Майкл Грубер - Книга воздуха и теней
Так все и было. После еды вся семья высыпала на лужайку. Спейд своим ножом вырезает доску, они приглашают меня играть, но я говорю, что не знаю этой игры. У. Ш. говорит, что, мориска не для тебя? Нет, ты играешь в более серьезные игры, мой хитроумный кузен, глубокие, как источник Святейшего Бозы. Я спрашиваю, что он имеет в виду, и он отвечает, что всего лишь лондонские игры в карты. Но мне кажется, он имеет в виду что-то еще.
Этой ночью у него долго горит свеча, я слышу, как он расхаживает по комнате, я подкрадываюсь ближе и слышу, как скрипит перо по бумаге. Думаю, он пишет нашу пьесу о Марии. Мой лорд, вы спрашивали, не могу ли я заглянуть в бумаги, которые он пишет. Попробую, но он очень оберегает свои бумаги, никому не позволяет смотреть их до тех пор, пока не закончит. Молю Бога, чтобы дела у моего лорда шли хорошо, чтобы дом ваш процветал.
Из Стратфорда-на-Эйвоне 19 июня 1611, смиренный слуга вашего лордства Ричард Брейсгедл.
13
В промежутках между сном, едой и этой писаниной я сейчас понемногу читаю Шекспира. У Микки здесь полное собрание, конечно, не говоря уж о бесчисленных дополнительных текстах, словарях, критических работах и так далее. Добавлю ли я свой собственный крошечный кусочек дерьма к этому Эвересту? Не думаю; хотя, должен сказать, у Брейсгедла я почерпнул кое-что новое в отношении этого человека. Как уже было сказано, я общаюсь с творческими людьми и на самом деле вижу в них ту самую особую отстраненность, какую наш Дик подметил у У. Ш. Словно он разговаривает с тобой, и делает дела, и все такое прочее, но остается ощущение, будто ты говоришь не с обычным человеком, а с кем-то, кого он же и придумал. Я имею в виду только писателей; музыканты другие, они просто большие патлатые дети.
Согласно моей записной книжке, так случилось, что следующее утро я провел с музыкантом, чье имя вам, несомненно, известно, если вы увлекались современной музыкой в восьмидесятые. Этот человек написал, по крайней мере, пятнадцать выдающихся песен, мелодичных и лирических, и (не проконсультировавшись с хорошим юристом по ИС) передал авторские права на эти песни своей фирме, в ответ на что подонок, которому принадлежала фирма, дал ему аванс — около двадцати пяти тысяч долларов.
Дальше, черт возьми, подонок продолжал подкармливать его небольшими суммами, а музыкант приобрел известность, и разъезжал по всему миру, и зарабатывал еще больше денег, и красовался на публике лет двадцать или около того. Постепенно его первоначальная группа распалась, а вместе с ней и толпы фанатов, но песни, ставшие классикой, транслируют на всех ретрорадиостанциях в стране. Теперь тот подонок продает его авторские права крупной медиакорпорации за миллиард долларов, и что мой парень с этого имеет? Ноль, вот что. И тот же самый ноль он зарабатывает, когда его песни крутят на несметном количестве радиостанций, потому что — чего не понимает практически никто — когда вы слышите песню по радио или на телевидении, артист не получает ничего. Лишь владелец авторских прав сгребает весь гонорар.
Ну, я сидел с людьми из этой медиакорпорации, и они говорили: да, с моим клиентом обошлись несправедливо, но они просто купили, грубо говоря, произведенный товар. А тот факт, что товар произведен из души и сердца моего клиента, не имеет ровным счетом никакого значения. Музыкант, надо сказать, воспринял все это очень достойно. Он просто усмехнулся и выразил изумление по поводу того, что песни, вышедшие из его головы, превратились в огромное состояние, на котором покоится целая коммерческая империя, и что ему, по-видимому, надо довольствоваться той радостью, что он доставляет огромному количеству людей. Ну, я же сказал — большой патлатый ребенок.
В отличие от Шекспира. Тот никогда не забывал о практической выгоде. Конечно, он продал «Гамлета» за десять фунтов — или в сорок раз дороже, если перевести на нынешние деньги, но он продал его самому себе. Ведь он был акционером театральной труппы, купившей пьесу, и, возможно, значительно увеличил первоначальную сумму после того, как старина Дик Брейсгедл стал его бухгалтером.
Я снова отвлекся, но только потому, что следующая часть по-настоящему мучительна.
