Квинканкс. Том 1 - Паллисер Чарльз
Наконец, умытый и облаченный в ночную рубашку, я приготовился забраться в постель. Это было совсем непросто, так как спать мне полагалось на чем-то вроде старинного дубового сундука, помещенного в нишу, высотой в несколько футов.
— Сегодня, верно, ваша матушка не придет пожелать вам доброй ночи. — Биссетт подоткнула мне одеяло.
Я ей не поверил, но капризно протянул:
— А кто мне вместо нее расскажет сказку? Вы?
— Сами знаете, и не подумаю. Сказки говорят неправду.
— Но в Библии полно сказок и историй.
— Это совсем не то, будто не знаете.
— Как это не то?
— Слишком много вы задаете вопросов. Не задавай вопросов, не услышишь неправды.
— А зачем говорить неправду? А еще, если вы умеете говорить неправду, то почему не расскажете мне сказку, по-вашему ведь это то же самое.
— Больно премудрое вы дитя, мастер Джонни, — серьезно проговорила Биссетт. — За такими умниками дьявол по пятам ходит. Есть такие вещи, о которых не спорят. Им веришь, потому что сам Бог вкладывает их тебе в сердце.
Тут я услышал шаги моей матери в коридоре. Я посмотрел на няню с торжествующей улыбкой. Когда матушка вошла, Биссетт сказала:
— Вы слишком добры к нему, мэм. По мне, так ему не хватает отцовской руки.
Матушка вздрогнула и несколько высокомерно отозвалась:
— Вы свободны, Биссетт.
Няня, со свечой в руке, направилась к двери.
— Покойной ночи, мастер Джонни.
— Покойной ночи, Биссетт.
Покосившись на мою мать, она добавила:
— Не забудьте на ночь помолиться.
Я кивнул, и она ушла.
Уверившись, что она не услышит, я спросил:
— Можно послушать сказку, мама?
Она каждый вечер читала мне сказки, а я очень любил их выбирать и радовался, что мне доверяется хотя бы этот выбор. Из сказок моими любимыми были самые страшные: «Сказка о Джеке Победителе Великанов», «Дети в лесу», «Сказка о Смерти и Даме» и «Чевиотская охота». Но больше всего мне нравились «Тысяча и одна ночь» — не только как мир приключений, но и как мир странных персонажей: султанов, ифритов и джиннов. Одну сказку я прослушал в первый раз и хотел послушать еще, но попросить не решался, слишком был напуган.
— Пожалуйста! Я прошу прощения за шкатулку для писем.
— Не в этом дело. Биссетт права, я слишком тебе потакаю. Я прочту тебе сказку, но, чтобы ты знал, как ты меня обидел, выберу ее сама, и это будет сказка о том, как один человек шпионил за своей женой и как, в наказание за любопытство, увидел что-то страшное, ведь любопытные, как ты знаешь, всегда бывают наказаны.
Не решаясь открыть рот, я кивнул: это была та самая сказка, которой я боялся.
С полки у меня над головой матушка достала книжку и начала читать сказку о Сайеде Наомуне, который взял в жены красавицу. Прошло время, и он задумался о том, почему его жена съедает всего одно рисовое зернышко в день. Он заметил, что едва ли не каждый вечер она куда-то уходит, и однажды пошел следом. За городской чертой она вроде бы направилась на кладбище и скрылась в тени деревьев. «И вот прокрался он туда, подобрался ближе, — читала матушка, — и видит: сидит она на стене, а рядом с нею женщина-гуль, и…»
Не выдержав, я завопил и спрятал голову под одеяло.
— Ну-ну, Джонни. — Матушка через одеяло похлопала меня по голове. — Это всего лишь сказка. На самом деле этого не было.
— Не было? — повторил я, выбираясь наружу. — Но в книге так написано!
— Ты это поймешь, когда вырастешь немного.
— Вечно ты так говоришь, — пожаловался я. — Это нечестно.
Она вгляделась мне в лицо.
— Прости, я сегодня немного расстроена, Джонни, пришла плохая новость. В письме сообщается, что заболел дядя Мартин.
— И больше ничего?
Она опустила глаза.
— Больше тревожиться не о чем. А теперь пора спать, да?
Я кивнул. Она коснулась губами моей щеки, взяла свечу, вышла на цыпочках и тихонько прикрыла за собой дверь. Напрягая слух, я проследил за ее шагами по голому полу и вниз по лестнице, пока они совсем не затихли.
