Светозар Чернов - Три короба правды, или Дочь уксусника
– Сударыня, куда вы его ведете?! Сегодня это мой кавалер!
– Кто это, граф? – презрительно спросила приставша.
– Вы раздерете сейчас мой единственный гарнитур! – вспылил поляк, выдергивая рукава у соперничающих дам. Едва затянувшаяся рана на спине заныла.
– Велите вашей курсистке, чтобы вернулась на свое место на галерку и дожидалась вас там, – сказала приставша.
Вокруг стал собираться народ.
– Я сейчас приду, – сказал Фаберовский, когда Варенька вознамерилась вновь ухватить его за правую руку, которую он уже положил на рукоять револьвера. Он был готов к тому, что как только он войдет в ложу Сеньчуковой, раздастся выстрел, но ничего не произошло.
– Садитесь, – предложила приставша поляку, указав на диван. – Папаша, идите в коридор, принесите графу воды!
Минус развел руками и покорно покинул ложу.
– Граф, спасите меня! Увезите меня, спрячьте где-нибудь, я готова стать вашей содержанкой, любовницей, кем угодно! Вы единственная моя надежда.
– Право, пани, я как-то смущен. – Поляк пересел подальше от разгоряченной приставши. – Сегодня третье число и на вас насели кредиторы? Объяснитесь.
– Как вы могли подумать! Дело не в деньгах! Я ужасно запуталась, и завтра решится моя судьба.
– Вот и ваша вода, профессор, – сказал папаша Минус, входя в аванложу. – Она стоила мне дороже шампанского. Пока вы будете ее пить, можно вас на одно слово? Фрумочка, теперь ты посиди здесь.
Уксусник взял Фаберовского за рукав и увлек за собой в ложу.
– Простите, профессор, я забыл, под каким именем вы блюдете свое инкогнито. Вы сделали мне вакцинацию за двадцать пять рублей. – Минус слащаво улыбнулся. – Я вполне вас понимаю, и даже в какой-то мере восхищаюсь тем, что вы пожалели мою дочь. Но умоляю вас, что можно сделать, чтобы оно прошло? Оно сильно боли, т и я хромаю, кроме того, этот ужасный синий цвет.
– Я могу сделать вам инъекцию белого цвета поверх синего, – поляк взглянул вниз в партер. – Будет не так заметно.
Внизу между рядами партера ползал на четвереньках, заглядывая под кресла и поднимая дамские подолы, капитан Сеньчуков. Возмущенные дамы били его веерами по голове и спине, а их мужья грозили дуэлью и жалобами полковому начальству. Было слышно, как капитан жалостливо оправдывался:
– Сорок рублей револьвер, помилуйте!
– Она запуталась, спасите ее! – услышал Фаберовский вдруг голос уксусника. – Дурново сгноит ее в Якутске! Я догадался, вы можете все.
Раздался первый звонок.
– Мне пора, – Фаберовский освободил рукав из пальцев Минуса и направился из ложи.
– Вы сможете приехать за мной в семь часов завтра к флигелям Штаба гвардейского корпуса по Миллионной? – вскочила с дивана приставша.
Поляк кивнул.
– Я буду вас там ждать.
Фаберовский вышел в коридор.
– Очень странно, что в этой вакцине Пастер применил медный купорос, – говорил стоявший у дверей ложи господин в белом галстуке своему собеседнику. – Обычно это вещество в медицине применяется как противоядие при отравлении цианидами. Должно быть, эта бактерия вырабатывает какие-то особые циановые токсины, поражающие мозг человека и вызывающие параноидальные явления.
Черевин ждал Фаберовского на прежнем месте – в буфете второго этажа. Пробившись сквозь публику, с последним звонком устремившуюся на свои места, поляк сел на стул напротив генерала и сказал:
– Только что прямо в зале капитан Сеньчуков пытался убить пана Владимирова из револьвера.
– Капитан что, прямо к ним в ложу пришел?
– Нет, он стрелял из другой ложи, через зал. Пан Владимиров как раз вышел с невестой в ложу.
– Значит, г-н Владимиров очухался, раз встать смог? Почему же я не слышал выстрела?
– Ему помешал какой-то генерал, вошедший в ложу, где стоял и целился капитан. Это было вон в той ложе, – Фаберовский показал на дверь.
– Эту ложу обычно берет генерал-майор Скугаревский, начальник Сеньчукова. Этот точно ни в каких заговорах не состоит. А где сейчас капитан?
– Он уронил револьвер в партер и ползает теперь там между креслами в поисках.
– Я гляжу, что гвардейский заговор – штука опасная. Впрочем, дураки непредсказуемы и опасны вдвойне.
– Кроме того, госпожа Сеньчукова, жена полюстровского пристава, только что назначила мне встречу завтра в семь вечера. Она просила спасти ее от чего-то, а ее папаша утверждал, что уверен, что мы сможем это сделать, так как он догадался, кто мы, и что они очень боятся ареста и ссылки в Якутск.
