Светозар Чернов - Три короба правды, или Дочь уксусника
– Не надо капельдинера, – вдруг сказал Дурново. – Я сам помогу отнести этого господина в ложу.
– Да вы, Петр Николаевич, не сдюжите, размером господин этот не мал, да и бесчувственен.
– Ничего-ничего, я на клипере «Гайдамак» когда служил – и не такое таскал!
– Наслышаны, наслышаны… Вся Сибирская флотилия год снять клипер с мели не могла. «Раз мичману Дурново по пузо, значит человеку по колено!» Ну, хотите – тащите!
– Берите его за шкирку, я ноги от него понесу, – велел Дурново Фаберовскому, недовольно оглядываясь на Черевина.
Они подняли с кушетки Артемия Ивановича и потащили его по лестнице вверх.
– Что вы здесь делаете?! – зло спросил Дурново, отдуваясь, на первой площадке лестнице, и бросил ноги Артемия Ивановича. Фаберовский тоже опустил свою половину груза на пол.
– Следим, как было указано.
– Я же вам велел не следить за ней!
– За кем? – сделал удивленное лицо поляк. – Мы за капитаном с бразильцем следим.
– А-а, – протянул Дурново. – Вижу. А откуда Черевин знает, что г-на Владимирова в ложу надо нести?
– Так у него из кармана билет торчал, – соврал Фаберовский. – Ну, ваше превосходительство, понесли скорее. Сейчас звонок будет.
Они взяли Артемия Ивановича и снова пустились в путь.
– Вы это вот что, – через каждый вдох, выдавливая по слову, сказал Дурново. – Вы мне переписку бразильца крадите уже, а? Вот, шестого на Водосвятие он в Зимнем будет, а вы ее выкрадите.
Фаберовский с директором Департамента полиции мелкой рысью доскакали до ложи, где сидело семейство кухмистера, и Дурново постучал каблуком в дверь. Открыла им Агриппина Ивановна. Тут раздался звонок, Петр Николаевич бросил ноги Артемия Ивановича и устремился прочь из ложи.
– Что это за сановник был, ваше превосходительство? – спросила Агриппина Ивановна, помогая Фаберовскому уложить Артемия Ивановича на диван в аванложе.
– А! Директор Департамента полиции! – отмахнулся поляк, лупя Артемия Ивановича по щекам.
В зале неправильно интерпретировали звуки, доносившиеся из ложи № 7, неуверенно захлопали и закричали «Браво!» От этих криков Артемий Иванович открыл глаза и попытался раскланяться, не вставая с дивана. Фаберовский не заметил этого и продолжал одаривать Артемия Ивановича по обеим ланитам.
– Что, Василиска, съела? – громко зашептала за портьерой Глафира. – Фальшивый, фальшивый! Да где ты такого жениха сыщешь, чтобы его самый главный полицейский генерал с начальником царской охраны пьяного в императорском театре в ложу приносили!
– Зато я девица честная, а не какая-нибудь рижская…
– Цыц, Василиска, выпорю! – рявкнул кухмистер. – Может, Артемию Ивановичу дать соли нюхнуть?
– Дайте мне лучше ведерко из-под шампанского, – велел Фаберовский.
Он принял из рук кухмистера мельхиоровое ведерко с ледяной водой, вынул оттуда самый большой осклизлый кусок льда и запихнул его Артемию Ивановичу за шиворот.
– Требую отдать мне Бухарскую звезду! – сказал тот, поеживаясь с закрытыми глазами.
Фаберовский поставил рядом с кушеткой ведерко и повернул Артемия Ивановича на бок.
– Держите его за плечи, – велел он кухмистеру, а сам взял Артемия Ивановича за волосы, окунул лицом в ледяную воду и держал так, пока тот не стал пускать пузыри.
– Ты что, Степан, совсем сдурел? – Артемий Иванович вырвался из рук поляка и схватил пустую бутылку за горлышко. – Отойди от меня, псих ненормальный, а то я тебя ударю.
– Ну вот, очухался, – Фаберовский устало сел рядом на кушетку.
– Ах, Артемий Иванович, когда вы шли по проходу, я так боялась, так боялась! – запричитала жена кухмистера, входя в аванложу.
– Чего же вы боялись, пани Агриппина? – спросил поляк, вытирая мокрые руки салфеткой.
– Что на него паникадило это огромное упадет. Они так громко кричали, что даже через музыку было слышно.
– Вытри рожу, пан Артемий, – сказал Фаберовский.
Артемий Иванович обтерся салфеткой и, поджав обидчиво губы, вышел в ложу к невесте. В голове у него гудело и стреляло, в глазах двоилось и кружилось. Он скользнул мутным взглядом по балконам и галереям, придерживаясь за стулья, чтобы не качаться, и наискосок в ложе ярусом ниже, прямо под уксусником и его дочерью, заметил капитана Сеньчукова. Сеньчуков тоже заметил Артемия Ивановича, судорожным и лихородочным движением поднял револьвер и направил его в сторону ложи кухмистера. Артемий Иванович инстинктивно качнулся за невесту и спрятался там, встав боком.
