Холодные сумерки - Валерий Георгиевич Шарапов
Обычно такие вот храмы с подсобными помещениями строились кру́гом, с единственными воротами – на всякий случай. Эдакие крепости в миниатюре. На счастье Дмитрия, эти времена давно прошли и вандалы не пощадили даже капитальные стены, пробив удобную дыру в то, что когда-то, наверное, было стойлом. Или мастерской. Или складом. Сейчас пустой пол усеивал только мусор, в углу виднелось кострище, окруженное осколками, тряпьем и черт его знает еще чем, а стены украшали выведенные сажей надписи, в основном матерные, хотя и не только. Надпись «Слава КПСС и XII съезду!» в окружении ругательных слов и сердечек выглядела особенно странно, и Дмитрий на секунду даже приостановился, пытаясь вспомнить, что там был за съезд такой. Сам он из лекций по политграмоте только смутно помнил что-то про НЭП и подъем экономики.
Дверь здесь вынесли еще в незапамятные времена, не оставив даже косяков, только голый каменный проем. Дмитрий осторожно выглянул во двор – пусто. Хотя…
Он пригляделся к широченному, метров в пятьдесят, зданию справа спереди. За широкими воротами что-то металлически поблескивало. Еще раз оглядевшись, Дмитрий осторожно, вдоль стены, подобрался ближе, заглянул внутрь и кивнул сам себе. На этот раз интуиция не подвела.
Бордовая «копейка» заезжала сюда явно не впервые – на въезде в здание хватало следов шин. И было неудивительно, что патрули, даже если проезжали мимо, ничего не заметили. Увидеть машину можно было, только пройдя во двор: от отсутствующих ворот она не просматривалась. Идеальное место.
В машине никого не было, багажник был открыт. Руки чесались проверить, нет ли там новых вмятин изнутри, но этот вопрос Дмитрий тоже отложил на потом. Доказательства и детали потом, сейчас были задачи поважнее. Да, машина говорила о том, что Шабалин с Ольгой еще не закончил, но вполне мог уже начать.
«Кричат ли люди под миорелаксантами, когда их режут?»
Кирха возвышалась слева ломаным силуэтом – часть крыши провалилась, и через окна в той части здания просвечивало небо. А в правой части виднелась небольшая дверь.
«Самое то».
Религиоведом Дмитрий не был, но смутно помнил, что по строению нефов в алтарной части предполагались боковые двери. А если учесть, что внутри кирхи наверняка не было полностью изолированных частей и все коридоры так или иначе позволяли пройти куда угодно, оставалась ерунда – найти дорогу в темноте, не представляя плана здания, причем очень быстро. Плевое дело.
К счастью, особенно долго блуждать не пришлось. Едва Дмитрий окунулся в темноту узких каменных коридоров и тесных комнаток, как дальше его повел голос. Сначала неразборчивый, он постепенно становился все четче, превращался из басовитого гула в слова и предложения. И сказанное давало надежду, что к делу Шабалин все-таки еще не приступил.
«Это же значит, что он треплется уже часа полтора без перерыва. Какая жуть, но – как же повезло!»
– Люди не смеют, моя Дева, – вещал маньяк, видимо обращаясь к Ольге. – Не смеют, не желают, не верят, не знают, ничего не любят. Вознесение – вот цель и средство. Я, чьи лучшие стремленья, верю в приход к свету Знания, к Истине и Совершенству. Ты, моя Дева, совершенный инструмент, исторгающий эоловы тона. Крылья серафимовы, если угодно.
Ольга не отвечала, и Дмитрий искренне надеялся, что это потому, что у нее либо кляп во рту, либо она накачана миорелаксантами. В ином случае получалось, что обращаются уже к трупу, что было бы… странно. Очень. Отработанному инструменту вроде такое говорить смысла не было.
«Но какой поэт, однако. И псих. Вот что значит слишком много читать Блока, Гумилева и еще кого там…»
– Поэтому, дорогая моя… – Монолог перешел с восторженного на деловой и с «ты» на «вы» так резко, что Дмитрий даже приостановился от удивления. – Вам придется немного потерпеть, а потом вы поймете. Остальные – они не понимали, но ведь вы не остальные. Пусть они были похожи на вас, Оленька, но ведь и отражение звезды похоже на звезду, только само по себе оно не светит. Понимаете? Знаю, что понимаете.
Колена что-то коснулось, и Дмитрий едва не вскрикнул. Снизу глянули два зеленых глаза и раздалось тихое мурлыканье, после чего Ксюша скрылась во тьме. Кажется, она тоже шла на голос.
