Счастливый покойник - Анна Александровна Шехова

этом не оставила никакого завещания, где вы были бы упомянуты отдельно. Хотя это просто напрашивалось! А потом было то загадочное письмо, которое обрадовало вашего отца. Не сразу, но я вспомнил, что оно было довольно увесистым – слишком увесистым для простого уведомления о смерти. По моей просьбе господин Кутилин отправил запросы в Самару. И экономка вашей тетушки подтвердила, что завещание, несомненно, было. Дальше осталось дотошно поговорить с господином Артюховым, который, конечно же, не стал запираться, чтобы не осложнять свою судьбу.

– Но почему Федор пытался убить Ульяну? – спросил Щеглов. – Он же слишком рисковал!

– Он не знал, что мы уже все выяснили про завещание, – вздохнул Феликс Янович. – Но думаю, догадался о том, что случилось с отцом.

– Я сама рассказала ему, – призналась Ульяна. – Хотела, чтобы он знал – отец своей смертью защитил его. Я обещала, что не пойду в участок.

– Но он, конечно же, не поверил! – процедил Щеглов сквозь зубы. – Этот подлый двуличный мерзавец всех судит по себе!

– Мы все судим других по себе, – тихо и примирительно сказал Колбовский.

– Но почему тогда ты призналась в убийстве?! – недоуменно спросила Варвара Власовна у падчерицы.

– Потому что я виновна в его смерти, – лицо Ульяны окаменело. – Я подтолкнула его к этому. Мне стоило понять, что ему легче умереть, чем пойти в участок и предать себя публичному позору. И я погубила его душу.

– Ты не виновата! – почти отчаянно повторил Щеглов, сжимая ее руку.

Но на этот раз она мягко высвободила ладонь и отвернулась от него. Феликс Янович с тоской подумал, что, похоже, у трагичной истории этой влюбленной пары все-таки не будет счастливого конца. Ульяна Гривова была из тех натур, которые проживают свои чувства с такой глубокой самоотдачей, что счастье невозможно для них без полной душевной гармонии. А душевная гармония вряд ли когда-нибудь вернется к ней после столь тягостных и мрачных событий. Судя по лицу Щеглова, окрашенному глубокой и такой, казалось бы, неуместной сейчас тоской, он тоже прекрасно понимал это.

Когда Варвара Власовна, вспомнив о своем долге хозяйки, закончила изумленные охи и ушла за самоваром, Кутилин подошел к окну и встал рядом с Феликсом Яновичем. Некоторое время они молча смотрели, как тихо падает снег. Затем Кутилин негромко сказал.

– А вроде как и дышится теперь легче, а?

– Всегда так, – согласился Колбовский.

И еще какое-то время они просто стояли бок о бок, слушая потрескивание гаснущего камина и глядя на то, как свежий снег скрывает все грехи ноября.

⁂

Минул почти месяц с того дня, как Петра Васильевича Гривова нашли повесившимся в его кабинете. В Коломну пришла полноценная зима, укутавшая город мохнатой снежной шубой. Днем на солнце снег слегка подтаивал и покрывался блестящей хрусткой корочкой, из-за которой крыши домой выглядели так, словно были густо намазаны белой кондитерской глазурью.

Феликс Янович, сидя в своем кабинете, изучал описание новых столичных журналов, чтобы грамотно презентовать их на ближайшем журфиксе в доме градоначальника. В дверь постучали.

– Милости прошу! – рассеяно сказал Колбовский, не поднимая головы и будучи уверен, что это Аполлинария Григорьевна.

Однако это оказалась Варвара Власовна – с лицом бледным, но нежным и каким-то необычно одухотворенным, какое бывает у истово верующих барышень после причастия. Госпожа Гривова была одета в короткую беличью шубку и такую же шапочку. Она держала в руках пачку белых конвертов.

– Доброго дня вам, Феликс Янович, – она улыбнулась ему как старому другу. – Я письма принесла. Тут всей родне – куча посланий.

– А что же в ящик не бросили? – машинально спросил Колбовский, хотя уже знал ответ.

– Вас хотела увидеть, – прямо ответила Гривова. – Проститься.

– Уезжаете в деревню к вашему сыночку?

– Да, – она кивнула, и ее лицо словно бы еще помолодело и посветлело. Феликс Янович уже не раз замечал, что так бывает с людьми, принявшими верное решение. Честное согласие с собой действует на душу почти так же умиротворяюще, как искренняя молитва.

– И прошу вас простить меня, – продолжила Варвара Власовна, подходя вплотную к его столу. – Я была крайне неделикатна в том, что пыталась свести вас с Ульяной.

Колбовский вздохнул. Затем грустно улыбнулся.

– Мне стоило бы уже привыкнуть к тому, что знакомые дамы не оставляют попыток женить меня.

– Потому что вы очень хороший человек, – улыбнулась Гривова. – Мне думалось, что вы действительно могли бы составить счастье Ульяны Петровны…

Она прервалась и закусила губу. Легкая тень набежала на лицо, сделав его на миг застывшим как у скульптуры.

– Как она? – не выдержав, спросил Колбовский.

– Покойна. И сосредоточенна, – задумчиво сказала Варвара Власовна. – Она уже получила ответ настоятельницы Тресвятского монастыря и сейчас как раз занята сборами. Вы знаете, она подарила мне на прощанье довольно большую сумму денег… Очень великодушно…

– Я никогда не понимал желания людей скрываться от мира в монастырях, – вздохнул Колбовский. – Возможностей для уединения и духовного труда достаточно и здесь. Но это ее право. Жаль только, что не сбудется желание ее тетушки. Та ведь завещала ей деньги в надежде, что Ульяна сможет устроить судьбу по своему желанию. И будет счастлива.

– Да, жаль, – Варвара Власовна задумалась. – Но, возможно, она по-своему счастлива. Во всяком случае, не думаю, что сейчас ей доступен иной вид счастья.

– Это верно, – согласился Колбовский.

Когда Варвара Власовна покинула кабинет, он встал из-за стола и подошел к окну. Спокойное рабочее настроение покинуло его. Он стоял и смотрел на сугробы, укутавшие двор, и думал – как удивительно и странно сейчас осознавать, что из этой холодной, промерзшей насквозь земли весной все равно пробьется новая жизнь.