Квинканкс. Том 1 - Паллисер Чарльз

— Не в это.

— Значит, на следующее?

— Нет, дорогой. Может, еще на следующее.

Тридцать месяцев! Отложила бы еще на тридцать лет!

Я ее уговаривал, но она не соглашалась ни перенести этот разговор на более ранний срок, ни выслушивать дальше мои вопросы.

Когда миссис Белфлауэр вернулась и убрала со стола, матушка попросила ее принести из малой гостиной письменный прибор и шкатулку для писем, и мы перешли в общую комнату — светлое помещение, из окон которого была хорошо видна Хай-стрит. Затем она открыла секретер и вынула книгу для записей, которой пользовалась, составляя письма, — так было принято во времена, предшествовавшие почте за пенни. Пока она писала, я вынул своих солдатиков и заставил их маршировать по ковру, но удовольствия от этого получил меньше, чем обычно, так как матушка не пожелала на них взглянуть, когда я ее попросил. Я всегда страшился того мига, когда в дверь стучалась Биссетт, чтобы, как осужденного, увести меня спать, но тут я если не ждал этого с нетерпением, то, по крайней мере, не возражал. Кроме того, можно было хотя бы подразнить Биссетт.

В тот вечер, однако, когда подходило время взятия меня под стражу, кто-то внезапно заколотил в парадную дверь. Мы оба вздрогнули. Матушка оторвала взгляд от письма и воскликнула:

— Кого это принесло в такой час?

Мы слышали, как Биссетт открыла дверь, а чуть позже она, пылая негодованием, вошла к нам в комнату.

— Это уж из всяких рамок, мэм. Эти работнички бросили лестницу прямо под окном малой гостиной, как будто это их собственный двор.

— Да-да. Они сказали миссис Белфлауэр, что замучились перетаскивать лестницу через ограду, а сегодня у них нет времени, поэтому они вернутся за нею завтра. А кто стучал в дверь?

— Девчонка-письмоносица, — возмущенно отвечала Биссетт. — Эта маленькая нахалка Салли. Хватило наглости явиться к передней двери. Боится, мол, в темноте подниматься по дорожке, ну я уж отчехвостила ее за это, будьте уверены. Пора, пусть учится знать свое место.

— Она что-нибудь принесла? — поинтересовалась матушка.

— Вот это, и потребовала десять пенсов в уплату, я отдала ей из своего кармана.

Она потянулась к мешочку, висевшему рядом с шкатулкой для швейных принадлежностей, а матушка взяла письмо и дала ей деньги из секретера.

— Ладно, — сказала моя неумолимая тюремщица, — этому юному джентльмену пора собирать игрушки и в постель.

Но я уже, конечно, решил, что в постель не хочу.

— Мама, можно мне еще чуточку поиграться? — заканючил я.

— Хорошо, но только несколько минут, — рассеянно кивнула она, ломая печать.

Я торжествующе улыбнулся няне, и она, нахмурившись, поспешно вышла. Тут из письма матери выпало другое послание, запечатанное и меньшего размера, и опустилось на пол рядом со мной. Я его подобрал и, отдавая, обратил внимание на надпись, которую видел вверх ногами. Я еще только учился читать, но успел усвоить, что наша фамилия начинается с «М», а эту букву нетрудно узнать даже в перевернутом виде, но, к моему удивлению, фамилия на маленьком послании начиналась нес «М», ас «К». Никакого объяснения мне в голову не приходило.

Притворяясь, что занят игрой, я наблюдал за матерью: она отложила письмо, которое прочла первым, и проворно вскрыла маленькое послание. Оно, похоже, было короткое, она пробежала его, нахмурилась и закусила губу. Сложив оба письма в серебряную шкатулку, она заперла ее ключиком из связки, висевшей на поясе. Подняла глаза и перехватила мой взгляд.

— Это от моего отца. — Она показала на шкатулку. — Он дал мне ее, когда… — Она замолкла.

— Расскажи! — воскликнул я. — Когда тебе дал его мой отец?

Брови ее удивленно поднялись, лицо вспыхнуло. Потом она рассмеялась:

— Я говорила не о твоем отце, а о своем. Мой отец, знаешь ли, тебе приходится дедушкой.

— Это понятно, — протянул я. — Расскажи мне о нем.

— Нет, Джонни, мы только что договорились, что оставим этот разговор до лучших времен, когда ты подрастешь. Но у меня для тебя хорошая новость. Как ты…

Нас прервала вошедшая в комнату Биссетт. Она уже собиралась взять меня под арест, и тут матушка протянула ей шкатулку для писем со словами:

— Пожалуйста, Биссетт, отнесите шкатулку в малую гостиную, чтобы она утром сразу попалась мне на глаза: тогда я не забуду в первую очередь ответить на письма.