– Моя душа дремала, как слепая. Так пыльные спят зеркала, моя Дева. Но явилась ты, колдунья у потемневшего окна. Что ты видишь в моем взоре? Ты видишь Знание. Я знаю, что тебе дано величие совершенства. В эту священную ночь, когда плывет и тает священная ворожба, я клянусь тебе, моя Дева, мы вместе познаем это Знание.
«Да что с ним такое? Вот чего-чего, а раздвоения лично в Шабалине я не замечал. И те порезы… процесс говорит о том, что он, даже когда режет, сохраняет над собой контроль, а это тогда что? Куда этот контроль делся? Очередной виток изменений? Но почему? Здесь-то что послужило причиной? Звезда и отражение… само присутствие Ольги, наконец? Сначала ее появление в городе, а теперь поимка?»
Это со скрипом, но могло объяснить, почему девушка еще жива. Псих просто наслаждался пиковым моментом, который должен был… хм, вознести.
«Крылья серафимовы, надо же. И это в технологичный век. Хотя, наверное, «серафимова ракета» звучало бы слишком странно. Господи, какой бред думается…»
За очередным поворотом мелькнула полоска света, слабая, но отчетливая. Не серая, как от туч или луны, а желтоватая. Дмитрий подкрался к краю и осторожно выглянул в центральный неф. Вид из двери получался отличный. Даже жаль, что сразу становилось понятно, что просто не будет.
Обнаженная Ольга лежала без движения на сложенном из кусков плит постаменте, который даже пьяный прихожанин не принял бы за алтарь. Но камень покрывало белое полотно – простыня? – вокруг валялись розы, а следующий круг образовывали горящие свечи. Толстые, кладбищенские.
«Жива? Мертва?»
Крови или порезов на Ольге видно не было, но лежала она как мертвая. Разве что мертвых не связывают, а руки и ноги Ольги охватывала веревка. Дмитрий присмотрелся и кивнул – грудь девушки мерно поднималась и опускалась. Жива, просто обездвижена.
«А грудь-то хороша… тьфу, снова не о том думаю. Стыдоба, а не следователь».
Шабалин стоял сразу за алтарем, на границе тени и света, который проникал в кирху через проломленную крышу. Стоял, поигрывал блестящим ланцетом. Дмитрий опустил пистолет. Чтобы не зацепить Ольгу, надо было целиться выше, а это значит только в голову, плечи да верхнюю часть груди Шабалина. Может, он и попал бы, даже при таком поганом освещении, но попасть надо было так, чтобы этот псих на адреналине и стремлении вознестись не резанул бы девушку по горлу. То есть стрелять требовалось наверняка, чтобы убить. А этого гарантировать Дмитрий не мог. Люди, к сожалению, живучи, и пуля, например, в плечо Шабалина не остановила бы.
«Нужно, чтобы он отошел. Или отложил нож».
В круг света вступила черная кошка, и Шабалин, уже явно готовивший очередной поэтический пассаж о высших силах, осекся. Кошка спокойно прошла между свечами, запрыгнула на камень. Принюхалась к губам Ольги и улеглась рядом, урча.
«Предательница мохнатая! Ты ее один раз видела, а я тебя кормлю!»
– Я – Скульптор, – заметил Шабалин, завороженно глядя на кошку. – Я – высшая сила… Видите, Оленька, мироздание посылает то, что необходимо, когда необходимо. Сначала вас, теперь вот кота. Действительно, черный кот нужен, – странно, что я не понимал этого раньше. Или понимал? Наверное, понимал.
«Да ничего ты не понимал, псих чертов, просто подстраиваешь реальность под свои фантазии. Если бы тебе на голову сейчас голубь капнул, ты и это счел бы знаком. Хотя, конечно, черный кот – хотя это вообще-то кошка – и сатанизм могут стоять в одном логическом ряду… но все равно это просто компенсаторный механизм, избирательная трактовка фактов. Но что интересно, это тоже уже не контроль. Его несет. И это плохо, потому что такой псих менее предсказуем. На Шабалина, который сознательный, не в аффекте, можно было бы воздействовать логикой, а вот на такого, которому кошки видятся даром свыше для вознесения на крыльях из Ольги?»
– Вы как, Оленька? – заботливо спросил Шабалин, наклоняясь над девушкой. – Действие релаксанта проходит? Вы ведь понимаете, что должны быть в полном сознании
