Кэрол Макклири - Алхимия убийства
— Куда нас привезли? — спросила я санитара, чьи пальцы глубоко впились мне в руку.
— Остров Блэкуэлл, — усмехнулся он. — Отсюда тебе нет пути назад.
6
Остров Блэкуэлл
Само его название звучало угнетающе.
В тот холодный день небольшой остров, когда я ступила на его берег, казался серым и угрюмым. Длиной километра три и максимум четверть километра в ширину, этот остров лежит в проливе Ист-Ривер между районами Манхэттен и Куинс. Если вы нетренированный пловец, обратно набольшую землю вплавь не добраться.
Если бы я не была уже тронутой умом, когда прибыла сюда, остаться здоровой в условиях, считавшихся неприемлемыми даже в пресловутом лондонском Бедламе, оказалось бы большой проблемой.
Приемное отделение представляло собой длинную и узкую комнату с голыми бетонными стенами и зарешеченными окнами. В центре комнаты за большим столом, накрытым белым постельным покрывалом, сидели медсестры. «Оформление» началось сразу же.
— Подойди сюда, — чуть ли не крикнула мне из-за стола сердитая женщина с красным лицом.
Я приблизилась, и тут же на меня посыпались один за другим грубые вопросы.
— Что на тебе?
— Моя одежда.
Другая медсестра задрала мне платье и нижнюю юбку, как ребенку. «Пара обуви, пара чулок, одно суконное платье, одна соломенная шляпа», и так далее. Когда оформление закончилось, кто-то крикнул: «В зал, в зал».
Доброжелательная седовласая пациентка сказала мне, что это приглашение к ужину.
— Встать в очередь, по двое. Смирно! Сколько раз повторять, что нужно становиться в очередь. — Приказы сопровождались тычками и подталкиванием, а часто и пощечиной.
Мы выстроились в коридоре, где через открытые окна тянуло холодным сквозняком. Дрожащие, легко одетые женщины выглядели потерянными и несчастными. Некоторые несли какой-то вздор, обращаясь к невидимому собеседнику, другие смеялись или кричали.
Седовласая пациентка, проявившая ко мне внимание, слегка подтолкнула меня локтем. Глубокомысленно кивая и сочувственно поднимая глаза, она объяснила, что мне не стоит обижаться на несчастных женщин, потому что они все умственно ненормальные.
— Я бывала здесь и раньше, знаете ли, — сказала она. И призналась, что это ее второе заключение на острове. В первый раз дочь добилась освобождения, но зять снова упрятал ее сюда.
Когда открылись двери столовой, все бросились занимать места. Еда уже была расставлена на столах — для каждого миска с розоватой жидкостью, которую пациентки называли чаем, толстый кусок хлеба с маслом и блюдце с пятью сливами.
Крупная, грузная женщина протиснулась ко мне и села рядом. Она сразу схватила блюдца с других посадочных мест и стала быстро проглатывать их содержимое, придерживая свою миску. Потом принялась опустошать две другие. Пока я смотрела, женщина, сидевшая напротив меня, схватила мой хлеб.
Пожилая пациентка предложила мне свой, но я отказалась и попросила санитарку дать еще кусок. Она зло посмотрела на меня и швырнула кусок хлеба на стол.
— Память у тебя отшибло, а как жрать — помнишь.
Хлеб был черствый, а масло прогорклое, «чай» с горьким, металлическим привкусом, словно его сварили в медном паровом котле.
— Надо есть, хоть через силу, — сказала моя новая приятельница. — А то ослабнете и, кто знает, в этих условиях сойдете с ума.
— Эти помои в рот не лезут. — Несмотря на уговоры, я ничего есть не стала.
После ужина нас строем привели в холодную сырую помывочную с бетонными стенами и приказали раздеться. Пациентка, что-то бормотавшая себе под нос и разговаривавшая сама с собой, стояла перед ванной с большой бесцветной тряпкой в руке.
Я отказалась раздеваться.
— Здесь очень холодно.
Старшая медсестра Грюп, о должности которой сообщал ярлычок на лацкане халата, приказала мне раздеться.
— Сначала протопите это помещение.
Она молча уставилась на меня, и я уже готова была подчиниться. Какая отвратительная ситуация.
— Раздеть ее!
Медсестры схватили меня, стащили одежду и засадили в ванну с холодной водой. Бормочущая женщина принялась тереть мне спину твердым как камень мылом, чуть не сдирая кожу.
— Моем, моем, моем, моем, — приговаривала она.
У меня застучали зубы и посинели губы, когда на голову вылили несколько ведер холодной воды. Я завизжала, а медсестра Грюп влепила мне подзатыльник.
