Убийство по-китайски - Анастасия Юрьевна Попандопуло
Я часто слышал подобные рассуждения от своего друга, а вот пациент наш совсем ошалел: крутил головой, глаза таращил.
– А что за Норы такие? – поинтересовался я, чтобы сбить разговор с опасной стези.
Борис сдернул пенсне, кашлянул и тоже кинул взгляд на парнишку.
– Норы… хм, – протянул он. – Норы – это интересная история. У нас же тут холмы меловые, ты знаешь. Так вот, там, за Ильинской церковью, после нищих кварталов есть холм, а в нем то ли старые шахты, то ли погреба – бог знает. Я не разбирался. Знаю только, что там живут.
– Хорошее место. Зимой тепло, летом прохладно, – снова засипел Антипка.
– Конечно, прекрасное место! Позор городу. Такой притон. Ходы-выходы. Никому дела нет. Полиция стороной обходит. А впрочем, видишь, многие за счастье почитают там обосноваться. Мне рассказывали, что был тут дворянин один – Столбов. Он вроде пытался тамошнюю братию как-то организовать и расселить. Ерунда, наверное.
– Не ерунда, – снова вступил паренек, – Михаил Филиппович, благодетель, все за него Богу молимся. При нем, говорят, и еду раздавали, и работу он подкидывал.
– А не при нем в старом штреке трех человек засыпало? Не он ли клад искал по подземельям? – Какие-то слышанные разговоры неожиданно всплыли в моей памяти.
– И не искал он клад, а, впрочем, хоть бы искал, вам что за беда? А засыпало, так то – Божья воля.
– Да ты не сердись. Я же не осуждаю благодетеля вашего. Я так. Интересный, должно быть, был господин…
– Ладно, – Борис поднялся и поманил Антипа за собой. – Пойдем, я тебя в палату устрою. Одежду тут оставь. Никто на нее не позарится. Вон рубаху надень и пошли. А ты, Аркадий, подожди меня здесь. Я быстро.
Я остался в одиночестве. За окном Иван Степанович перекрикивался с рабочими, что чинили трубу. Где-то гудел самовар. В смотровой было очень тепло, и я, кажется, совсем сомлел. Взгляд мой уперся в лохмотья, валявшиеся возле кушетки. В голове тупо перекатывались мысли о несправедливости мира, об относительности благополучия и прочие вполне прописные, затертые, шаблонные идейки, что так уютно удерживают от действий, от истинного глубокого сочувствия.
Из полудремы вывел меня вернувшийся Борис. Какое-то время мы обсуждали с ним проект организации бесплатного горячего питания для нуждающихся детей. Прикидывали ежемесячные суммы, чертили схемы, как организовать сам процесс. Я взялся похлопотать перед дядей. Самым лучшим вариантом сбора средств представлялась общественная подписка прямо на приеме по случаю открытия театра. Поэтому первым пунктом стояло обеспечение Бориса Михайловича приглашением. Наверное, надо пояснить, что в то время Самулович, хотя и имел уже как небольшую частную практику, так и прекрасную репутацию, в так называемые сливки нашего общества не входил, а в списки приглашенных на открытие храма муз занесли только избранных. Тем не менее, проблем с организацией дополнительного приглашения у меня не должно было возникнуть, и гораздо большей проблемой было приведение моего друга в надлежащий вид при очень и очень скромных наших ресурсах. Мы пили чай, писали, спорили и в целом достаточно оживленно обсуждали наш вопрос, когда внезапно повисла пауза. Мы встретились глазами. Борис снял пенсне:
– Ты тоже сейчас думаешь о вчерашнем письме? – спросил он, протирая стекла.
Я кивнул.
– Я тоже, – скривился Самулович. – Стыдно, братец, ведь серьезная тема, а мы с тобой…
– Послушай, ты несправедлив, – возразил я. – Все понимаю, но там ведь тоже, возможно, вопрос жизни и смерти. Конечно, дети важны, а Трушников этот, судя по всему, – достаточно спорная фигура, но все-таки убийство – не ерунда.
– Так, все так. Ты прав. Не обращай на меня внимания. Просто эта суета не дает мне заняться тем, что мне интересно. Вот я и злюсь. Тут, понимаешь, и стекла мои для микроскопа при пересылке где-то потеряли. И вообще… хандра. И деньги почти вышли. А про письмо, да, надо тоже что-то решить. Я вот что думаю, давай поступим просто – отдадим письмо самому Трушникову, и дело с концом.
– Правильно. Только как?
– Тут как раз оказия. Меня к ним позвали сегодня вечером. Что-то жена его мигренью мучается. Ее Милевский пользовал, так он, пока в отъезде, на меня свою практику оставил. Пойдем со мной, Аркаша. Письмо отдашь.
Борис видел, что я сомневаюсь, и прибавил:
– Пойдем, письмо-то тебе адресовано, так уж чтобы из твоих рук. И потом, скользкая история, а ты у нас – человек светский, в галстуках разбираешься.
Он усмехнулся, приобнял меня и потащил показывать обновления, произведенные им в аптеке.
4
Я вернулся к себе и, честно говоря, закрутился. Начал снова работать с бумагами, послал мальчика с запиской к дяде по поводу одного дела с моим имением, потом пришел мой коллега по Контрольной палате, с подпиской на поздравительный адрес, и долго пил у меня чай. В общем, когда часы внизу стали бить пять, для меня будто небеса разверзлись. Я вскочил, заметался по дому, схватил фуражку и выскочил как ошпаренный.
На улице было еще светло, кроме того, распогодилось и даже потеплело. Я запрыгал вдоль домов, маневрируя между лужами. Денег на ваньку тратить было жалко, и я утешал себя полезностью моциона, в которой меня не так давно убеждал Борис, сам не переносивший, впрочем, никаких физических упражнений. На Соборной площади я повернул направо, миновал здание гимназии и вышел на Свято-Троицкую улицу, которая вела к одноименному монастырю. Улица эта шла в гору и оканчивалась над обрывом, так что в конце было видно только бледно-голубое весеннее небо и казалось, что если идти вдоль по мостовой все дальше и дальше, то обязательно взлетишь. Дом Трушниковых, как я уже писал, стоял почти в самом конце – напротив монастырской стены с прилепившимся к ней странноприимным домом. Сразу за особняком Трушниковых и вплоть до обрыва раскинулся городской сквер. Центральная аллея пересекала Свято-Троицкую улицу и упиралась в монастырские ворота. По самому краю обрыва тянулась мощеная прогулочная дорожка, которая так же продолжалась на монастырской стороне – шла вдоль массивной белокаменной стены, огибала башни и выныривала на параллельную Овражную улицу.
Возле ворот особняка я остановился и сверился с адресом. Впрочем, я сразу узнал дом по рассказам Галины Григорьевны. Небольшой сад, подъездная