Ночь была спокойная, почти безветренная, по большой дороге никто не проезжал, поэтому из окон доносился только слабый шелест деревьев. Немного позднее, уже засыпая, я уловил далекий колокольчик и гулкий грохот огромных, окованных железом колес, кативших по щебню дороги. Я знал, что это ломовой извозчик, который ночами катается в Саттон-Валанси. Повозка миновала наш дом, выехала из деревни, а я еще долго слушал ее громыхание.
Ко мне снова подкрался сон, но вдруг у самого дома раздались приглушенные голоса. Сначала я подумал, это вернулась Сьюки, но потом сообразил, что голоса мужские. Я не знал, осмелюсь ли покинуть теплую безопасную постель и ступить босиком на пол, где, не исключено, стерегут меня пауки. Я все-таки спустил ноги с постели и пошел к окну. Для начала сзади что-то задвигалось, но это была моя собственная тень, пересекавшая освещенные места (свет проникал по краям ставня). Стена была толстая, окно помещалось в нише глубиной в несколько футов и имело подоконник, на который я и вскарабкался. Бесшумно подняв перекладину, державшую ставни, я раздвинул их. В комнату хлынул лунный свет, это помогло мне открыть створку окна, и я на коленях выглянул наружу. Там ничто не двигалось, разве только напротив, по широкой Хай-стрит, пробегала тень облаков, ненадолго затмивших луну. Мне бросилась в глаза блеснувшая в лунном свете ограда, которая отделяла дом от проезжей части дороги, и я удивился, заметив, что во дворике, с моей стороны здания, лежит какой-то предмет, но вскоре узнал в нем лестницу — собственность рабочих, чинивших крышу.
Подняв голову, я разглядел только трубы противоположных домов, торчавшие над рядом деревьев. Наше обиталище стояло на околице деревни, домов там было мало, и располагались они редко. В окнах других жилищ не видно было ни огонька, и я казался себе единственным неспящим на всей земле. Внезапно раздался собачий лай, судя по всему далекий, однако четко различимый, и я понял, что те люди, кто бы они ни были, наверное, ушли, иначе бы я услышал их шаги.
В тот же миг из глубины дома донесся шум: это, как я понял, Биссетт поднималась в свою спальню. Я спешно вернулся в постель, забрался под одеяло и вскоре заснул.
Глава 3
Я вбежал в дверь и начал подниматься по лестнице. Одолевая марш за маршем, я все время слышал за спиной преследователя. Лестница, казалось, не собиралась заканчиваться, сердце мое колотилось, ноги шагали, но словно бы не несли меня вперед. Я оглянулся и увидел нечто, неестественно плавно поднимавшееся по лестнице. Это было большое бледное лицо, в глубоких рябинах, будто после оспы, глаза из запавших глазниц смотрели на меня невидящим взглядом. За ним влеклось черное одеяние, тела как будто не было вовсе. Приближаясь, фигура росла и росла, она не была уже ниже меня, она вздымалась надо мной, простирая большие руки, похожие на крылья птицы или летучей мыши, и собиралась — я в этом не сомневался — на меня наброситься.
Я вскрикнул во сне и тут же пробудился, сердце бешено билось, лоб покрывала испарина, простыня и одеяла сбились в кучу. Действительно ли я кричал? Эха вроде бы не было, комната в лунном свете, струившемся через открытые ставни, казалась тихой и мирной. Тут взгляд мой упал на окно: оттуда, как с картины, глядела чья-то голова. Это продолжается сон, мне только привиделось, что я проснулся, подумал я, ведь добраться до окна снаружи невозможно. Черты я рассмотреть не мог, лунный свет шел сзади, и лицо оставалось в тени; правда, голова была большая, с копной торчащих волос. Но разве можно спать с открытыми глазами? Это мне только снится, что мои глаза открыты? Или же…
— Не вздумай кричать, а то я тебе руку оторву и ею же отхожу тебя до смерти!
Узнав голос бродяги, я едва не вскрикнул от облегчения. Выходит, я сумел все-таки проснуться! Я смотрел, как он перебрался через подоконник, подошел и встал надо мною.
— Ни слова никому, что ты меня видел, или я вернусь и перережу тебе глотку. Обещаю. И твоей драгоценной маменьке тоже.
