Евгений Сухов - Княжий удел
Но Василий Васильевич произнес иное:
— Ты хочешь, хан, получить весь выкуп сразу?
— Ну что ты, князь Василий! Разве рубят дерево, которое должно принести вкусные и сочные плоды? — возразил Мухаммед. — Совсем нет, этот выкуп я согласен получать в течение двадцати лет. Но ты поклянись по своей вере, что Москва будет выплачивать дань, даже если тебя не станет!
— Крест-то мой твои послы забрали, — упрекнул хана Василий, распахивая ворот рубахи. — Грудь без креста погана!
— Хорошо, князь, будет тебе крест. Эй, ички! — позвал хан. И, когда в покои вошла стража, скомандовал: — Принесите мне голубой ларец, что стоит в спальной палате.
— Слушаюсь, господин, — не жалея спин, согнулись слуги.
Слуги вернулись через минуту, один из них держал в руках голубой ларец. Князь залюбовался: тонкая работа, тонкие плиточки бирюзы походили на кусочки неба.
— Достань оттуда крест.
Слуга осторожно, словно боялся пораниться о крышку, вытащил за золотую цепь распятие. На его лице отразилось презрение. Он словно боялся уколоться о края креста, как если бы они были начинены ядом.
Улу-Мухаммед смело взял крест и протянул распятие Василию.
— Тебе подойдет этот крест?
— Чей он? — поинтересовался Василий.
Улу-Мухаммед понимающе закачал головой.
— Я знал, что ты спросишь меня об этом. Этот крест носил великий тверской князь Михаил, убитый вместе с братом в Золотой Орде. Вот смотри, — перевернул хан распятие. — На другой стороне выбито имя великого князя.
Действительно, это был крест великого князя Михаила. Вернулся к Василию крест из прошлого времени, как упрек московским князьям. Нужно было пролежать ему столько лет в сокровищнице Золотой Орды, чтобы оказаться теперь на ладони московского князя. А разве не по жалобе московского князя Юрия убит князь Тверской и великий князь Владимирский Михаил Ярославович! И сейчас Василий Васильевич даст на кресте убитого клятву, которая прозвучит запоздалым раскаянием московских государей.
Но как же сняли этот крест ордынцы с тверского князя? Может, рука басурмана сорвала его с шеи князя Михаила, когда он лежал бездыханный, с пробитой грудью? Или, предчувствуя скорую кончину, снял крест сам, чтобы не запачкать его мученической кровью? А может, было все иначе: крест в любовной страсти сняла с него одна из наложниц хана. Хан Узбек любил перед казнью князей присылать им женщин. Возможно, Михаил и сам оставил этот крест какой-нибудь юной прелестнице, чтобы она подольше не забывала его поцелуев, и уж только потом он перекочевал в ханскую сокровищницу?
Василий хотел спросить об этом у казанского хана, но сумел сдержаться.
Василий Васильевич взял крест, но не так брезгливо, как это делал ханский слуга, вытаскивая его из ларца, и не так безразлично, как держал его Улу-Мухаммед. Великий князь принял крест с должным почтением, ведь так следовало относиться к праху великомучеников, и так же заботливо, как отец берет на руки своего первенца.
— Я готов дать клятву. — Великий князь надел крест на шею.
Вот так случилось, что крест примирил земли, которым через много лет суждено было стать единым великокняжеским государством. Кто знает, может, и мудр был Юрий, когда вел спор с сильной Тверью за великое княжение, подчиняя своей власти князей послабее. И женился он на сестре хана Узбека только потому, чтобы обрести еще большую власть. Смерть его от Дмитрия Тверского в Золотой Орде восприняли многие как освобождение. Непонятен был князь соседям: лопочет по-татарски; пьет кумыс, как басурманин; не стыдился надевать татарский халат; ханских послов привечает, что братьев родных, а татарам отдает лучшие земли в кормление, вытесняя своих на худые поля.
«А разве сам ты теперь не похож на Юрия Даниловича? — думал Василий. — Дань обещаешь непосильную для Русской земли. Татар приведешь за собой. Ну чем не супостат!»
Василий сжал подарок в руке, звенья цепочки разошлись, и крест мягко упал на ковер.
Улу-Мухаммед поднял крест. Посмотрел на него, словно проверял: остался ли цел? И с улыбкой протянул его князю. Василий подметил, что не было теперь в его жестах той пренебрежительности, которая поначалу покоробила князя; держал хан теперь крест с суеверным почтением.
— Ты неосторожен, Василий, твой Бог тебе этого может не простить.
Василий взял крест и долго смотрел на распятого Христа. Бог скорбел и был печален. На концах перекладины слезинками блестели алмазы. Кажется, простил Христос своего раба. Василий аккуратно прикрепил крест к цепочке и повесил на шею, теперь-то уж он его не снимет.
