Патрик Модиано - Вилла Грусть

Члены жюри сидели за светлыми деревянными столами, поставленными в ряд под красно-зелеными зонтиками. Вокруг толпились зрители. Некоторым посчастливилось занять места за соседними столиками и попивать аперитив, но большинство смотрело стоя. Все были в пляжных костюмах. Я подобрался поближе к судьям, следуя указаниям Мейнта, и стал глядеть на них во все глаза.

Я сразу же узнал Андре де Фукьера, чьи портреты видел на обложках его произведений (любимых книг моего отца; он мне давал их читать, что я и делал с большим удовольствием). Фукьер был в панаме с лентой цвета морской волны. Он опирался подбородком о ладонь правой руки, и на лице его была написана утонченнейшая усталость. Он скучал. В его возрасте все эти отдыхающие в бикини и пятнистых купальниках казались людьми с другой планеты. Не с кем было поговорить об Эмильенне д'Алансон или Ла Гайдара. Кроме меня, разумеется, если представится случай.

А вот этот загорелый пятидесятилетний блондин (вероятно, крашеный), этакий светский лев, скорей всего и есть Дуду Хендрикс. Он без умолку болтал с сидящими рядом и хохотал. Голубоглазый подвижный здоровяк, воплощенная пошлость. Брюнетка с очень провинциальными манерами многозначительно улыбалась чемпиону по лыжному спорту. Кто она? Жена президента игроков в гольф или президента тех, кто обслуживает туристов? Мадам Сандоз? Гамонж или Гаманж, киношник, это должно быть, вон тот тип в роговых очках, одетый по-городскому: в двубортный серый пиджак в тонкую белую полоску. С трудом припоминаю еще одного субъекта с серебристо-голубыми завитушками, тоже лет пятидесяти. Он все время облизывался и держал по ветру не только нос, но даже подбородок, чтобы за всеми уследить и всех опередить. Кто он? Супрефект? Господин Сандоз? А где же танцор, Хосе Торрес? Ах, нет, он не приехал.

И вот открытая гранатовая двести третья модель «пежо» подъезжает и останавливается посреди круга; женщина в пышном платье с перетянутой талией выходит из машины с карликовым пуделем на руках. Ее спутник остается за рулем. Она направляется к жюри. В черных туфельках на шпильках. Такие обесцвеченные волосы, кажется, нравились экс-королю Египта Фаруку, о котором так часто рассказывал мой отец (уверявший, что однажды поцеловал ему руку). Мужчина с кудряшками произнес несколько в нос, облизывая каждое слово: «Госпожа Жан Атмер!» Бросив на землю крошку-пуделя, который отряхивается как ни в чем не бывало, она идет, с грехом пополам подражая походке манекенщиц на подиуме, гордо подняв голову, ни на кого не глядя. Потом садится в машину. Вялые аплодисменты. Я заметил, как вытянулось лицо у ее мужа с волосами ежиком. Он дал задний ход, затем ловко развернулся, видимо из кожи вон лез, чтобы показать, как он здорово водит машину. Должно быть, он сам натирал «пежо» — вон как блестит! Я решил, что это молодая супружеская пара, он — инженер, из довольно обеспеченной семьи, она — из семьи попроще, но оба в отличной форме. И, по привычке все обставлять с подробностями, я представил себе их квартирку на углу улицы Доктора Бланша в Отейе.

За ними следовали другие пары. К сожалению, я мало кого из них запомнил. В памяти осталась восточная женщина лет тридцати в сопровождении рыжего толстяка. Они подъехали в открытом «нэше» цвета морской волны. Она подошла к жюри, как заводная кукла, и вдруг остановилась. Ее била нервная дрожь. Застыв, она взглядывала по сторонам, как бы ополоумев. Толстяк в «нэше» жалобно звал ее: «Моника… Моника…», — словно произносил заклинание, усмиряющее экзотического дикого зверя. Наконец он сам вылез и увел ее за руку. Заботливо усадил в машину. Она разрыдалась. Машина резко стронулась и на повороте чуть не смела жюри. И еще очаровательная шестидесятилетняя пара, я даже запомнил их имена: Жаки и Тунетта Ролан-Мишель. Они подъехали на сером «студебеккере» и оба предстали перед жюри. Она — крупная, рыжеволосая, с энергичным, несколько лошадиным лицом, в теннисном костюме. Он — невысокого роста, с маленькими усиками и внушительным носом, с насмешливой улыбкой на губах — типичный француз, по представлению калифорнийского кинопродюсера. Несомненно, у этих важных персон были все основания победить, поскольку, когда кудрявый объявил: «Наши уважаемые Жаки и Тунетта Ролан-Мишель», — несколько членов жюри (среди них брюнетка и Даниэль Хендрикс) сразу захлопали. А Фукьер даже не удостоил их взгляда. Они как по команде поклонились. Подтянутые и весьма довольные собой.

