Марк Миллз - Дикий сад

И наконец, главный сюрприз — Вы сами, Адам. Я и подумать не могла, что присланный Криспином мальчик станет настолько мне дорог. Но Вы стали. Дважды я была близка к тому, чтобы рассказать Вам все, а однажды сделать это пригрозила Мария. Мне удалось удержать ее. Если она не выказала Вам теплых чувств, пока Вы были здесь, то потому только, что ненавидела себя за ту роль, которую согласилась сыграть. Мария не хотела привязываться к Вам.

В нашу команду она пришла уже после Вашего приезда. Пришла и стала моими глазами, моими ушами, моим шпионом. Она просматривала Ваши записи и по мере возможности настраивала против Вас Маурицио. Если бы Антонелла не сказала Вам, где лежит ключ от третьего этажа, это сделала бы Мария. Она сыграла свою роль блистательно, а в последнюю ночь, когда обнаружила у двери часовни колли Маурицио, просто гениально.

Теперь Вы знаете, что никакого пистолета за табличкой нет. Нет и пуль. Бенедетто уничтожил все. Моя ложь была приманкой для Маурицио. Все прошло по плану. По тому же плану Мария, услышав признание Маурицио, явилась ко мне. Планом не предусматривался только пес.

Что ей оставалось? Она слышала угрозы Маурицио в мой адрес и не могла допустить, чтобы он догадался о нашей связи. Поэтому и солгала. Заставила его — и, полагаю, Вас тоже — поверить, будто действует в интересах Антонеллы. Насколько убедительна она была, о том судите сами. По крайней мере, ей удалось ввести в заблуждение Маурицио и выиграть время для меня. Доччи — большая семья, и любой предпринятый мною шаг требовал одобрения и поддержки со стороны других родственников. В тот раз я ими заручилась.

Маурицио лишен права наследства. Больше я его не увижу. Как он объяснит перемену обстоятельств жене, детям и друзьям — это его дело. Будет нелегко, но, не сомневаюсь, он выход найдет. Может быть, скажет, что я отказалась освобождать виллу, а он не желает больше терпеть мою нерешительность.

Правосудие ли это? Нет. Есть ли у нас доказательства его вины? Тоже нет. Но по крайней мере, правда вышла наружу. Достаточно и этого. Что так будет, я знала еще до Вашего приезда.

Вот и все, Адам. Хотелось бы мне, чтобы Вы не участвовали в этом, но что есть, то есть, и вина целиком моя. Надеюсь, Вы сможете простить Фаусто и Марию. В отношении себя я такой надежды не питаю.

Не представляю, что Вы сейчас чувствуете, но позвольте сказать вот что. Я лгала Вам, использовала Вас и даже подвергла реальной опасности (хотя Вы, сами о том не догадываясь, и находились под надежной защитой). Это так, не отрицаю. Но все остальное, что случилось между нами, было искренним и честным. Я имею в виду то, о чем сказала Вам перед вечеринкой. Я попросила Вас тогда запомнить те слова. Вы их помните? Надеюсь, что помните, потому что они — правда.

Вы, наверное, запутались и не понимаете старуху, пытающуюся восстановить справедливость в отношении умершего сына. Сейчас все это может представляться Вам чем-то невиданным и неслыханным, но время и бремя опыта спрессуют горькое воспоминание о пребывании на вилле Доччи так, что оно станет всего лишь еще одним слоем в основании Вашей жизни. Постарайтесь не забывать этого.

С любовью,

Адам прочел письмо дважды.

Вернувшись на террасу, он обнаружил, что мать уже подала гостям чай. Увидев по его лицу, что все хорошо, она улыбнулась и ушла в дом.

— Я думал, за всем этим стояла ты.

— Знаю. Марии пришлось сыграть, чтобы Маурицио поверил.

— Дело не только в этом. В последнее утро я видел, как Фаусто выходит из твоего дома.

Гости переглянулись.

— Он пришел, чтобы все объяснить. Мы поспорили, но он убедил меня подыграть. Сказал, что это ненадолго. Так и вышло, но все равно было нелегко.

Она осторожно взяла его за руку.

Фаусто положил на стол книгу. Ту самую, о скульптуре эпохи Ренессанса, что Адам потерял в парке Вьяреджо.

Адам провел по ней пальцем.

— Так то был ты?

Фаусто кивнул.

— Ты поехал туда за мной?

— Да. — Он вздохнул. — Извини. Мне очень жаль, что так получилось.

— Жаль?

— Да.

— О'кей.

— Вот и хорошо, — облегченно улыбнулся Фаусто.

За вещами пришлось ехать в небольшой отель у станции Пэрли. Не зная, как пойдут дела, они сняли там два номера, что доказывало, как выразился немного оттаявший отец Адама, «восхитительное отсутствие самонадеянности». Фаусто получил в свое распоряжение комнату Гарри, Антонеллу поместили в гостевой спальне в дальнем конце коридора.