— Заткнись, а то дам тебе такое, что еще не так заорешь.
Несмотря на то что с меня еще стекала вода, на меня надели короткую фланелевую рубашку с надписью черными крупными буквами: «Психбольница, ОБО6». Сокращение означало: «Остров Блэкуэлл, отделение 6».
Когда меня уводили, я оглянулась и увидела мисс Мейнард, несчастную больную девушку, с которой познакомилась на баркасе. Она умоляла не сажать ее в холодную ванну. Конечно, ее мольбы были тщетными. Сопротивление только еще больше озлобило медсестру Грюп.
Меня отвели в палату номер 28, где меня ждали жесткая койка и одеяло из грубой шерсти.
От мокрого тела и одежды намокли подушка и простыня. Я попыталась согреться под одеялом, но когда подтянула его до подбородка, ноги оголились.
Я лежала, дрожа от холода, и вдруг услышала какое-то движение слева от себя. На кровати в темном углу поднялась девушка. Она подошла и накрыла меня еще одним одеялом. Слабость одолела меня, и я не могла должным образом поблагодарить ее — только еле слышно пробормотала: «Спасибо».
Утром я узнала, что каждой пациентке полагалось только одно одеяло. Значит, девушка всю ночь мерзла.
Ее звали Джозефина.
Она была проституткой, но в свои семнадцать лет больше походила на беспризорницу. В одиннадцать, убежав из дому от побоев и голода, она стала заниматься тем, чем могла, — торговать собой на улице. Несмотря на невероятные страдания, пережитые ею, она не утратила чувства сострадания.
Этот падший ангел и я скоро стали близкими, как сестры.
В поведении девушки я не заметила ничего такого, что указывало бы на необходимость ее пребывания в сумасшедшем доме.
— Почему ты здесь? — в конце концов поинтересовалась я.
— Меня привезли на остров с воспалением головного мозга. Вероятно, у меня были признаки психоза, но это все ушло вместе с воспалением. Теперь я в заключении. Те, у кого нет семьи или друзей, редко уходят отсюда.
Ее сомнения, что она когда-либо выберется из этих застенков, огорчили меня, и я решила довериться ей.
— Очень скоро ты выйдешь из этого заведения вместе со мной. Я обеспечу тебя крышей над головой и помогу устроиться на работу. Тебе больше не придется идти на улицу. Обещаю, ты будешь счастлива.
Бедняжка подумала, что я не в своем уме. Мне хотелось признаться, что я журналистка, пишу репортаж, но никак нельзя, чтобы меня разоблачили.
Из разговоров с пациентками я узнала, что самая страшная тайна психиатрической больницы не то, что здесь жестоко обращаются с беззащитными женщинами, а то, что они загадочным образом исчезают. За пять предыдущих месяцев с острова исчезли четыре женщины, и персонал об этом умалчивает.
— Им до этого нет никакого дела, — сказала Джозефина. — Женщины бросаются в воду и тонут, пытаясь бежать отсюда.
Меня заинтересовало то, что все четыре были проститутками. Странное совпадение, если учесть, что жрицы любви составляли незначительную часть обитательниц сумасшедшего дома. Я попыталась осторожно выведать более подробные сведения, но никто не хотел говорить об этом — пациентки боялись, а медсестры хотели избежать скандала.
Я сидела на кровати, перебирая в памяти ужасные подробности, связанные с заведением, о котором собиралась написать, когда вернулась от врача возбужденная Джозефина.
Она подсела ко мне и прошептала:
— Я нашла способ, как нам улизнуть с острова.
Она ходила на прием к больничному врачу по имени Блюм. Он сказал ей, что если она поможет ему провести один эксперимент, то он посодействует ей выбраться на свободу.
— Я сказала, что соглашусь, только если и ты получишь освобождение.
— Что это за эксперимент? — Моя первая мысль была о том, что врач хочет получить сексуальное вознаграждение.
— Не знаю. Что-то связанное с научным исследованием. У него есть лаборатория с оборудованием в хибаре на старом пирсе.
Я вспомнила, что видела этого врача на территории больницы. Он носил мешковатую одежду и канотье. У него были длинные волосы, окладистая борода и очки с толстыми стеклами. Я слышала, что медсестры называли его «немецкий доктор» из-за того, что он говорил с сильным восточноевропейским акцентом. За ним утвердилась репутация одинокого и скрытного человека, что было неудивительно. Многие обычные врачи проводили научные эксперименты, надеясь получить известность, что удавалось не многим в результате важных открытий.
