против?

И Хендрикс захохотал. Фоссорье с подчеркнутым достоинством покуривал сигарету.

— Да нет же, Даниэль, нет. Ты не так понял…

В его манере говорить мне послышалось что-то отвратительное.

— Врешь! — гаркнул Хендрикс, причем без малейшей злобы.

Чем рассмешил брюнетку, обеих блондинок (я сейчас вдруг вспомнил, что одну из них звали Мэг Девилье) и даже отставного офицера-кавалериста, Ролан-Мишели тоже засмеялись вместе со всеми, но как-то принужденно. Ивонна подмигнула мне. Мейнт по-прежнему барабанил по столу.

— Твои любимчики, — продолжал Хендрикс, — Жаки и Тунетта. Верно, Рауль? — и прибавил, обращаясь к Ивонне: — Ты должна как победительница подать руку проигравшим соперникам, нашим уважаемым Ролан-Мишель…

Ивонна так и сделала… Жаки изобразил на лице веселую улыбку, но Тунетта Ролан-Мишель взглянула на Ивонну мрачно, с видимой неприязнью.

— Это что, один из твоих поклонников? — спросил Хендрикс, указывая на меня.

— Мой жених, — отрезала Ивонна.

Мейнт вскинул голову. Левая скула и угол рта снова дернулись.

— Мы позабыли представить тебе нашего друга, — жеманно протянул он. Знакомься, граф Виктор Хмара.

Он произнес это с ударением на слове «граф», предварительно выдержав эффектную паузу.

— Перед вами, — обернулся он ко мне, — один из мастеров французского лыжного спорта: Даниэль Хендрикс.

Хендрикс улыбался, но я почувствовал, что он опасается какой-нибудь неожиданной выходки со стороны Мейнта. Он ведь знал его не первый год.

— Разумеется, дорогой Виктор, вы так молоды, что это имя вам ничего не говорит, — продолжал Мейнт.

Все насторожились.

Хендрикс с притворным равнодушием готовился к схватке.

— Я полагаю, вас еще и на свете не было, когда Даниэль Хендрикс одержал первую победу.

— Ну зачем вы так, Рене? — спросил Фоссорье вкрадчивым сладеньким голоском, причмокивая, словно ел на ярмарке восточные сладости.

— Я сама присутствовала на этих соревнованиях, — заявила одна из загорелых блондинок, а именно Мэг Девилье, — это было не так уж давно.