Перед обедом Адам сводил гостей в бар «Олень и гончие». Фаусто впервые увидел, как играют в дартс, и сразу же включился в состязание, беззастенчиво таская чужие сигареты у своих новых и слегка сбитых с толку такой бесцеремонностью друзей.

Адам впервые за весь день остался наедине с Антонеллой.

— Привет.

— Как себя чувствуешь? — Она с улыбкой погладила его по ноге.

— Даже не знаю. Еще не привык.

— Спасибо за подарок.

— Какой подарок?

— Камень на кухне.

— Извини, завернуть было не во что.

Она рассмеялась.

Он взглянул на Фаусто.

— Синьора Фанелли знала?

— Синьора Фанелли?

— В то утро я проследил за Фаусто. От тебя он сразу отправился в пансион.

— И что?

— Ну… они… в близких отношениях. Я видел, как они целовались.

— Думаю, у них это началось только после твоего приезда. Бабушка говорит, что они всегда были близки, но между ними что-то стояло. Она рада, что препятствия больше нет.

— Нисколько не сомневаюсь.

— Чему ты улыбаешься?

— Ничему. Просто так.

Зная теперь кое-что о ее методах, Адам нисколько не сомневался, что она каким-то образом свела и эту пару. Как-никак пансионов в Сан-Кассиано хватало и без синьоры Фанелли.

Вечер был теплый, так что обедали на террасе. Мать превзошла себя на кухне, отец открыл пару бутылок кларета, которые приберегал для выпускного Адама. После тоста за Гарри все — в том числе и отец — посмеялись над его талантом везде находить приключения.

А потом, через несколько часов, случилось неизбежное: выскользнув из спальни, Адам на цыпочках прокрался в гостевую спальню. Антонелла ждала — голая под простыней. Необходимость сохранять тишину только подстегивала страсть. Когда все закончилось и они лежали, прижавшись друг к другу, он вдруг расплакался от избытка чувств, и она слизала слезы и обняла его.

Еще позже Антонелла прошептала:

— Бабушка думает, что знает, кто был любовником Флоры.

— Что? — проворчал он из полузабытья.

Она повторила.

Адам открыл глаза.

— Кто?

— Она не сказала. Заявила, что скажет только тебе лично.

— Она когда-нибудь прекратит?

— Прекратит что?

— Играть в свои игры.

Он попробовал разозлиться — им снова пытаются манипулировать! — но так и не смог. Синьора Доччи могла, конечно, считать, что лишь она одна в ответе за свое поведение, но он вовсе не был в этом уверен. Обдумав многое за последнюю неделю, Адам почти уверился в том, что все происходящее контролирует кто-то другой.

Он уже не помнил, когда последний раз видел, чтобы родители приходили в кухню в домашних халатах. Отец сидел за столом с Фаусто, мать поджаривала бекон на плите.

Адам подошел к ней и чмокнул в щеку.

— Доброе утро.

— Антонелла встала?

— Не знаю, я к ней не заглядывал.

Она лукаво посмотрела на него.

— Ну, тогда, может быть, отнесешь ей чашечку чаю?

— Хорошая мысль.

Наливая чай, он посмотрел через плечо. Фаусто что-то объяснял на итальянском, двигая по столу баночки с джемом, приборы и все прочее, что попадало под руку.

Мать наклонилась и шепнула:

— Мы думаем, это сражение при Гастингсе.

Глава 32

Пока его не было, прошли дожди, и ожившие виноградные лозы возродили надежды на хороший урожай. Зазеленел даже выгоревший лужок за гротом, хотя в прочих отношениях мемориальный сад ничуть не изменился.

Адам открыл книгу, подаренную синьорой Доччи, старинное, в кожаном переплете и, наверное, дорогое издание «Метаморфоз» Овидия. Она взяла с него обещание: не открывать книгу и не читать посвящение на форзаце, пока он не придет в сад.

Оно оказалось короткое и трогательное. Здесь же лежал листок, на котором синьора Доччи написала:

«Метаморфозы 1: 316».

Адам нашел нужную строчку в тексте и улыбнулся — она дает ему возможность самому найти ответ.

Подойдя к поляне Гиацинта, он открыл соответствующий отрывок, историю Девкалиона и Пирры, единственных, кто пережил великий потоп и чей плот пристал к горе Парнас.

Там крутая взнеслась гора двухвершинная к звездам,Именованьем Парнас; облаков верхи ее выше.

Адам посмотрел на Аполлона, стоящего на вершине Парнаса. Только это был не Парнас — пик ведь только один. Отступать от источника — такое не в духе Федерико Доччи, педантичного в отношении деталей. И если уж допустил отклонение, то для этого была какая-то причина.