Третий выстрел - Саша Виленский
Израильтяне и сами удивились, что победили. Этого никак не могло произойти, они победили вопреки… вопреки всему. Верующие говорили о божественном провидении, светские стеснительно намекали на какую-то мистику: рационально объяснить победу крохотного новорожденного государства над армиями десяти стран объяснить было трудно. Но факт оставался фактом: как ни пытайся понять, что произошло, но это уже прошлое, а человек всегда живет в настоящем. И в этом настоящем нужно было учиться жить.
Мирная жизнь начиналась трудно, проблемно, не хватало всего: денег, продуктов, вещей. Фаню хоть и повысили, сделав начальником отдела, но от этого только прибавилось работы, а вот денег — не очень. Жили они по-прежнему очень и очень скромно. Тем более, что Михаль никак не могла понять, чем она хочет заниматься после войны. Металась, пытаясь устроиться в разных местах, но в свои двадцать с небольшим — что она умела? Стрелять? Это теперь все умели, да и времена изменились. Командовать небольшим подразделением? Но в армии ее не оставили, да она и не стремилась. Жить надо было начинать заново. А как начинать-то? Куда идти? Работа нужна не для денег, вернее, не столько для денег, сколько для того, чтобы понять — кто ты? Фаня видела, что дочь часто охватывает отчаяние, пыталась с ней поговорить, но та только отмахивалась. «С отцом бы все обсудила!» — ревновала Фаня.
Она не знала, были ли у Михаль раньше романы, влюблялась ли она, или все ее помыслы и страсти были сосредоточены на победе в страшной войне. Наверняка, было, все у нее было. Чувство близкой смерти обостряет желание попробовать это «все» именно сейчас, потому что завтра может не наступить. Сколько у махновской пулеметчицы было молодых отчаянных парней, испытавших в жизни все, кроме любви, плотской любви? Мальчишкам, которых завтра убьют, нужны были не рассказы про девичью гордость и про «ты еще встретишь хорошую девушку», а то узкое и горячее, про которое они, краснея и смеясь, рассказывали всякие небылицы. Сколько раз Фаня видела, как парень, который ночью плакал у нее на груди от наслаждения, утром падал с коня с дыркой во лбу, пулей в груди, снесенный разрывом снаряда, с лицом, разрубленным шашкой. Их было жалко, но никого из них она не любила. И вся эта «благотворительность» закончилась, когда появился Митя Попов: он стал единственным, хоть и не надолго. Его убили. И Натан был единственным. Его убили. И Меир. Его убили. Их всех убили. Всех, кого она любила, убивали одного за другим. Ей нельзя любить.
А у Михаль, похоже, все складывалось по-другому. Металась от одного мужчины к другому, от бессилия никак не могла угомониться, ей все время казалось, что лучшее где-то там, что надо искать, надо пытаться. Она часто не приходила ночевать или являлась домой под утро с распухшими губами и засосами на шее, которые даже не пыталась скрывать от матери. И пахло от нее алкоголем и табаком. Теперь Фаня снова смертельно боялась за нее, такая уж она материнская судьба, видно, что и в мирной жизни боль за детей не отпускает. У дочери с матерью сложилось молчаливое соглашение: Фаня не лезет в ее личную жизнь, Михаль старается помогать во всем, насколько это возможно.
Так прошел год, потом другой. И однажды, вернувшись домой с работы, Фаня обнаружила в квартире белобрысого паренька, чинно распивающего чаи. Никогда раньше Михаль не приводила в дом мужчин. Этого, правда, назвать мужчиной можно было с большой натяжкой: на вид ему было лет восемнадцать, не больше. Сероглазый такой, славненький. Не славный, а именно славненький.
— Шалом, — вежливо сказала Фаня и покосилась на дочь. Та неожиданно подмигнула.
— Шалом! — с легко узнаваемым тяжелым русским акцентом ответил мальчик.
— Мама, это — Саня! — представила гостя Михаль.
Ну, Саня, так Саня. Не самое еврейское имя, да и не похож он на еврея вообще. Хотя, положа руку на сердце, кто тут похож на какого-то гипотетического еврея? Хватает в Израиле и белобрысых, и сероглазых, и черноволосых, и темнокожих. Все евреи разные.
Фаня кивнула, мол, очень приятно, собралась пройти в кухню, чтобы не мешать детям, да и съесть что-то надо, попробуем найти.
— Мама!
Фаня обернулась. В проеме двери стояли оба ребенка.
— У меня две новости — хорошая и… очень хорошая. Какую сначала?
— Давай просто хорошую, — вздохнула мать.
— Мы с Саней решили пожениться, — сказала по-русски Михаль со своим непередаваемым раскатистым «р». «Решили» прозвучало как «хг'ешили».
Ну вот, дождались светлого праздничка. Какой-то Саня белобрысый — и моя рыжая Михаль. Сколько ему лет-то, жениху?
— А сколько Сане лет? — спросила тоже по-русски, стараясь держаться спокойно.
— Мне уже девятнадцать, — ответил мальчик.
Серьезный возраст, ага. Михаль старше его всего на три года. Или на целых три года, это как посмотреть.
— Зачем обязательно жениться? Почему такая спешка? — спросила и неожиданно поняла, каким будет ответ.
— А про это — очень хорошая новость, мама. Я беременна!
Ну вот, Фаня. Теперь и у тебя все, как у людей. Тебе пятьдесят с маленьким хвостиком, но ты скоро станешь бабушкой. У тебя взрослая замужняя дочь, юный зять и квартира в Тель-Авиве у моря. Обеспеченная буржуазная старость, кто б мог подумать? Вот и сбылось то, о чем мечтал Натан: у них будет настоящая еврейская семья в еврейском государстве. И это то, чего она старательно избегала всю жизнь — счастливой еврейской семьи. Видно, от судьбы не уйдешь. Ты же веришь в судьбу, Фаня? Можешь не верить, но вот же она, во всей красе. Бабушка Фаня, она же Юдит Винер. Эсерка, стрелявшая в вождя мирового пролетариата, о чем не знает ни одна живая душа на этом свете. И слава Всевышнему, что не знает, и не дай Бог, что узнает. Меткая пулеметчица Революционной повстанческой армии Украины. Бесстрашный и безжалостный боец за государство Израиль, свято веривший в свою миссию.