– Ах, какой вы проказник! – сказала Глафира кокетливо.
Кухмистер поманил к себе из ложи Василису и закрыл за ней дверь в ложу, подмигнув поляку.
– Дело молодое-с, не будем мешать.
– Они же там на публике! – зарделась Агриппина Ивановна.
Из ложи донеслись какие-то подозрительные скрипы, пыхтение Артемия Ивановича и полный страсти его голос сказал:
– Да стойте же прямо, Глафира Петровна! Делайте вид, что ничего не происходит.
– Да как же я могу делать вид, что ничего не происходит, – отвечала Глафира, – когда вы ко мне так прижались и трясетесь, как в лихорадке.
Кухмистер переглянулся с женой.
– Так-то оно крепче будет, – сказал он жене. – Скоро и внуки, с Божьей помощью, пойдут.
– Да вы белены объелись! – вскочил Фаберовский. – Какие, к черту, внуки!
Он бросился к ложе, распахнул дверь и услышал, как за портьерой Артемий Иванович сказал:
– Фу, ну, вот и все. Экая у вас корпулентность приятная и обширная. Пойдемте к родителям.
Фаберовский отодвинул портьеру и столкнулся с Артемием Ивановичем.
– Что происходит? – спросил он.
– Там в ложе капитан Сеньчуков, – зашептал Артемий Иванович поляку, цепляясь ему за лацканы сюртука. – Хотел меня застрелить. Он и сейчас там в ложе. Но вот тот генерал пришел. Вишь, какая оглобля. На полголовы тебя выше. И говорит так сердито: «Что вы делаете в моей ложе, капитан?».
Поляк отцепил Артемия Ивановича, быстро вышел в ложу и взглянул в указанном направлении. Сеньчуков стоял спиной к залу, держа руку с револьвером за спиной.
– Хотел вам урезать наградные, но теперь совсем не дам, – сказал капитану генерал сердито. – Что у вас с правой рукой? Отсохла? Держать руку за спиной в присутствии командира никакими уставами не предусмотрено.
Капитан положил револьвер на барьер и осторожно вытянул правую руку вдоль туловища.
– Вы решили распространить ваше сотрудничество с охранным отделением и на меня?! Убирайтесь отсюда! Вы меня слышите?!
Капитан неловко оглянулся, чтобы бросить взгляд в ложу кухмистера, револьвер соскользнул с барьера и упал в партер. Капитан опрометью бросился вон.
Фаберовский вернулся в аванложу.
– Ваше дочка – такое сокровище, – говорил Артемий Иванович кухмистеру, сидя на диване. – Только я совсем обессилел после всего этого. Мне бы вздремнуть после всех этих страстей. Вот после таких мгновений и понимаешь, как хороша жизнь, а, Глафира Петровна?
Та засмущалась и пошла красными пятнами.
– Должно быть, я Его Высочество смутил. С моей стороны было, конечно, бестактно. Бестактно напоминать ему при всех о том, что произошло между нами той ночью. Но я ведь только хотел сказать ему, что уже и первый сюжет для нашей мастерской готов. – Артемий Иванович обернулся к Фаберовскому. – Я решил, Степан, с твоей барышни охранительный жизнеутверждающий портрет написать. «Курсистка на виселице во дворе Шлиссельбургской крепости». Слушай, а мне звезду Бухарскую дали? Я что-то не помню.
– Не дали тебе ничего! Сказали, что пьяным мордам не дают, – огрызнулся Фаберовский.
Куда направился капитан Сеньчуков, когда генерал выставил его из ложи? Может быть сюда? И есть ли при нем еще какое-нибудь оружие? Не обращая внимания на семейство кухмистера, поляк достал из кармана штанов револьвер и заткнул его за пояс. Потом приоткрыл дверь в коридор променуара и выглянул наружу. Капитана Сеньчукова среди гуляющей публики не было. Зато его сразу заметила Варенька.
– Я вас не дождалась, решила сама прийти, – объявила она ему, сияя. В руках у нее была початая бутылка шампанского и пустой бокал. Фаберовский закрыл за собой дверь ложи и отнял у нее бутылку.
– Варенька, и давно вы так бродите по театру с бутылкой?
– Как вы ушли. Мне стало скучно. Я сперва с жандармами выпила, а потом вас пошла искать.
– Что, и жандармы пили?!
– Нет, я одна пила. Им на службе не положено. Можно, я вас поцелую?
– Не стоит. Идите в ложу. Только что пытались убить пана Артемия.
– А вы, граф, оказывается, предпочитаете общество пьяных курсисток?
Фаберовский обернулся. Позади него стояла приставша Сеньчукова под руку с отцом.
– Что такое?! – спросил он, закипая.
– Граф, мне нужно сказать вам пару очень важных слов, – сказала Сеньчукова и, взяв поляка за рукав, решительно повела его за собой. Варенька тотчас схватила Фаберовского за другой рукав.