После встречи с патлатым ребенком-переростком, не принесшей ему ничего хорошего, я вместе с Эдом Геллером и Шелли Гроссбатом поехал через весь город на сборище громадного количества юристов — в наши дни такое случается, когда одна медиакорпорация намеревается купить другую. Я был там, потому что хорошо разбираюсь в иностранном авторском праве. Влезать в подробности не стоит, слишком утомительно. Суть в том, однако, что я был не в лучшей форме, поскольку думал о своей потерянной Миранде и о несчастном лопухе-музыканте. Ни один из сидящих за длинным полированным столом, где мы расположились, не мог похвастаться длинными волосами, равным образом как ни один не создал ничего такого, что нормальному человеку захотелось бы увидеть или услышать. Кто-то заговорил об использовании рингтонов для мобильных телефонов и о том, как Европейский союз собирается решать эту проблему. Эд посмотрел на меня, потому что я больше всех занимался этим. Я не сумел собраться и дал, как выяснилось, неправильный ответ. Шелли прикрыл меня, искусно уведя разговор в сторону.
Меня не было в офисе, когда прозвучал роковой звонок. Мисс Малдонадо оставила мне не обычное розовое сообщение в отделении для входящих бумаг, а желтую записку, приклеив ее к моей настольной лампе. Так она поступает, когда мы не хотим, чтобы о звонке стало известно официально. В большинстве случаев это означает звонок любовницы (хотя мои любовницы редко звонят в офис), но не сегодня. Я подошел к столу мисс Малдонадо, положил перед ней желтый листок, и она объяснила, что из Торонто звонила Миранда Келлог. Я тут же перезвонил по оставленному номеру, и голосовой почтовый ящик министерства образования объяснил мне, что Миранды Келлог нет на месте и не хочу ли я оставить сообщение. Они там используют известную систему: механический голос говорит общую информацию, а само имя произносится владельцем почтового ящика. Я услышал приятный голос с канадским выговором, совершенно мне незнакомый. Живот свело судорогой; я не стал оставлять сообщение.
После этого я позвонил копам и договорился с детективом Мюрреем о том, что заберу бумаги Булстроуда. Отправив за ними Омара, я трижды звонил в Торонто, и на третий раз мне повезло. На звонок ответили, и я услышал незнакомый голос, более низкий и тягучий, чем голос той, кого я уже начал называть «своей Мирандой».
Я рассказал, кто я такой, и спросил, не она ли племянница покойного профессора. Она ответила, да, это так, и она только что услышала о его кончине, потому что совсем недавно вернулась в Торонто. Она была в Гималаях, вне зоны доступа. В Гималаях? Да, она выиграла приз; однажды вечером ей позвонили и сказали, что она выиграла путешествие по Непалу. Либо Непал, либо Таити, либо Кения, по выбору, а она всегда мечтала посмотреть Индию или Непал, поэтому предпочла Непал. Сначала она думала, что это какое-то жульничество, но нет: на следующий день пришел конверт, а в нем билеты и другие необходимые документы. Она должна была уехать на той же неделе или отказаться.
Я спросил, когда это произошло, и она ответила, что около шести недель назад; то есть в начале октября, сразу перед тем, как Булстроуд вернулся в Соединенные Штаты. Как бы то ни было, по возвращении она прочла о смерти дяди и подумала, что нужно позвонить, хотя Оливер, наверно, уже переправил тело в Оксфорд. По ее словам, ни о каких больших деньгах, скорее всего, речи не идет: ей известно, что бедный дядя разорился. Но, может быть, я позвоню ей, когда прочту его завещание? Она думает, что большая часть имущества отойдет Оливеру, но есть один кулон, что принадлежал ее бабушке и был ей обещан. Я сказал, что непременно позвоню, и дал отбой. Телефон едва не выскользнул из моей вспотевшей руки.
Я тут же позвонил в наш отдел по имущественным делам и оставил Джасмин Пинт настоятельное сообщение с просьбой связаться со мной. Я обливался нервным потом, но прикладывал титанические усилия, чтобы переключиться на текущие дела. Без толку, хотя мне следовало подготовить ответ на эту утреннюю сделку под кодовым названием «Годзилла пожирает Родена»; увы, подходящие слова никак не шли на ум. Потом вернулся Омар с огромными коричневыми картонными коробками под мышками. Я выхватил их у него и нашел копию настоящего завещания, а не того фальшивого, что представила «моя Миранда». В нем, как и говорила настоящая Миранда, Булстроуд оставлял все свое добро Оливеру Марчу, с которым его связывала долгая «дружба», а кое-какие мелочи получали разные люди; я обрадовался, узнав, что настоящая Миранда обретет свой кулон. В коробке также лежала маленькая фотография в кожаной рамке: на ней профессор Булстроуд стоял рядом с молодой женщиной, похожей на приземистую, хотя довольно милую лягушку — возможно, такова семейная черта Булстроудов. Это, как я предположил, и есть настоящая Миранда Келлог.