Улу-Мухаммед терпеливо ждал. Ему не хотелось торопить великого князя: пусть эта клятва выйдет из сердца.
— Клянусь выплатить тебе выкуп в двести тысяч рублей и на том целую крест, — Василий уже поднес крест, чтобы губами коснуться стоп Спаса, когда его остановило легкое прикосновение прохладных пальцев хана.
— Еще не все, князь… не торопись. С собой на Русь ты возьмешь моих мурз, которые будут служить тебе при дворе, а старшему из моих сыновей, Касиму, отдашь в кормление город.
Губы Василия сжались, вот сейчас он отринет от себя крест и скажет: «Нет!» Но князь разомкнул уста, обещав и это:
— Клянусь исполнить все в точности. Если же я нарушу клятву, гореть мне тогда во веки веков в геенне огненной. И призываю в свидетели моего Бога Иисуса Христа.
Потом он вытер губы рукавом, поцеловал крест и приложил его ко лбу, а потом к правому и левому глазу…
Рано в этот год наступила осень. Не пришла, а нагрянула! Была она столь же быстротечна, как и скороспелая весна. Не успел ветер ободрать с деревьев омертвелые листья, а уж и снег повалил хлопьями, и к Покрову Богородицы земля стала белой, что простыня под брачной ночью. Провожать великого князя вышел сам Улу-Мухаммед, его фигура возвышалась среди приближенных мурз. Он подошел к Василию, обнял его за плечи. Хан прощался искренне и провожал не пленника, а дорогого гостя.
— Привык я к тебе, Василий, так и держал бы тебя здесь подле себя. Однако не могу, великое княжение тебя ждет. Да и жена твоя тоскует!
— Да, хан, ждут меня в Москве.
— И еще я тебе хочу сказать, Василий: от своих мурз я узнал, что великого княжения Шемяка будет добиваться. И на грамоты мои смотреть не станет. Многие князья и бояре его сторону примут.
Князь открыл рот, чтобы произнести слова благодарности, но застряли они в горле комом. Едва смог выдавить из себя:
— Прощай, хан… Дай Бог не свидеться… — И поднес беспалую ладонь ко лбу, трижды перекрестился.
Второй раз возвращался Василий Васильевич от Улу-Мухаммеда великим князем.
Лошади запряжены, возницы в который уже раз осматривали подпруги, заглядывали под телеги, проверяя оси перед дальней дорогой. А князь все не возвращался, словно не хотел расставаться с землей, на которой он стал пленником. Наконец Василий повернулся к Михаилу Андреевичу и сказал:
— Едем, князь… домой.
Кто уезжал не без грусти, так это князь Михаил Андреевич. Зацепила его за сердце юная татарка, с которой он проводил время в полоне. И сейчас, наблюдая в стороне за отъездом князя, она спрятала лицо, опасаясь показать слезы, жгучие, горькие, подступившие к глазам.
Великий князь был отпущен с боярами, воинами и челядью. В знак особого расположения к своему гостю Улу-Мухаммед велел сопровождать князя доверенным мурзам. Татары ехали молча и держались по обе стороны от Василия. И эта ненавязчивость казанских уланов только напоминала ему, что он по-прежнему пленник.
— Эй, мурза, как там тебя? — окликнул Василий Васильевич улана. — Шел бы ты со своими людьми обратно. Здесь меня никто не тронет, через день пути — Московия!
Улан Галям посмотрел на князя. Он не любил Василия, и куда радостнее для него было бы повстречать князя где-нибудь на поле брани, чем сопровождать его до самой Москвы. Но улан исполнял волю хана, которая для него священна, и потому неотступно ехал рядом, готовый ценой собственной жизни уберечь от беды великого князя. И в то же время Улу-Мухаммед велел исполнять волю Василия, как если бы это было сказано самим ханом. Еще некоторое время он колебался, а потом, повернувшись к всадникам, прокричал:
— Едем обратно… в Казань! Князь Василий просит не тревожить его, до Москвы он доедет сам.
Улан даже не попрощался с князем — ударил стременами в бока жеребцу и, обдав Василия липкой грязью, поскакал в обратную дорогу.
— Тьфу ты, нечисть! — Василий Васильевич смахнул с лица комья грязи.
И долго еще потом князь не мог отделаться от ощущения налипшей на лицо грязи — она как смердящий плевок, который не вытравить и благовонным ладаном.
Михаил Андреевич, подгоняя коня, ехал впереди великого князя, повсюду сообщал благую весть об освобождении Василия Васильевича. Колокола радостно бились, встречая московского хозяина. Михаил спешил в Москву к великим княгиням, ненадолго останавливался, чтобы поменять коней, и, забывая про сон, ехал дальше. Под Дудимным монастырем Михаил Андреевич решил остановиться. Он не хотел беспокоить святых старцев и потому лагерь разбил под стенами.
