Жорж Сименон - Вдовец
За последние восемь лет он ни разу не был у них, хотя они и не ссорились. Пожалуй, он просто забыл, что можно съездить их повидать.
На улице Франциска Первого, в журнале «Искусство и жизнь», он каждую среду встречается с газетчиками, с критиками, с чертежниками, иногда с известными писателями, которые, как и он, сидят в приемной. Большинство из них знакомы между собой и дружески беседуют, тогда как он неподвижно сидит в уголке, поставив на пол портфель или большой картонный рулон рядом со своим стулом.
Он ждет своей очереди быть принятым секретарем редакции — господином Радель-Прево. Это красивый элегантный мужчина, который сидит в роскошном кабинете, где повсюду развешаны фотографии его жены, сына и дочери в посеребренных рамках. Семья, также как журнал, это его страсть, и, закончив работу, он мчится к ней за тридцать километров от Парижа.
Некоторые фотографии были сняты у пруда — по-видимому, на его вилле.
Они пожимают друг другу руки, обсуждают оформление статьи, равномерное распределение красок на развороте страницы, но никогда не касаются в разговоре никаких интимных вопросов. Только однажды г-н Радель-Прево спросил:
— У вас есть дети?
— Нет.
— А-а…
Жанте поспешил добавить:
— Но мне бы хотелось их иметь.
Может быть, он сказал правду. Он и сам не был в этом уверен. Жанна — даже если ей и хотелось иметь детей — все равно не смела сказать ему об этом, так как знала, что он не может дать ей ребенка.
Здесь, в двух шагах от Елисейских полей, он чувствовал себя таким далеким от своего квартала, словно был в чужой стране. Он мог бы поклясться, что прохожие — мужчины и женщины — иначе одеты, что они говорят на другом языке, принадлежат к иной расе, нежели жители бульвара Сен-Дени. Временами он посматривал на часы, боясь опоздать, точно шел на свидание.
Он, конечно, знал еще и мадемуазель Кувер, знал, что она самая старая обитательница их дома, что она живет там сорок один год. Но не знал, какие узы связывают ее с мальчиком, фамилия которого была ему неизвестна.
В предместье Сент-Оноре, где рекламировались многие торговые предприятия, изготовляющие предметы роскоши, он лишь изредка, случайно, мимоходом встречал главных владельцев фирмы — братьев Блюмштейн. Все попросту называли их — господин Макс и господин Анри. Он ограничивался тем, что время от времени в глубине коридора, вдали от контор и кабинетов, где принимали клиентов, встречался с маленьким лысым человечком, который прежде был журналистом, а теперь редактировал тексты и рекламные призывы, которые оформлял Жанте. Его звали Шарль Николе, и он превратился для всех в господина Шарля.
Расставшись с ним, Жанте всякий раз переходил в другой коридор и стучал в окошечко кассы, где кассир, прежде чем выдать ему чек за работы, сданные на прошлой неделе, требовал, чтобы он дважды поставил свою подпись.
Мог ли он утверждать, что знает господина Шарля? Тот принимал пилюли от болей в желудке, пучки рыжих волос торчали у него из носа и ушей. Где и как он жил, с кем, почему, какие питал надежды, — об этом Жанте не имел ни малейшего представления.
Что до типографии Биржи, здесь царили незнакомые люди другого рода. Эти люди в длинных серых блузах, с лицами, серыми, как тот свинец, с которым они возились весь день, проявляли к Жанте известную симпатию, но симпатию, продиктованную исключительно интересами общего дела.
Вот для них он тоже был не господин Жанте, а господин Бернар. Они относились к нему с уважением, но, конечно, и с завистью — ведь ему не приходилось, как им, целыми днями сидеть взаперти за мутно-зелеными стеклами окон. После одного-двух часов работы он имел право разгуливать по улицам.
В сущности, он не знал никого. Силуэты. Лица. Молочница — госпожа Дорен, и ее муж с бурыми усами, который ежедневно в пять утра уезжал на рынок, их румяная служанка, разносившая молоко, мясник, сварливая булочница, хозяин пивной — эльзасец… Множество лиц, да, конечно, но лиц зыбких, неясных, как на фотографиях выстроившихся шеренгой школьников, которые снимаются в конце учебного года.
Он знал Жанну. И вот некто, кто вовсе ее не знал и кто, в силу искаженных представлений, выработанных его профессией, разбивал человеческие существа на определенные категории, считает, что знал ее лучше, чем он, Жанте.
Но ведь она умерла, разве не так? А еще в среду вечером инспектор Горд уверенно заявил, что она жива. Так что уж тут говорить?
