Купеческий сын и живые мертвецы - Алла Белолипецкая
— Всё сделаю! — пообещал Сивцов.
И меньше чем через полчаса они трое уже вышли — переулками и подворотнями — на Миллионную улицу.
— Вот что, — сказал приказчик, когда они встали в створе последней подворотни — так, чтобы их нельзя было увидеть с улицы, — я сейчас возьму для вас на конторке ключ от какой-нибудь свободной комнаты, а потом впущу вас через чёрный ход.
И тут Иван сказал то, что привело приказчика в крайнее смущение и недоумение. Купеческий сын даже подумал на миг: как бы господин Сивцов не отказал им в своём содействии:
— Насчёт комнаты, Лукьян Андреевич, у меня будет сугубая просьба. Мне нужно, чтобы нас с Валерьяном поселили именно в ту комнату на верхнем этаже, из окна которой выпал когда-то мой дед Кузьма Алтынов. Можно это устроить?
Сивцов даже дара речи на какое-то время лишился, так что первым задал вопрос Ивану не он, а Валерьян
— Да зачем тебе это? — изумился он.
— И вправду, Иван Митрофанович, зачем? — эхом вопросил Сивцов, который наконец-то сумел опамятоваться.
— Пока не могу сказать. — Иван в извиняющемся жесте вскинул обе ладони, на которых едва затянувшимися рубцами краснели порезы от венецианского стекла. — Но, поверьте, мне это совершенно необходимо.
— Так ведь ту комнату заперли ещё пятнадцать лет назад и с тех пор не отпирали! Батюшка ваш так распорядился. И там сейчас, должно быть, такая пылища и грязюка, что дышать невозможно.
— Ничего, — заверил его Иван, — мы уж как-нибудь найдём для себя воздуху! Откроем окна, если что.
И Лукьян Андреевич — с крайней неохотой, бурча что-то себе под нос — пошагал к парадному входу алтыновского доходного дома.
— Ты что задумал? — спросил Валерьян.
И от звука его голоса Иван Алтынов даже вздрогнул. Вновь померещилось ему, что рядом с ним — не Валерьян вовсе. Не так звучал его голос, как прежде: казался сухим и словно бы старческим. Но, памятуя о своей недавней ошибке с глазом, Иван постарался от себя это наваждение отогнать, проговорил спокойно:
— Скоро сам всё узнаешь. Да мы там долго и не останемся, не беспокойся.
И, выждав условленное время, они с Валерьяном двинулись к черному ходу четырехэтажного каменного здания с лепниной на фасаде, за дверью которого их уже поджидал Лукьян Андреевич.
2
Комната, располагавшаяся в четвёртом этаже великолепного доходного дома, совсем не соответствовала нынче его великолепию. Как и предупреждал господин Сивцов, вся она была наполнена пылью и паутиной, а оконные стёкла посерели от грязи. Впрочем, внешний вид и самого Ивана, и Валерьяна Эзопова оказался вполне под стать здешней обстановке. Оба — грязные, взлохмаченные, они выглядели так, что с парадного подъезда их швейцар даже на крыльцо не пустил бы. Иван Алтынов с мрачной иронией оглядел самого себя в зеркале, тоже — мутно-пыльном. Сшитая на заказ пиджачная пара, белая сорочка, новые чёрные ботинки — всё это приобрело сейчас такой вид, что Иван даже пожалел о том, что показался в подобном отрепье на глаза Зине.
— Да, и ещё одна просьба, Лукьян Андреевич. — Купеческий сын повернулся к приказчику, который так и стоял возле порога — не желая заходить в само помещение. — Принесите, будьте так любезны, нам с Валерьяном Петровичем чистую одежду из дому. Только сделайте это сами — прислугу не посылайте.
— Ну, я бы и сам уразумел, что прислуге знать о вашем местопребывании не нужно. — Лукьян Андреевич даже слегка обиделся. — Не будет ли ещё каких распоряжений, Иван Митрофанович?
Иван сказал, что не будет, и приказчик с явным облегчением ушёл, плотно прикрыв за собой дверь. Язычок новомодного английского замка щелкнул, войдя в паз: дверь захлопнулась сама собой.
Валерьян сказал:
— Нам бы ещё воды для умывания доставить не помешало бы.
Но Иван только усмехнулся — с некоторым самодовольством — при этих его словах. В алтыновском доходном доме имелось, среди прочего, некое подобие водопровода: на крыше располагалась цистерна с водой, которую работники, правда, наполняли вручную, таская ведра с водой вверх по лестнице. И сейчас купеческий сын указал своему дяде-кузену на дверку маленькой ванной комнаты в углу:
— Вода там! Иди — умойся первым, а я — после тебя.
И, когда Валерьян за дверкой скрылся, сам Иван шагнул к немытому пятнадцать лет окну. И глянул на улицу — попытался рассмотреть булыжную мостовую, на которую грянулся когда-то его дед. Разводы и потеки на стекле не позволили ему сделать этого, но Иван всё равно продолжил смотреть на улицу.
— Теперь мы видим как бы сквозь мутное стекло, гадательно, — прошептал он, — тогда же лицем к лицу[1].
И он взаправду увидел всё с необычайной ясностью. Однако лицом к лицу он оказался не с той давней историей, что привела к погибели Кузьму Петровича Алтынова. Ивана окатило внезапной волной воспоминаний о нём самом — о том, что происходило с ним после того, как шаровая молния врезалась в чугунную лестницу, которую он сжимал в руках.
3
Первое, что Иван явственно помнил из того диковинного десятилетия, которое началось для него с приснопамятного удара молнии, была почти такая же комната в дорогом доходном доме. Такая же — по размерам и убранству. Содержалась она, конечно же, в куда большей опрятности. Всё съемное помещение состояло из спальни, кабинета и гостиной, в которой Иван Алтынов и обнаружил самого себя — стоявшего перед зеркалом, как и нынче.
В зеркале этом Иван увидел, что на нем не та затрапезная одежда, в которой он гонял голубей и побежал затем на Духовской погост, а щегольской партикулярный костюм: темно-серый сюртук и брюки, красивый жилет в полоску, белоснежная крахмальная сорочка, пестрый галстук из лионского шелка. Такого платья у Ивана Алтынова никогда в гардеробе не имелось — да и куда бы он стал его носить?
Осмотрев себя в гостиничном зеркале, купеческий сын с удивлением обнаружил также, что у него откуда-то появились усы, а волосы его подстрижены и аккуратно уложены — явно опытным парикмахером. Но, главное — выражение его лица явственно переменилось: сделалось серьёзным, сосредоточенным.
"Я грежу, — подумал Иван. — Молния ударила в меня, я лишился
