Валерий Введенский - Старосветские убийцы
— Дамы и господа! Здоровье…
Лакей Гришка пришел на помощь, прихлопнув злокозненную муху прямо над ухом оратора, чем сбил его с мысли в очередной раз. Даже музыканты высунулись с хоров, так им было интересно.
— Здоровье… молодым! — И Мухин шумно выдохнул.
От радости все зааплодировали, а пригубившим шампанского князю с княгиней закричали: «Горько!»
Михаил Ильич Рухнов, записанный Денисом в замухрышки, страдал. Он так надеялся на соседство с Настей за праздничным столом, столько сил приложил, чтобы сесть с ней рядом! Сел — и оцепенение на него напало! Слова сказать не может! Какой черт принес сюда этого болтливого Шулявского? И двух щеголей напротив! На них тоже Настя поглядывает! Ой, и даже на молокососа Митеньку! Никого не пропустит! Рухнов с завистью посмотрел на Тучина. Молод, богат, красив. Потому так легко и увлек Машеньку! Молодая Растоцкая давно уже не изображала светскую львицу, беседа с Александром текла оживленно. Вопросы и ответы были самые обыденные, но в глазах девушки сверкали влюбленные искорки, и самые простые слова превращались в чувственные признания.
— Я мечтаю написать картину, — Тучин делился с ней замыслом. — Помпеи, раннее утро, но небо черно, свет лишь от зарева Везувия. Жители с пожитками бегут из обреченного города, в их глазах страх, и только один человек, художник, заворожен ужасным, но при этом невероятно красивым зрелищем и не может сдвинуться с места.
— А как он выглядит? — спросила Маша.
— Он полуобнажен, у него одухотворенное лицо и…
— …и маленькие усики? — перебила девушка.
Тучин улыбнулся. Флирт с Растоцкой его забавлял. Приятно чувствовать себя неотразимым! Девица явно втрескалась по уши! Оставалось только сорвать созревший плод.
Маша спросила еще более нежно:
— Но он спасется? Вернется к своей любимой?
Ответил слушавший их Митенька:
— Не спасется. Там все погибли. Я читал.
Рухнов сочувственно посмотрел на него. Никакой не соперник, товарищ по несчастью. Да и Настя глядит на Митеньку по-другому, обеспокоенно, не так, как на остальных. Видно, тоже переживает за родственника.
Музыка играла постоянно, замирая лишь на время тостов. Общего разговора за столом не получалось, зато все с удовольствием общались с соседями.
— Давно сюда прибыли? — поинтересовался Северский у американца Рооса.
— Уже две недели в России! Ох, как вкусно! — Этнограф попробовал медвежью котлетку.
— Я сам косолапого завалил! — похвастался князь. — Пробудете у нас год, в свою Америку и возвращаться не захотите!
— Да, Россия — лучшая в мире страна! — согласился Веригин и полушутя спросил этнографа: — Надеюсь, господин иноземец, возражений нет?
Американец спрятался за авторитет великого предшественника:
— Еще Геродот заметил: каждый народ убежден, что его собственные обычаи и образ жизни — наилучшие.
— И что, ваши полуголые индейцы тоже так считают? — удивился генерал.
— Представьте себе, да.
— И французы? — поинтересовалась по-французски княгиня Кусманская.
— Ваше сиятельство, абсолютно все народы, — заверил Роос.
— Так они лягушек едят и сыр плесневелый! С таким-то рылом и в калашный ряд!
— Ерунда это все, — заметила Растоцкая, — не едят они плесневелого. Когда после войны вернулись в имение, съестного не обнаружили. Только сыр! Он в погребе плесенью покрылся, и лягушатники ваши есть его не стали. А все остальное сожрали — и собак, и кошек.
Тосты произносились все чаще: и за молодых, и за будущих деток, и за всех присутствующих, и за здоровье отдельных, особо важных, гостей.
Рухнов же заговорить с Настей так и не решился. Девушка вдруг обратилась к нему сама:
— Что-то вы, Михаил Ильич, воды в рот набрали? Выпили мало? Вчера-то с Глазьевым «барыню» плясали, стихи срамные декламировали, а сегодня как немой сидите. Неужто сплин?
О вчерашнем Рухнов помнил далеко не все и окончательно смутился. С трудом промямлил:
— Нет, Анастасия Романовна, не сплин. Соседство с вами подействовало!
— Со мной? — удивилась Настя. — Я похожа на Медузу Горгону?
— Медуза Горгона? Не имел чести быть представленным, — сумел пошутить Рухнов. — Как только вы сели рядом, мной такая нерешительность овладела!
— Хм, я давно заметила, — неожиданно кивнула Настя. — Мужчины — существа нерешительные. С виду сильны, мужественны, на словах вроде знают, что делать. Но если женщина не подтолкнет, с места не сдвинутся.
— Подтолкните меня, Настенька, — полушутя-полувсерьез попросил Рухнов.
