Квинканкс. Том 1 - Паллисер Чарльз

Матушка опустилась на колени и крепко-крепко меня обняла.

— Ты такой храбрец, Джонни. — Она целовала меня, плакала и смеялась одновременно. — Но не нужно было так делать, не нужно.

— Пусть бы только вошел, я бы так его пугнул, что он бы стрелой вылетел, — похвастался я.

Поверх ее плеча, через массу золотистых локонов, я наблюдал, как незнакомец удалялся странной прыгающей походкой, необычно ссутулив плечи. На углу Хай-стрит он обернулся и посмотрел на нас. Даже с большого расстояния мне была видна на его лице такая лютая злоба, что она впечаталась в мою память несмываемым клеймом. Матушка этого не видела, а Биссетт, как я заметил, тоже перехватила этот взгляд, тайком плюнула на свой указательный палец и быстро начертила себе крест на переносице.

— Пошли, Джонни, — сказала матушка.

И мы втроем (матушка по-прежнему обнимала меня за плечо) отправились к задней двери, ведущей в кухню.

Кухня, прохладная и просторная, и такая темная (мы ведь вошли из сада, с яркого солнечного света), была прежде «главной залой» старинного фермерского дома, составлявшего древнейшее ядро нашего обиталища, как можно было судить по огромному камину и белому полу из потертых каменных плит. Это была вотчина добродушнейшей миссис Белфлауэр — она как раз стояла у огня, готовя нам чай. Я выскользнул от матери и, пританцовывая, кинулся к кухарке.

— Миссис Белфлауэр, миссис Белфлауэр, — закричал я, — к нам в сад хотел войти побродяга, но я его прогнал. И ни чуточки не испугался.

— Ну, подумать только! Молодчина. Надеюсь, теперь вы сядете за стол с хорошим аппетитом, — отозвалась невозмутимая кухарка, оборачиваясь к нам и вытирая свои большие красные руки о передник. У нее было доброе лицо, круглое и бледное, как завернутый в муслин пудинг, из тех, что она готовила; рассеянные голубые глазки всегда смотрели немного в сторону.

Разочарованный, я предпринял новую попытку:

— Он был очень свирепый и грозился поджарить меня живьем, если поймает.

— Господи помилуй. — Прозвучало это довольно сдержанно, взгляд миссис Белфлауэр скользил к буфету, где лежала чайная посуда.

— Постыдились бы, мастер Джонни, — воскликнула Биссетт. — Ничего такого он не говорил. Вы же знаете, нехорошо рассказывать сказки.

— Но ведь миссис Белфлауэр рассказывает!

— Я уверена, надеюсь, что ничего подобного она не делает.

— Все-все делают: мама читает мне вслух сказки и истории, миссис Белфлауэр рассказывает, Сьюки и та рассказывает. Все-все, только не вы, — добавил я с горечью.

Мать произнесла поспешно:

— Но мы, Джонни, не говорим, что они правдивые, если они выдуманные.

Замечания Биссетт я не понял:

— Ребенок выдумщик, каких мало, — вот в чем дело.

— Жуть, да и только, — дипломатично вставила миссис Белфлауэр, — приличным людям в собственном доме нет покоя от негодяев.

— Прежде такого не бывало. Девушкой я ни о чем подобном не слыхивала, — кивнула Биссетт. — Это все ирландцы с новой заставы — в придачу к тем, что приехали на сбор урожая. Понять не могу, отчего им не сидится у себя в Ирландии, здесь от них одни неприятности, мало того, что отнимают хлеб у честных англичан.

— Почему меня не пускают посмотреть новую заставу? — Слова Биссетт напомнили мне о моей застарелой обиде.

— Думаю, он не ирландец, — спокойно заметила матушка, а миссис Белфлауэр в знак сочувствия сунула мне в ладонь кусочек пряника.

— Разве? — Биссетт подняла брови. — Ну, по тому, как он говорит, он уж точно не отсюда. На христианскую речь это никак не похоже.

— Он из Лондона.

— Лондон, — повторил я.

Прежде я этого слова не слышал, его ясные, слегка отдающие металлом слоги звучали таинственно.

— Ага, — сказала Биссетт. — Чего и ожидать от места, где, как все говорят, от преступников и в собственном доме не спрячешься.

Матушка вздрогнула и побледнела.

— О чем вы?

Биссетт пристально на нее посмотрела.