– И где же должна состояться встреча?
– У флигелей Штаба корпуса на Миллионной. А там как раз проживает капитан Сеньчуков.
– Видимо, капитану Сеньчукову было поручено избавиться от г-на Владимирова, а г-жа Сеньчукова должна расправиться с вами. Сомневаюсь, чтобы заговорщики полагали заманить вас к капитану домой и убить там. Я думаю, что госпожа Сеньчукова попросит вас сопроводить ее в какое-нибудь заранее условленное место за городом, и даже, быть может, расскажет вам чего-нибудь правдоподобное о заговорщиках и их угрозах ей, чтобы вы поверили. Либо она застрелит вас по пути, либо там, на месте вас прикончат сообщники. Но вы, однако, езжайте с ней. А коли уж г-н Владимиров остался сегодня жив, пусть он едет опять за извощика, если извощик будет не из заговорщиков, она поостережется стрелять в вас по дороге. Опять же вдвоем и помирать не так страшно.
– Дзенькуе, ваше превосходительство.
– Только возьмите на извозчичьем дворе лошадь, а не клячу какую, чтобы г-н Владимиров с вестями ко мне не к утру приперся. Завтра заедете ко мне домой, я сам буду в Аничковом, но вам у Карпа оставлю инструкции.
Снизу прибежал чин охраны в штатском и с волнением в голосе доложил Черевину:
– Великие князья сбежали!
Черевин вскочил и через две ступеньки помчался вниз. Фаберовский побежал следом. В великокняжеском фойе было пусто, и жандармы у подъезда подтвердили, что оба великих князя с цесаревичем в сопровождении значительного числа офицеров гвардии отбыли по Офицерской в сторону Английского проспекта, а за ними и многочисленные сани с подозрительного вида сбродом в малиновых кушаках.
– Дурдом, – сказал Черевин. – На Пряжку, что ли, поехали?
– Не могу знать, – отчеканил жандарм. – К великому князю Алексею Александровичу во дворец, наверное.
– В докторскую книгу и в книгу дежурного ничего не записывать, и пошлите приказ Феоктистову от моего имени, чтобы в газетах не было ни единого слова о происшедшем.
4 января 1893 года, понедельник
– Ваше превосходительство! – В дверь спальни постучала Луиза Ивановна. – К вам околоточный с дворником.
– Я же показывал им уже бумаги, – Фаберовский вытянул под одеялом ноги и уперся ими во что-то тяжелое, лежавшее поверх одеяла. В комнате было еще темно. Он рывком сел. На одеяле брюхом вверх лежал сам спаситель Полкан и следил за поляком из-под полуприкрытых век. Фаберовский откинул одеяло и спустил ноги.
«Все-таки правильно, что я у Вареньки не остался, – подумал он. – Пан Артемий наверняка на Шпалерной дрыхнет, а сейчас насчет вчерашней стрельбы на лестнице надо объясняться, чтобы шум не подняли.»
Поляк слез с кровати, натянул штаны, набросил сюртук и вышел из спальни в коридор, сонно шаркая ботинками. Яркий электрический свет от лампы на стене слепил глаза.
– Луиза, пан Артемий не приезжал? – сказал Фаберовский, прикрывая глаза рукой.
– Нет.
Он кивнул и пошарил по животу. Часы остались в жилетке на спинке стула.
– Который нынче час?
– Девятый.
– Зови сюда околоточного.
Из прихожей появился смущенный околоточный.
– Там ваш подчиненный у Шульца нашалил-с, – сказал он. – Уж вы подойдите, мы его без вас трогать не решаемся.
Фаберовский покорно напялил шубу и шапку и вышел на лестничную площадку. Вчерашнее поле битвы предстало перед ним во всем своем великолепии. Пол был усыпан битым стеклом, местами испачканным кровью. Ледяной ветер врывался в разбитое окно и колыхал почерневшие от мороза листья аспидистр. Ниже площадкой топтались дворник со стекольщиком, молодым русым парнем с бородкой, который вынимал осколки из рамы. На подоконнике рядом с ним благоухал свежей олифой огромный кусок белой, самой дорогой, замазки в промасленной бумаге.
– Будку тоже стеклим? – весело спросил он, увидев Фаберовского.
– Пошути еще у меня! – огрызнулся тот, не расположенный с утра к шуткам.
– Сыскную вызывать будете? – спросил околоточный, скрипя сапогами по осколкам на лестнице и разглядывая изрытые пулями стены.
– Сами, своим ведомством разберемся.
– Тогда можешь все убирать, – велел околоточный дворнику. – А пока с нами пошли. Гирьками орудовали. – Полицейский колупнул ногтем вмятину в штукатурке, и такую же вмятину на полированном дереве перил. – А Веберам клистир надо прописать, что до сих пор швейцара в приличном подъезде нету.