— Пожалуйста! — Настя легонько толкнула его плечом, и оба засмеялись. Оцепенение мигом исчезло.
— Я хотел бы переговорить с вами тет-а-тет, — попросил Михаил Ильич.
Зеленые глаза удивленно распахнулись. Сердце несчастного замерло:
— Не думайте плохого, Настенька! Мыслей предосудительных в голове моей нет!
— Нет? А о чем же тогда разговор пойдет? — насмешливо спросила красавица.
Рухнов облизнул внезапно потрескавшиеся губы. Отпустивший было ступор начинался заново.
— У меня намерения серьезные…
Зеленые глаза прищурились.
— Я…
— В белой гостиной, во время фейерверка, — оборвала Настя и повернулась к Шулявскому. Рухнов залпом выпил фужер коньяка.
Обед тем временем подходил к концу. Насытившиеся гости вполуха слушали Рооса, рассказывавшего о нравах различных народов:
— У магрибцев столкнулся с совершенно дурацким обычаем. Почетному гостю, такому, как вы, генерал, на пиру полагается самый лучший кусок зажаренного барана.
— Что в том дурацкого? Я своими ранами заслужил! — чуть не обиделся генерал.
— Почетный гость, по мнению магрибцев, не должен утруждать себя жеванием. Жует мясо, а потом руками засовывает ему прямо в рот самая старая, беззубая женщина. Ну как вот эта старушка, — Роос указал на сидевшую рядом с Северским его мать.
Княгиня Анна Михайловна Северская была одета совсем не празднично: тяжелое платье, больше похожее на салоп, на голове — невообразимый чепец с лентами и бумажными цветами. Личного доктора Антона Альбертовича Глазьева посадили с ней рядом, чтобы присматривал, но он, по своему обыкновению, налегал на напитки. Анна Михайловна иногда ела, причем с аппетитом, но большую часть обеда просто сидела молча, смотря невидящими глазами поверх голов.
После бестактных слов все дружно уставились на княгиню. Наступила тишина, даже оркестр смолк. А взгляд княгини вдруг стал осмысленным.
— Вася! Это что — свадьба? — спросила старая Северская.
— Да, матушка! А это моя жена, Лизонька, — ответил князь.
— Я благословения не давала, — ледяным тоном сообщила Анна Михайловна.
— Матушка, вы просто не помните…
— Я-то все помню. А ты? Помнишь ли ты свою клятву? — спросил скрипучий голос громко и четко.
— Какую клятву, маменька? О чем вы?
— Я тебе больше не маменька! Я… Я проклинаю тебя! Не сын ты мне боле, — закончила разговор с ним княгиня и обратилась к невестке: — А ты уезжай отсюда, да побыстрей…
— Матушка не в себе. Доктор! — позвал оторопевшего Глазьева Северский. — Доктор, матушке хуже! Бредит. Сделайте что-нибудь.
К Анне Михайловне уже бежала Настя с темным пузырьком в руках.
— Анна Михайловна, — девушка вылила жидкость в бокал, — выпейте! Вам полегчает.
— Сгинь, дрянь, с глаз моих! — Северская-старшая попыталась стукнуть по столу, но ее руку поймал Глазьев, а Настя, чуть запрокинув княгине голову, ловко влила ей в рот содержимое бокала.
— Дамы и господа! — произнес обескураженный князь. — Все знают о болезни моей любимой маменьки. К сожалению, разум ее покинул. Старость не щадит никого!
По зеркально выбритой щеке князя поползла слеза. Расчувствовавшийся генерал поспешил на помощь. Как почетный гость, он должен был покинуть стол первым.
— Поблагодарим нашего Амфитриона [2] за пир… — начал Веригин, но его перебила княгиня Елизавета:
— Господа, сейчас десерт подадим. Только скатерть надо поменять.
— Пусть меняют, а мы пойдем освежиться в парк. Погода больно прелестна. — И, подав руку Кусманской, генерал двинулся к выходу. Его примеру последовали остальные — всем хотелось на воздух.
Глава четвертая
Митя лишь ненадолго завладел Машенькиным вниманием, устроив для всей молодежи экскурсию по парку. Показал и наклоненную липу, по которой даже калека заберется к кронам желтеющих деревьев, и гипсовую вазу на мраморном постаменте, украшавшую заросший берег пруда. Сейчас вся компания направлялась к могилке на поляне. Митя, размахивая руками, рассказывал страшную историю помешавшейся девушки, но Маша его не слушала, шепталась о чем-то с Тучиным. Неужели все из-за прыщей? Сколько часов он провел перед зеркалом, уничтожая их! Сколько ведер настоек и фунтов мазей извел! Прыщи не сдавались. Доктор Глазьев утешал, говорил, что Митя перерастет, надо подождать. Как ждать, если Машу, с именем которой последние полгода Митя ложился и вставал, на глазах уводит другой?