Я вскочил на ноги и перехватил шкатулку:

— Я отнесу!

— Нет, Джонни! — воскликнула матушка, но я уже выбежал из комнаты.

Биссетт оставила на столе в холле горящую свечу, чтобы нам подняться наверх, я забрал ее и отправился в малую гостиную. Старая часть дома располагалась очень низко, окна гостиной смотрели в утопленный в землю садик между домом и большой дорогой (с проходом в подвал), поэтому там бывало уютно только зимой, когда камин был разожжен и занавески задернуты, в летние же дни комната имела сумрачный вид. При свете свечи я рассмотрел шкатулку, кожаную отделку, тяжелые серебряные застежки — прежде она никогда мне в руки не попадала. Рисунок, выгравированный на серебряной пластинке — роза с четырьмя лепестками, — был мне хорошо знаком по нашим чашкам, тарелкам и столовым приборам. Но здесь таких роз было пять, объединенных в композицию: четыре в углах квадрата и одна в центре. Под ними имелась надпись в одну строчку, и я поклялся себе, что скоро выучусь и ее прочитаю. Задерживаться было нельзя, поэтому я положил шкатулку на пристенный столик, рядом с чайной посудой. Вернувшись в общую комнату, я застал матушку и Биссетт, ожидавших меня со строгими лицами.

— Ты вел себя из рук вон плохо, Джонни, — проговорила матушка. — Уж не знаю, что на тебя сегодня нашло. Я хотела сообщить тебе приятную новость, но теперь услышишь ее позднее, когда исправишься.

И вот, ни дать ни взять опозоренный узник, которому нечем оправдаться, я был передан охране и уведен прочь.

Путь в мою спальню в старой части дома, по древней скрипучей лестнице, всегда меня страшил, поэтому, несмотря на все происшедшее, я, едва мы вышли из общей комнаты, схватил Биссетт за руку.

— Отстаньте. — Она сердито выдернула руку. — Хватит вам, как маленькому, изводить вашу бедную маму, и цепляться в темноте за няню тоже хватит.

Меня пугала не сама темнота, а загадочные образы и тени, сотворенные мерцающей свечой; эти ночные создания, вызванные ею из темноты, тотчас скрывались, стоило сделать шаг им навстречу, и тем походили на гигантских пауков, с которыми я сталкивался куда чаще, чем мне бы хотелось, — безобидному животному, думал я, ни к чему так много ног. Особенно я их возненавидел, после того как Биссетт описала, как они питаются живыми насекомыми.

Ну что, — брюзжала Биссетт, — где ваша хваленая храбрость, вы, похоже, от собственной тени шарахаетесь.

Вознегодовав от такого обвинения, я припустил вперед, и мы мигом добрались до моей комнаты, в конце короткого темного коридора, связывавшего ее с лестницей. Она была тесная и узкая, пол имел резкий наклон в сторону окон, низкий потолок под островерхой крышей тоже был сильно скошен и тоже опускался к дальней стене, где было расположено окно. Для мебели почти не оставалось места, и кроме черного старинного серванта и стула в моем распоряжении был только старый сундук, где я хранил игрушки. Пол перед кроватью был застелен потертым турецким ковром, на стенах висели две гравюры в рамочках, подаренные матерью: большое цветное изображение Трафальгарской битвы — тут и там паруса в клочьях и клубы дыма, а над ним небольшое меццо-тинто — портрет моего кумира, адмирала Нельсона.

— Ну, а теперь без ваших глупостей. Живо в постель, — ворчала Биссетт.

— Как вы думаете, где теперь тот человек? — спросил я задумчиво.

Передернув плечами, Биссетт отозвалась:

— Знать не знаю, но, уж наверное, далеко, спит где-нибудь в канаве.

— Как бы мне хотелось поспать в канаве!

— Может, когда-нибудь так и получится, — зловеще кивнула она. — В особенности если будете вести себя как сегодня. Но, держу пари, не он один проведет эту ночь незнамо где. Девчонку сегодня ждать нечего, помяните мои слова. И, наверное, завтра утром тоже. Как только ваша матушка позволяет ей уходить, бросив работу… У меня прав нету здесь командовать. Вот что бывает, когда вокруг нечестивцы. Не приход, а гнездо язычников, а, как говорит Писание, с кем поведешься, от того и наберешься.