Счастливый покойник - Анна Александровна Шехова
Кутилин после пышных поминок был настроен более благодушно, чем накануне. Казалось, вчерашнее безнадежное настроение покинуло его, и в нем включился старый азарт охоты. Во всяком случае, когда вечером они вместе уходили из дома Гривова, Кутилин возбужденно потирал ладони, покряхтывал и бросал по сторонам острые настороженные взгляды, словно опасаясь того, что их могут подслушать. Таким Феликс Янович помнил его еще со времен молодости, и втайне он очень радовался этой перемене. Впрочем, это была типичная реакция Петра Осиповича: обленившись на безоблачной службе и столкнувшись с серьезным преступлением, первое, что испытывал Кутилин было тоскливое отчаянье гимназиста, которого отрывают от игры, чтобы загнать за парту. И лишь позже включалась та часть его натуры, которая, собственно, и привела его, купеческого сына, в судебные следователи.
– Так, значит, она призналась, что ничуть не скорбит? – хмыкнул Кутилин.
– Да, – подтвердил Колбовский. – Но, скажу вам по чести, в этом доме сегодня не было ни единого человека, который бы искренне скорбел о бедолаге.
– Я бы сильно удивился, будь оно иначе, – буркнул Кутилин. – Прости меня Господи, но покойник был крайне неприятным человеком. Будь моя воля – я бы оставил это дело… Но есть нечто выше нас. Долг-с!
– Да, – задумчиво потвердил Колбовский, – есть нечто выше нас.
Хотя думал он, разумеется, не о долге.
– А вам не кажется, что горничная Глаша слишком уже потрясена этой смертью?
– Вы думаете? – Кутилин нахмурился. Он знал, что Феликс Янович никогда не задает вопросы впустую.
– Я видел ее днем после убийства. На ней лица не было, – продолжил Колбовский. – И тогда это было вполне понятно. Но сегодня она выглядела примерно так же. Хотя прошло уже двое суток.
– Ну, это небольшой срок. Есть натуры особенно впечатлительные, – предположил Петр Осипович.
– Я бы взглянул на ее почерк! – почти мечтательно вздохнул Феликс Янович. – Но она, похоже, неграмотна.
– Все вы с вашей теорией! – усмехнулся Кутилин.
– А вы не смейтесь, а лучше попросите каждого из наследников подать вам в письменном виде изложения их алиби, – просительно сказал Колбовский. – Скажите, что вам для подшивки к делу нужно. Поверьте мне, это может вам очень сильно помочь!
Кутилин промычал в ответ что-то неопределенное. Зная его характер, Феликс Янович не настаивал. Петр Осипович был из натур, не переносящих никакого принуждения. Любое решение должно быть выношено и осознано им как свое собственное.
⁂Начальник почты внимательно просматривал три исписанных листа бумаги. Его брови удивленно взметнулись.
– Они все лгут! – убежденно сказал он.
– Вот те нате! Приехали! – от возмущения Петр Осипович подскочил с места и начал ходить по комнате.
Кутилин сам явился в почтовое отделение, прошел внутрь под неодобрительным взглядом Аполлинарии Григорьевны и терпеливо с четверть часа дожидался, пока Феликс Янович покончит с самыми срочными делами. Затем он вручил начальнику почты три исписанных листа – три алиби. Колбовский с едва сдерживаемой жадностью принялся изучать их.
– Так вы говорите – лгут все трое? Но это вы, батенька, прямо в лужу сели! Или вы думаете, что я не проверил?
– Я, конечно, могу ошибаться, но вряд ли, – Феликс Янович поднял листок Федора вверх, рассматривая его. – Взгляните сами. Вы видите, что нажим пера при письме неравномерный? Буквы то жирные, то еле проступают.
– Ну, есть что-то такое, – промычал Кутилин, вглядываясь в буквы.
