Сергей Гомонов - Горькая полынь. История одной картины

— Ударил левой рукой, находясь перед вами?

Доктор замешкался, но, кажется, подвоха не было: девчонка — правша, она стояла к нему спиной, когда ударила, и, соответственно, рана была справа; значит, Шепчущий с его позиции должен был бить левой.

Полицейский покачал головой.

— В котором часу это произошло, синьор Бугардини?

— Точно не скажу, но далеко за полночь… Было еще очень темно.

— Рана точно не опасна?

— Нет, это была всего лишь угроза. Рана скоро затянется…

…Когда конвой завел музыканта в кабинет, Кваттрочи первым делом взглянул на его руки. Повреждений он не увидел, равно как и вчера, во время их визита с госпожой Чентилеццки. Вспомнилось и то, что протокол, заполненный накануне с их слов секретарем, и Шеффре, и Эртемиза — оба! — подписали правой рукою. А вот лицо кантора выдавало следы усталости — и легкие тени бессонницы под слегка покрасневшими глазами, и чуть осунувшиеся щеки, и некоторую бледность. Все это было бы почти незаметно в обычных обстоятельствах, но Кваттрочи пристально приглядывался и находил в тех приметах лишнее подтверждение слов доктора. После вялого присутствия здесь Бугардини живая энергия арестованного музыканта, мгновенно наполнившая кабинет, ощущалась благим контрастом и заражала. Пожалуй, только теперь, после личного знакомства, начальник Барджелло понял, что находили в Шеффре остальные, включая пристава Никколо да Виенну, и почему тянулись к неприметному венецианцу.

Кантор был растерян, он не мог взять в толк, что вменяется ему в вину, и смотрел на Кваттрочи как-то по-детски широко распахнутыми серо-голубыми глазами, готовый в любой момент с улыбкой принять от него фразу «Простите, синьор Шеффре, это была глупая ошибка» и потому все еще не проникшийся серьезностью выдвинутых против него улик. Но лицо его мрачнело с каждым новым словом полицейского, а под конец длинного монолога веко над глазом нервно дернулось, и, часто заморгав, музыкант отвел взгляд куда-то в угол комнаты.

— Где вы были, синьор, с восьмого на девятое июля сего года?

— В Ареццо, — глухо ответил Шеффре.

— В гостях, как вы говорили всем, у некоего своего знакомого, композитора? Не могли бы вы в таком случае назвать его фамилию? — Кваттрочи кивнул в сторону секретаря-стенографиста.

Кантор покачал головой и в ответ на вопросительную мимику полицейского сказал, что никакого композитора на самом деле не существует.

— В таком случае, для чего вы столь часто посещаете Ареццо?

В затуманившихся глазах Шеффре мелькнуло раздражение, он взглянул исподлобья:

— Почему я должен рассказывать вам о личном, если оно никак не относится к делу?

— Относится. И в первую очередь это необходимо вам самому: только тот, к кому вы приезжали в тех числах июля, может подтвердить ваше присутствие в Ареццо, когда поблизости, в Сиене, произошло характерное убийство. Итак?..

Шеффре сжал губы, прикусил нижнюю, подумал и неохотно отозвался:

— Это женщина.

— У нее есть имя?

— Да. Синьора Консолетта-Лучиана делла Джиордано.

— Кем она доводится вам?

— Послушайте! — во взоре кантора отчетливо сверкнула молния, и глаза потеряли остатки цвета.

Кваттрочи сдался:

— Хорошо, мы выясним это сами. А вам было бы на пользу сотрудничество с нами, а не противостояние, коль скоро уж вы невиновны.

— Я хотел бы сам определять для себя меру пользы и вреда в том или ином вопросе, — отрезал арестованный.

Непростая штучка этот учитель музыки, подумал начальник Барджелло, глядя на него через стол. Да Виенна был прав: он из знатных, это видно по всем замашкам, но только что делает дворянин-венецианец во флорентийском приюте для беспризорников? И еще: кому как не преподавателю вокала, знающему всё о речевом аппарате, владеть способом лишения жертвы голоса? Вот еще один довод в пользу обвинения, один из многих. Можно вспомнить и убийство музыканта Альфредо Сарто, во время процесса над которым Шеффре отказался замолвить за него словечко, что впоследствии привело к конфликту с супругой Альфредо, произошедшему, как говорят свидетели, на глазах у многих гостей доньи Мариано. Сюда же — и несовпадение показаний мужа Эртемизы Чентилеццки с показаниями кантора относительно стычки с грабителями в ночь убийства ареттинца Густаво Ферруссио — выходило, что Шеффре попросту придумал их с Пьерантонио внезапного спасителя. Все это бесконечно подозрительно и, конечно же, требует самых тщательных разбирательств.