— Не помните ли, миссис Мелламфи, несколько лет назад случилось страшное происшествие? Примерно в тот год, когда родился мастер Джонни или чуть раньше. Мать ответила испуганным взглядом.

— Как же, — вмешалась миссис Белфлауэр. — То самое, на Ратклиффской дороге, когда убили две семьи в собственных постелях?

— Оно самое. А было и другое, в то же время — или раньше? — когда богатого старика убил его собственный сын, или что-то наподобие, — добавила Биссетт, а матушка отвернулась. — Это было у перекрестка Чаринг-Кросс. Вроде бы в двух шагах от Ратклиффской дороги? — Матушка не откликнулась, и Биссетт продолжила: — Так к чему я веду, мэм: не надежнее ли будет послать девчонку за констеблем, чтобы он выпроводил этого бродягу подальше из нашего прихода?

Мать ответила не оборачиваясь:

— Не думаю, няня, что это необходимо. Лучше будет оставить его в покое.

— Да ее здесь и нет, — мотнула головой миссис Белфлауэр. — Опустилась в Хафем, к своему дяде. — (Поясню: деревня Хафем расположена выше, оттуда течет река, что пересекает за нашим домом Мортсейский лес, но деревенские всегда говорили «опуститься в Хафем», как будто речь шла о чем-то предосудительном.) — У бедного старика прошлой ночью начался жар. Дома об этом только что услышали и послали за нею малыша Гарри.

— Что, подхватилась и ушла, ни слова не сказавши? — возмутилась Биссетт. — Слишком много эта девчонка себе позволяет. Когда она вернется?

— Она всего минуту как вышла из дома, — огрызнулась миссис Белфлауэр.

Между нею и Биссетт всегда существовала скрытая вражда, которая редко выходила на поверхность. Как Англия и Россия долгое время боролись за превосходство в полосе от Константинополя до северо-западной границы, так эти две женщины, обосновавшиеся каждая в своей вотчине — кухне и детской, — оспаривали друг у друга власть в сферах, принадлежность которых не была столь четко определена. Сьюки заменяла им Оттоманскую империю.

— И кто же ей позволил уйти, миссис Белфлауэр?

— Я, миссис Биссетт.

— У вас прав таких нету здесь командовать.

— A у вас нет права указывать, есть у меня права или нет.

Внезапно матушка обернулась и топнула ногой.

— Замолчите! Вы обе!

— Да я что, — пролепетала Биссетт, и мы все трое удивленно воззрились на матушку.

— Накройте стол к чаю, миссис Белфлауэр, а ты, Джонни, иди со мной. — Мать быстро направилась к двери, я послушно последовал за ней, оставив Биссетт и кухарку, внезапно сблизившихся благодаря общей обиде.

Из старой половины дома мы перешли в новую, в обширный холл, откуда двери вели в общую комнату и столовую для завтраков, где обычно устраивались трапезы (кроме, как ни странно, завтраков — их накрывали в малой гостиной). Когда мы вошли в столовую, я попросил:

— Расскажи мне о Лондоне.

— Да что вы все, сговорились свести меня с ума? — крикнула матушка. Потом, обернувшись, обняла меня. — Прости,, Джонни. Ты не виноват.

Мы сели за стол, и она продолжила:

— Я жила там раньше. Вот и все.

— Когда? Я думал, мы всегда жили здесь.

— Это было до твоего рождения.

— Расскажи, что было до моего рождения.

Тут вошла миссис Белфлауэр и принялась расставлять на столе приборы.

— Поговорим об этом позже.

— А что этот человек говорил о моем отце? У меня ведь не было отца, правда?

Я заметил, как напряглась спина миссис Белфлауэр, которая ставила чайник на пристенный стол. Мать посмотрела на меня с упреком, а я вместе с раскаянием испытал и извращенное удовольствие оттого, что мои вопросы ее огорчают.

Один раз, я слышал, обо мне сказали: «Бедный парнишка, растет без отца», — не унимался я. — Выходит, это правда?

— Спасибо, миссис Белфлауэр, — сказала матушка. — Остальное я сделаю сама. — Когда та вышла, матушка спросила: — От кого ты это слышал, Джонни?

— Кто-то шепнул Биссетт в свечной лавке. Ну, расскажи!

Мать сплела и расплела пальцы.

— Когда подрастешь, — произнесла она наконец.

— Когда? На Рождество?