– Если нажим при письме неравномерный, это, как правило, говорит о неуверенности человека в себе, податливости и слабости. Но никто из наших подозреваемых не относится к таким людям. Все трое – люди с очень твердым и решительным характером.
– А Ульяна? – удивился Кутилин.
– Ульяна, возможно, поболее других, – вздохнул Колбовский. – Если учесть ту выдержку, с которой она притворяется тихой и глупой старой девой.
– То бишь, вы имеете в виду, что если у решительного человека буквы внезапно становятся нерешительными, то это значит, что он лжет? А может, просто волнуется? – не хотел соглашаться Кутилин.
– Резонное предположение, – согласился Феликс Янович. – Но дело не только в нажиме. Наклон письма тоже меняется по ходу написания – словно по ходу менялся характер пишущих. И посмотрите на то, как выделены заглавные буквы. Они все очень старательно налегали на перо – прямо как гимназисты на экзамене. Такой нажим неестественен. Здесь словно через эти заглавные пишущий пытается убедить бумагу в своей правоте. Ну и поверьте мне – в обычное время Варвара Власовна и Ульяна пишут совсем иначе. Взгляните сами.
Он выдвинул ящик стола и извлек оттуда приготовленный лист бумаги.
– Вчера Варвара Власовна отправила несколько писем. Полагаю, с уведомлением о кончине супруга. Я, как мог, скопировал почерк с конверта.
Кутилин поднес к глазам лист, оценил нажим и наклон строк, затем перевел взгляд на письменное алиби вдовы Гривовой. Разница была заметна.
– У меня нет сейчас образа почерка Ульяны, но поверьте, я его неплохо помню. Вы бы увидели отличия невооруженным глазом, – поспешно добавил Колбовский. – Почерка Федора я раньше не видел, но признаки лжи и у него очевидны.
На этот раз Кутилин задумался. В кабинете повисла тяжелая, набрякшая сомнениями пауза. Наконец Петр Осипович уныло сказал.
– Но по сути, мы не продвинулись ни на шаг. Если они лгут, непонятно, с кого начинать.
– На вашем месте я бы начал с допроса горничной, – сказал Феликс Янович, бережно складывая листы бумаги.
– Из-за ее опухшего носа? Ну, может, она была очень привязана к хозяину, – протянул Кутилин.
– Вы сами в это не верите, Петр Осипович, – чуть улыбнулся Колбовский. – Если Глаша к кому-то и привязана в этом доме, то это к Ульяне. Поверьте мне.
Кутилин пытливо взглянул на него. Затем взял сложенные листы, небрежно сунул их в карман и вышел из кабинета.
⁂В тот день Феликсу Яновичу больше не удалось сосредоточиться на занимавшем его убийстве Гривова. Покончив с основной работой и распределив почту, он отправился по привычному маршруту, обходя центральные дома. Благо писем сегодня было немного, но сумка подозрительно оттягивала плечо, напоминая о всех пройденных за эти годы верстах. Аполлинария Григорьевна, увидев, как он морщится, оправляя на плечах широкий сумочный ремень, нахмурилась.
– Вы себя хорошо чувствуете? – спросила она его без оттенка сочувствия в голосе.
– Хорошо, спасибо, – пробормотал Феликс Янович, стараясь не смотреть телеграфистке в глаза. Еще не хватало, чтобы пошли слухи, что он сдает.
– Вам бы жениться, – неожиданно сказала Аполлинария Григорьевна.
От изумления, что она затронула подобную тему, Феликс Янович замер на месте и поднял взгляд. Тот стиль деловых отношений, который установился между ним и телеграфисткой за минувшие годы, не предполагал ни малейшей фамильярности. Но Аполлинарию Григорьевну его взгляд нисколько не смутил. Она стояла перед ним – с идеально прямой спиной и серебрящимися в свете лампы волосами, как святая великомученица, одетая в форменный темно-синий жакет.
– Нужно, чтобы кто-то следил за вашим
