Евгений Сухов - Княжий удел
— Медведей-то где ловите? — спрашивал мурза. — В Казань приеду, такую забаву устрою.
— В медвежьих местах кадки с медовухой выставляем, — рассказывал князь. — Зверь как налакается, так тут же спать ложится, ловчие его стерегут, а потом к терему на цепях ведут. А уже затем и к забавам готовят, — похвастался Дмитрий.
Вдруг лицо мурзы выразило озабоченность, и князь догадался, что сейчас Ачисан забыл о девках, которых бояре с избытком приводили в его покои, забыл и о медвежьих забавах. Шемяка догадался: разговор сейчас пойдет о главном, из-за чего и прибыл ханский посол.
— Казанский хан, великий Улу-Мухаммед, желает видеть тебя великим князем, — наконец произнес он.
Шемяка ничем не выдал своего волнения. Кажись, свершилось, вот он и великий стол! Только где теперь быть первому граду? Москва-то после пожара совсем обветшала. А может быть, в Угличе? Пригласить мастеровых из Пскова и Великого Новгорода, пусть выстроят мурованный дворец, стены вокруг детинца каменные поставят.
Мурза внимательно посмотрел на князя, ожидая увидеть в его лице перемену, и, заметив легкий румянец на скулах, с улыбкой продолжал:
— Но взамен ты должен будешь чтить Улу-Мухаммеда, казанского хана, как своего господина. И платить ему дань, как это было заведено еще при Золотой Орде.
— Согласен, — прохрипел Шемяка. Во рту сделалось совсем сухо, и он, прикрикнув на девку, проходившую мимо, потребовал: — Вина подай! — И, когда девка протянула ему кувшин, полный до самых краев, прильнул губами и долго не мог оторваться. А потом, бесстыдно хлопнув ее по пышному заду, отправил прочь: — Крепкое вино. Ладно, ступай, толстозадая! — И, повернувшись к мурзе, добродушно оскалился в улыбке: — Да я для Улу-Мухаммеда все, что угодно, сделаю, только бы он не отступился от своих милостей! Ты, мурза, шепни своему хану, пусть придушит моего братца Василия где-нибудь у себя в темном углу. — Мурза поднял на князя удивленные глаза, и Шемяка, догадавшись, что хватил лишку, добавил: — Сделали бы так, чтобы он на Москву не вернулся. Не было на Руси такого позора, чтобы великие московские князья в полоне томились.
Улу-Мухаммед смелый хан, но разве он посмеет отважиться лишить жизни Василия Васильевича? Если случится это, то забудутся на время на Руси прежние обиды, объединятся князья перед лицом общей беды, и кто знает, сумеет ли выстоять казанский хан.
Взгляды мурзы и князя встретились, каждый из них в эту минуту подумал об одном, и, стараясь сгладить собственную неловкость, Шемяка продолжал все так же заговорщицки:
— Ачисан, но ведь великий князь и в дороге помереть может… Скажем, хворь на него какая-нибудь нападет. А то запрятали бы его подалее да стерегли бы! Пока жив будет Васька, смута не иссякнет. И татар он не любит. Вспомни же, мурза, как Улу-Мухаммед просил приюта у Василия, когда был изгнан братьями? И что же ответил московский князь? Стал травить его по степи дружинами, как бездомного и безродного! А если бы хан ему в руки попался, думаешь, пожалел бы? Шкуру бы снял с живого!
Мурза не возражал. В словах князя одна правда. Впрочем, он только слуга Улу-Мухаммеда, и решать будет хан.
— Будешь любить Улу-Мухаммеда, он тебя отблагодарит, — обещал Ачисан, — и великое княжение тебе пожалует. Ладно, загостился я у тебя, завтра в Казань еду, — неожиданно решил Ачисан. — Еще бы погостил, девки у тебя добрые и мягкие, да вот хан ждет!
Дмитрий попробовал задержать мурзу еще на день, на два, но тот только отмахивался:
— Нет, князь, ехать нужно.
И тогда Шемяка решил сказать главное, из-за чего так долго и старательно опекал важного мурзу, понимая, что щедрое гостеприимство должно быть отплачено сторицей.
— Мурза, я с тобой своего посла пошлю, дьяка Дубенского. Пускай он поклон от меня передаст хану Улу-Мухаммеду. Ну и ты бы за него постоял, Ачисан, а я в должниках оставаться не привык.
— Пускай едет.
— Эй, Яков! — позвал князь рынду. — Чего зенки вылупил?! Неси шапку с серебром, что я заготовил, подарок это мой мурзе Ачисану.
— Слушаюсь, князь.
Верзила затворил за собой дверь и воротился с большой шапкой, доверху наполненной серебром.
После таких подношений обещается особенно легко. Мурза утопил широкую ладонь в серебре, которое под его пальцами сладко зашуршало, и сказал:
— Расскажу я о твоей просьбе великому хану.
— Еще, мурза, скажи, что рабом его стану, не пожалеет он о моей службе.
Когда мурза ушел на татарский двор, Шемяка позвал к себе дьяка Дубенского.