Но вот наконец: «Номер 32. Мадемуазель Ивонна Жаке и доктор Рене Мейнт». Я думал, что упаду в обморок. Все поплыло перед глазами. Так бывает, когда целый день пролежишь на диване и вдруг резко встанешь. Голос, назвавший их имена, эхом отдавался от стен. Я оперся на плечо сидевшего передо мной и тут спохватился, что это Андре де Фукьер. Он обернулся. Я в страшном смущении пробормотал: «Извините». Но руки с его плеча снять не мог. Только подавшись назад и борясь с одолевавшим меня оцепенением, мне с превеликим трудом удалось поднести ее к сердцу. Я не видел, как они подъехали. Мейнт остановил машину перед жюри. Зажег фары. Состояние слабости у меня сменилось крайним возбуждением, и все чувства обострились. Мейнт трижды просигналил, я заметил, что большинство судей пришло в некоторое замешательство. Даже у Фукьера проснулся интерес. Даниэль улыбался, но, по-моему, притворно. Что это за улыбка? Какая-то застывшая гримаса. Они сидели в машине. Мейнт помигал фарами. Зачем? Включил дворники. Лицо Ивонны было невозмутимым и непроницаемым. И вдруг Мейнт прыгнул. Среди судей и зрителей послышался гул одобрения. Этот прыжок не шел ни в какое сравнение с его «репетицией» в пятницу. Мейнт не просто перемахнул через дверцу, нет, он взметнулся вверх, резко перебросил ноги и с легкостью приземлился, стремительный как молния. Почувствовав, сколько злости, напряжения и дерзкого вызова в этом движении, я зааплодировал. Он обходил машину, то и дело замирая с опаской, будто по минному полю. Судьи следили за ним, затаив дыхание, поверив в реальность угрожавшей ему опасности, и, когда он наконец открыл дверцу, все вздохнули с облегчением.

Вышла Ивонна в белом платье. Пес с ленивой грацией выпрыгнул следом. Но она не стала ходить взад-вперед перед жюри, как делали все предыдущие конкурсантки. Она просто облокотилась о капот, обводя насмешливым взглядом Фукьера, Хендрикса и всех прочих. Внезапно она сорвала с головы тюрбан и легким взмахом руки бросила его за спину. Откинула со лба пряди рассыпавшихся по плечам волос. Пес вскочил на крыло «доджа» и улегся на нем в позе сфинкса. Она небрежно погладила его. Мейнт уже ждал за рулем.

Теперь, когда я вспоминаю о ней, то чаще всего встает перед глазами эта картина. Ее улыбка. Рыжие волосы. Рядом белый в черных пятнах пес. И Мейнт, едва различимый за ветровым стеклом автомобиля. И зажженные фары. И яркий солнечный свет.

Не спеша подошла она к дверце, открыла ее, по-прежнему глядя на судей. Села в машину. Пес так безмятежно вскочил на заднее сиденье, что теперь, прокручивая в памяти все подробности, я вижу этот момент как бы в замедленной съемке. И «додж» — хотя, может быть, на этот раз память мне изменяет — задом наперед пересекает площадку. Мейнт (тоже как в замедленной съемке) бросает розу. Она попадает прямо в руки Даниэлю Хендриксу. Какое-то время он тупо смотрит на нее, не зная, что с ней делать, не решаясь даже положить ее на стол. Потом с глупым смешком протягивает ее своей соседке, неизвестной мне темноволосой даме, кажется, жене туристического президента или президента шавуарских игроков в гольф. Или же — как знать? — самой мадам Сандоз.

Машина вот-вот скроется в глубине аллеи, и тут Ивонна оборачивается и машет рукой судьям. Кажется, даже посылает им воздушный поцелуй.

Жюри вполголоса совещалось. Три тренера по плаванию из «Спортинга» вежливо просят нас отойти чуть дальше, чтобы обсуждение проходило в тайне. Перед каждым из судей лежал список участников. И по ходу дела они выставляли каждой паре оценки.

Все что-то пишут на бумажках, свертывают их в трубочку и складывают вместе. Широкоплечий и полный Хендрикс тщательно перемешивает бумажки своими на удивление маленькими холеными ручками. Ему доверен также подсчет голосов. Он зачитывает фамилии и количество баллов: Атмер — 14, Тиссо 16, Ролан-Мишель — 17, Азуэлос — 12, - остальное, как бы ни напрягал слух, я так и не расслышал. Мужчина с завитушками и ртом лакомки записывает цифры в блокнот. Обсуждение проходит очень оживленно. Особенно горячатся Хендрикс, брюнетка и человек в завитушках. Последний постоянно улыбается думаю, в основном затем, чтобы выставить напоказ ряд великолепных зубов, и поглядывает по сторонам в полной уверенности, что всех очаровал, часто моргает, видимо, изображая простодушное восхищение. Облизывается плотоядно. Сластолюбец. И, как говорится, «продувная бестия». В общем, достойный противник Хендрикса. Должно быть, они всегда дерутся из-за баб. Но сейчас оба — серьезные и ответственные официальные лица.