— Я не возражаю. Но мой долг — уведомить, что если мы с вами не найдем способ опровергнуть предъявленные вам обвинения, вас ждет плаха. Я не шучу.

— Почему я должен опровергать всю эту несуразную чушь? По-моему, заниматься этим должен тот, в чью голову она вступила — а для начала найти убедительные доказательства моей вины.

— Это логично, однако косвенных улик более чем достаточно, поэтому вы остаетесь под подозрением.

— Воля ваша.

Горько усмехнувшись, кантор отвернулся и стал смотреть в окно на башню соседней церкви. Кваттрочи удрученно фыркнул, бросил перо на стол и в ответ на взгляд секретаря развел руками. Если следствие стараниями упрямца зайдет в тупик, церковь будет настаивать на пытках, а поскольку аристократическое происхождение Шеффре под большим вопросом, острастка будет применена в полной мере — как к простолюдину.

В кабинет постучались, и вошел да Виенна, сочувственно покосившись на приятеля.

— Здесь допрос слуги, — негромко сообщил он, кладя лист бумаги перед начальником, и удалился.

Кваттрочи пробежался глазами по строчкам записи.

— Ваш слуга утверждает, что минувшей ночью вы находились дома.

— Разумеется, поскольку минувшей ночью я находился дома, — безразлично пожал плечами Шеффре, не отрываясь от созерцания облаков над церковью Бадия.

— Слова слуги не являются надежным свидетельством: у хозяина достаточно возможностей заставить слугу молчать или говорить то, что приказано.

— Тогда я не знаю, что вам ответить.

— Нужно слово человека, не находящегося под вашим влиянием. Стефано сказал, что вчера у вас… в гостях, простите… была дама. Он не знает ее имени, и если вы…

— Нет, черт возьми! Нет, и довольно уже об этом! — окончательно взъярился музыкант, стукнув кулаком по столу, и вскочил с места.

В кабинет тут же ввалились два конвоира, но Кваттрочи отмахнулся от них, и они покорно ушли.

— Ну как пожелаете. «Воля ваша», — передразнивая недавние слова Шеффре, вздохнул начальник. — Надеюсь, посидев в камере и хорошенько подумав, вы примете более разумное решение. А мы тем временем узнаем о вас хоть что-то, что сможет или спасти вас, или, наоборот, обличить в остальных преступлениях. Ступайте.

Перед тем как шагнуть за дверь, на пороге кантор сцепил руки за спиной. Кваттрочи и секретарь переглянулись.

— Черт его знает что! — прихлопнув папкой с делом «Биажио» надоедливую муху, битый час донимавшую своим зудением всех обитателей комнаты, проронил начальник.

Никколо промокнул платком пот на лбу, кляня жару и безумную утреннюю беготню по городу. Он не поверил ни единому слову доктора и добровольно попросился съездить на встречу со слугой кантора. Стефано подтвердил его умозаключения: всю ночь Шеффре оставался дома, и, судя по уклончивому ответу старика, был он тут не один и в его намерения никак не входили ночные прогулки. Особенно если его гостьей была та, о ком сразу подумал да Виенна, — даже самый сумасбродный мужчина и на минуту не оставил бы такую красавицу ради посещения прыщавого докторишки. Но пристав ни капли не сомневался, что музыкант откажется впутывать ее, так оно и получилось.

Едва Шеффре увели в темницу, Никколо сел на своего жеребчика и помчался к дому вдовы, чтобы переговорить с Эртемизой. Она женщина достойная, и нет никаких сомнений, что лишь серьезное и обоюдное чувство к упрямому венецианцу стало основой их близких отношений. Не будет же она только ради своего реноме стоять в стороне и безучастно наблюдать, как Шеффре топит себя в болоте, а значит уже сегодня его выпустят на свободу, едва художница даст показания в Барджелло.

Однако и здесь да Виенну поджидал удар: синьора Беатриче сказала, что Эртемиза несколько часов назад срочно выехала в Рим, где в какой-то больнице скончался ее исчезнувший муж, и догнать ее уже невозможно. Пристав не стал усугублять переживания доньи Мариано — если спасти Шеффре не получится, она позже узнает это и без него — и выкрутился, сказав, дескать, с письмом из Рима коллеги его опередили, потому как именно ради этого он и хотел повидаться с синьорой Чентилеццки. В это же время вернулась из Винчи и служанка Эртемизы, выбралась из повозки, приставила ладонь щитком ко лбу, защищаясь от палящих солнечных лучей и разглядывая гостя, и все же подходить не стала, а поспешила к малышкам, выведенным другой служанкой на прогулку.