— Скажешь хану: если он мне великое княжение московское передаст, то любую дань платить ему стану. Если девки ему нужны — будут! Таких доставим, каких он и не видывал! Сам будет тешиться, и мурзы его тоже. Скажи хану, что служить ему стану верно и кровь татарову никогда не пролью. Только пусть избавит меня от Василия! Если пожелает, могу клятву на кресте дать. Ноги Спасителю целовать буду в том, что слова своего не нарушу. Грамоту тебе писать не буду, так запомнишь. Боюсь, в чужие руки попасть может, тогда сам погибнешь и мне печали лишней прибавишь.
Утром, с рассветом, Ачисан уезжал в Казань, а в обозе, удобно разместившись на свежем сене, ехал дьяк Дубенский.
— Привык я к тебе, Василий, ой как привык! — говорил Улу-Мухаммед. — Вот отпущу я тебя в Москву, так заскучаю сразу. Привязался я к тебе, словно к сыну. От своих детей совсем не отличаю. — Хан стиснул огромной рукой плечи Василия и продолжал: — А то оставайся у меня совсем, что тебе Москва?! Да и сгорела она! Мои послы говорят, и дома целого не осталось, даже камень рассыпался.
— Не впервой Москве сгорать, — угрюмо отвечал Василий. — Вновь построим.
Трапезная была пуста: только хан Мухаммед да его гость, великий князь Московский. Они сидели рядом, как добрые старые друзья. Мухаммед умело играл роль хозяина и потчевал своего гостя кумысом.
— Ты пей, князь, — говорил хан Василию. — Пей, это наше хлебное вино. Ты не смотри, что оно из молока. Как напьешься, так и подняться не сможешь.
Василий сделал несколько глотков и действительно почувствовал, как тело его налилось хмельной радостью. Великий князь спрашивал:
— Когда меня в Москву отпустишь, хан? Или надумал всю жизнь при себе держать?
Улу-Мухаммед внимательно посмотрел в хмельные глаза князя и отвечал:
— Разве тебе плохо у меня, Василий? Или я тебя обидел чем? Ты мой гость! И ни в чем не знаешь отказа. Может, тебя плохо кормят мои слуги? Или женщины, которые тебя ласкают, не так красивы?
— Мне не в чем тебя упрекнуть, Мухаммед, кроме одного — я не свободен! — возражал Василий. — Я не могу уйти к себе в отчину. А потом ты отправил посла к Шемяке. Или ты думаешь, что я так глуп и не узнаю об этом?
— Значит, ты уже знаешь? — Хан задумался. — Что ж, буду с тобой откровенен, Василий. Да, я действительно отправил одного из своих мурз в Углич. Для меня важно знать, кто из вас будет служить мне преданнее. Если Дмитрий сумеет убедить меня в этом, — Улу-Мухаммед развел руками, — несмотря на нашу давнюю с тобой дружбу, великим князем будет он! Ты однажды разочаровал меня, Василий, и у меня есть серьезный повод сомневаться. Но посол уже давно должен вернуться, а его все еще нет, и это меня очень тревожит. Возможно, твой двоюродный брат убил моего Ачисана для того, чтобы я расправился с тобой. Русские ведь любят убивать чужими руками, поднять руку на брата для них тяжкий грех, не так ли? — Мухаммед внимательно посмотрел в глаза князю. Даже не моргнул Василий, оставался спокойным. — Но я не поступлю так. Разве я смогу причинить зло моему гостю и другу? Ты останешься великим московским князем, только обещай мне, что за это ты окажешь мне маленькую услугу.
— Обещаю, — подумав, согласился Василий.
— Ты дашь мне выкуп в двести тысяч рублей! — сказал хан и замолчал, рассматривая лицо князя, которое вдруг сделалось суровым.
Двести тысяч рублей…
Никогда Москва не платила такой дани, не было такого разорения даже при Чингисхане. Если он безжалостно сжигал строптивые города и Русь все более нищала, то другие правители действовали благоразумнее, понимая, что подъем Руси отразится и на их собственном благополучии. Разве сделается господин богаче, если отнимет у своего крестьянина плуг? Пусть он держит хозяйство, пусть оно крепнет, а потом можно и пощипывать, вот тогда и собственные запасы пополнятся.
А ведь, кроме казанской дани, остался еще и ордынский выход. Не сбросила с себя Русь опеку Чингисидов после того, как подставила голову под новое ярмо. Может, отказаться от великого княжения, стать простым князем, а Дмитрию Шемяке отдать великое московское княжение? Видно, так самому Господу угодно, чтобы московские князья перед угличскими шапку ломали.
Но Василий Васильевич произнес иное:
— Ты хочешь, хан, получить весь выкуп сразу?
— Ну что ты, князь Василий! Разве рубят дерево, которое должно принести вкусные и сочные плоды? — возразил Мухаммед. — Совсем нет, этот выкуп я согласен получать в течение двадцати лет. Но ты поклянись по своей вере, что Москва будет выплачивать дань, даже если тебя не станет!
