Третий выстрел - Саша Виленский
— Или победим, или умрем!
Только так.
Фаня лихорадочно решала: ей-то как быть в этой ситуации? Что делать? Как избавиться от вечного страха за Михаль, которая — понятное дело! — вместе со своими друзьями первой ринулась записываться в только что образованную Армию обороны Израиля — ЦАХАЛ. «Мамина школа! — думала Фаня. — Такая же авантюристка безбашенная. С другой стороны, при таких родителях как мы с Меиром, трудно было ожидать чего-то другого». Но страх сидел глубоко внутри, и от него не было спасения. Оставалась надежда, что она неплохо научила ее воевать. Да, неплохо. Приучила избавляться от сомнений, когда будет необходимо выстрелить, спасая и свою жизнь, и жизнь государства. Но ох уж этот родительский страх! Тягучий и иссушающий страх, от которого никуда не деться и никогда не избавиться, он заполнял ее всю, каждый день и каждую ночь, каждый час и каждую минуту. Он немного стихал, когда Михаль прибегала домой, быстро и жадно ела, сбивчиво рассказывая о геройских подвигах своей бригады. Фаня, слушая вполуха, стирала ей носки, брюки, рубашки, свитера, чистила ее автомат Стен. Девушка мгновенно засыпала после обеда, лежала на диванчике, приоткрыв рот, совсем как в детстве, но потом просыпалась, зевая, и тогда к Фане возвращался ледяной холод в глубине живота, потому что это означало, что вот сейчас она наденет форму, возьмет автомат, чмокнет ее в щеку и уйдет. Дочь, у двери поворачивалась обгоревшим, обветренным, веснушчатым лицом, снова и снова весело кричала: «Пока, мам!», слетала вниз по лестнице, стуча по ступенькам грубыми армейскими башмаками. И оставалось только пережить эти чудовищно длинные дни и ждать, когда вновь раздастся стук в дверь, и в квартиру вбежит исхудавшая Михаль с криком: «Привет, мам! Что есть поесть? Умираю с голоду!»
Сама Фаня пошла добровольцем-инструктором: молодых солдат ЦАХАЛа надо было учить, многие из новых воинов Израиля были плохо знакомы с оружием, со всего мира все прибывали и прибывали новые репатрианты, и их тоже надо было учить, прежде, чем бросать в бой. Хотя бросали и необученных, плохо представлявших как снять карабин с предохранителя, часто гибнущих, не успев сделать ни одного выстрела. Но так было надо. Да, уверяла себя Фаня. Так было надо, потому что иначе нельзя. Она делает жизненно важную, в прямом смысле, работу, хоть и не на передовой. Да и от работы в банке, который из Англо-Палестинского превратился в Национальный, никто ее не освобождал, поэтому сутки были заполнены до предела, и это было прекрасно. Иначе бы она не выдержала бесконечного ожидания возвращения дочери.
В банке и началась история, которая несколько поколебала ее веру в безграничную святость еврейского государства и святую справедливость руководства страной.
Всего через месяц с небольшим после декларации о создании государства, в банк неожиданно пришел Меир. Это было странно, до этого он всячески избегал встреч, общался исключительно с Михаль. Фаню вызвала девочка-кассир:
— Юдит, там к тебе мужчина пришел! — и подмигнула. Да уж, Меир всегда производил впечатление на женщин, мужчина он был видный, крупный, статный, ревниво подумала Фаня.
— Привет!
Он не ответил, только махнул рукой, позвал за собой. Фаня с удивлением вышла из здания банка, стоявшего на границе Тель-Авива и Яффо. Все так же ни слова ни говоря, он повел ее за собой на набережную и только тут, показав пальцем на какой-то корабль, криво сидевший в воде почти у самого берега, сказал:
— Смотри! Любуйся, что твои новые друзья сейчас натворят.
Фаня удивленно посмотрела на него, потом на то, что творилось на берегу. У набережной шумела и перекатывалась человеческими волнами толпа. Кто-то что-то кричал, вдали слышались выстрелы — женщина удивилась: в Тель-Авиве? Кто стреляет? Неужели арабы прорвались?
— Это не арабы, — Меир как всегда прочел ее мысли. — Это наши воюют с твоими.
— С какими «моими», — не поняла Фаня.
— С пальмахниками, которых ты учила. Хорошо научила. Теперь они убивают своих вместо врагов. Смотри-смотри. Вот так вот вы строите государство. Этого ты хотела?
Меир рассказал, что севшее на мель транспортное судно «Альталена» везло груз оружия для боевиков ЭЦЕЛ-Иргуна — полевые орудия, гранаты, пулеметы. Только что избранное руководство Израиля потребовало весь груз оружия отдать бойцам Хаганы. Глава «ревизионистов» Менахем Бегин ожидаемо отказался, предложив компромисс: они сдают большую часть груза, но часть оставляют себе: им же тоже надо чем-то воевать. Но премьер министр Бен-Гурион отказался, обвинив Бегина в расколе и попытке государственного переворота.
На набережную выкатили какое-то древнее орудие без щитка, около него суетились двое. «Да нет, — подумала Фаня. — Просто пугают. Не может такого быть!» В это время в сторону корабля полетел первый снаряд. Фаня оглянулась. Меира уже не было, видно, кинулся на подмогу к своим. Второй выстрел. Фаня хотела подбежать к артиллеристам, закричать: «Вы что творите?!», но путь ей преградили несколько пальмахников:
— Госпожа, туда нельзя! Идите домой, вам тут делать нечего. Прошу!
Она услышала, как один из артиллеристов громко и коротко ругнулся по-русски, заправляя очередной снаряд и наводя ствол орудия на судно. «Русский, — подумала Фаня. — Надо же. Наверное, из этих, новых, послевоенных. Он-то как может стрелять по своим? Или он-то как раз и может?»
Очередной снаряд попал прямо в корабль, повалил дым, Фаня увидела, как маленькие фигурки стали прыгать в воду. Дальше смотреть не стала, пошла домой.
От увиденного ее замутило, чтобы успокоиться, присела на скамейку. Надо отдышаться и осознать увиденное.
— Ну что, Фанечка, как тебе эта история про «наших» и «не наших»? А? Думала только идиоты-большевики своих убивают?
Фаня с изумлением повернула голову. Рядом с ней на скамейку присел плотный толстогубый мужчина, победно подмигнул. «Яшка? Блюмкин? Его же чекисты расстреляли двадцать лет назад! У меня бред, что ли?»
— Нет, ты не бредишь. Ну разве что чуть-чуть, — рассмеялся Яков.
Он был странно синеват и почему-то просвечивал насквозь.
— Блюмкин, ты привидение что ли? — изумилась Фаня.
— В каком-то смысле да.
— И чего приперся ко мне?
— Я всегда изумлялся, как хорошая девочка из Одессы, получившая прекрасное воспитание в доме уважаемого меламеда, может быть такой хамкой.