Сегодня утром он выказал себя более человечным, потому что люди всегда разговаривают с теми, у кого произошло несчастье, определенным образом. И все-таки в последний момент он не смог удержаться, чтобы не намекнуть на свой пресловутый «один случай на тысячу».
Жанте ел. Он следил взглядом за прохожими. Он продолжал слушать, не подавая вида, разговор трех мужчин, заказавших к своему кофе арманьяк. Сам он обычно пил очень мало, но на этот раз выпил, не замечая, запотевший графин белого вина.
Он еще запрещал себе думать о тех трудностях, которые возникнут перед ним, как только он вернется к воротам Сен-Дени, в свою квартиру, где ему придется, если можно так выразиться, вступить во владение своим одиночеством. Прежде всего ему надо выяснить вопрос о письме.
В пять минут третьего он явился в полицию. Бригадир, с которым он уже говорил, взглянул на стенные часы.
— Вы пришли немного раньше…
На скамье он застал все тех же людей, сидевших в том же порядке. Один молодой человек спал, прислонясь головой к стене, раскрыв рот, расстегнув ворот рубашки.
— Идите сюда… Я провожу вас в их кабинет.
Он прошел через маленькую дверцу, и его ввели в большую комнату с шестью столами. Там не было никого. Ему указали на стул.
— Садитесь. Теперь уже недолго…
На одном из столов с отодвинутой в сторону пишущей машинкой он с удивлением увидел какие-то платья, белье, туфли, причем все это было свалено в одну кучу, словно при переезде на другую квартиру или перед дорогой. Он не посмел встать и рассмотреть вещи поближе. Дверь осталась открытой, и ему не хотелось показаться нескромным. Неужели это те самые вещи, о которых ему сказал Горд, — те, что найдены в шкафу?
Они были так же непохожи на вещи, которые Жанна носила обычно, как тот ресторан, где он только что завтракал, был непохож на ресторан шоферов на улице Сент-Аполлин. Все платья были шелковые, легкие, светлые, цветные. Они больше напоминали о фотографиях в журналах или об актрисах на сцене, чем о тех женщинах, каких ежедневно встречаешь на улице.
Туфли с такими высокими, такими острыми каблучками, что, наверное, на них невозможно было ходить; одна пара, вышитая серебром, комнатные туфельки, бархатные, нежно-розовые, отделанные белым лебяжьим пухом.
Он отер пот с лица, хотел закурить папиросу, но не решился, хотя пепельницы на столах были полны окурков.
Где-то сбоку послышался голос:
— В кабинете вас ждут…
— Кто?
Шепот. Говорили о нем, о муже, о вдовце. Вошли двое мужчин, которых он, почти наверное, видел сегодня утром. Он встал.
— Инспектор Массомбр, — представился один, садясь за свой стол, в то время как второй подошел к стенному шкафу, чтобы повесить пиджак. — Начальник вызвал вас на завтра к девяти часам. Повестка, вероятно, уже у вас — ее послали с велосипедистом.
Инспектор взял папиросу, протянул Жанте пачку.
— Курите?
— Спасибо, да.
Жанте, в свою очередь, предложил ему зажженную спичку. Полицейский был моложе Горда, изящней, — своим изяществом он напомнил Жанте соседей по ресторану.
— Кажется, вы хотели навести у меня какую-то справку?
— Вы были в гостинице сегодня утром?
— Мы с Совгреном пришли туда первыми.
По-видимому, Совгрен был тот самый полицейский агент, который, сняв пиджак, начал что-то выстукивать двумя пальцами на машинке.
— В таком случае, письмо, очевидно, находится у вас?
Жанте сидел почти спиной к инспектору Совгрену. Лица его он не видел. Для него это был просто силуэт в поле его зрения. И тем не менее у него осталось отчетливое впечатление, почти уверенность в том, что Совгрен машинально ощупал свои карманы. К тому же, и стук машинки на минуту умолк.
Что до Массомбра, то этот явно удивился.
— О каком письме вы говорите?
— О том, которое было на круглом столике рядом с ведерком от шампанского.
— Ты что-нибудь слышал об этом?
— Слышал? О чем?
Не для того ли он повторял слова, чтобы выиграть время?
— О письме, которое нашли рядом с ведерком от шампанского.
— Кто нашел?
— Кто его нашел? — повторил Массомбр, вновь обращаясь к Жанте.
— Не знаю. Но я уверен, что жена написала мне.
— Возможно, она отправила письмо по почте?
— Нет. Его видели на круглом столике.
— Кто его видел?
— Горничная.
