Валерий Введенский - Приказчик без головы
– Соседей Телепнева допросили? Мещанку эту Прибабкину? Я уверен, что Егоров отсылал деньги по поручению Телепнева. Надо искать этому доказательства, Иван Дмитриевич, – посоветовал сыщику полицмейстер Мозжухин.
– Ищем. Но пока безрезультатно… Если не возражаете, господин полковник, я закончу допрос. Итак, Осетров, вы выяснили, кто шантажист, на крестинах. Но ведь Телепнева на крестинах не было? Если версия Пискунова верна и убийца – Телепнев, возникает вопрос: как он вычислил шантажиста?
– А я откуда знаю? – удивился вопросу Калина Фомич.
– Телепневу про дядюшку из Барнаула рассказал кто-то из гостей, – опять вмешался в допрос Мозжухин. – Их допросили?
– Пока что нет, – признался Иван Дмитриевич.
– Но хоть список-то у вас имеется? Ах, и списка нет! – воскликнул полковник. – Осетров, ну-ка припомните всех, кто присутствовал!
– Да я и половину их не знаю. Ломовики разные, грузчики…
– Позвольте помочь! – Челышков попытался подняться.
– Сиди, сиди! Тебе, герой, ногу надо щадить, – запротестовал Мозжухин.
– Я-то их всех знаю, господин полковник, всех помню! – похвастался околоточный. – Итак: Муравкин Антип, Муравкина Мария…
– Лучше бы письменно, Климент Сильвестрович, – оборвал его Крутилин. – Садись к нам за стол, вот тебе перо, бумага, чернильница. Пиши! А мы пока с Калиной Фомичем закончим. Скажите, Осетров, а может, это вы Телепневу про барнаульского дядюшку рассказали? А?
– Что вы, Иван Дмитриевич, я Телепнева лет пять не видал!
– Да неужто? – обрадовался Иван Дмитриевич. – А кто вчерась клялся, что это Телепнев ему голову подкинул?
– Ничего не понимаю! – опять встрял Мозжухин. – Так была голова в шкапу или нет?
– Нет! Не было! Я себя оговорил! – закричал Калина Фомич.
– А заодно и Телепнева. Пора правду говорить, Калина Фомич! Итак: кто к тебе перед обыском заходил? – Крутилин незаметно для себя стал Осетрову тыкать.
– Не помню… Ей-богу, не помню! Никто!
– Как никто? Ты ж про обыск заранее знал. Значит, кто-то предупредил. Кто?
Осетров побледнел.
– Ну же! Фамилия! – поторопил его Крутилин.
Калина Фомич открыл рот, словно додумался до страшной тайны. Потом поднял глаза на Крутилина и вымолвил:
– Неужели? А ведь и правда… Челышков!
– Ты что-то путаешь, Калина! – спокойно, не отрываясь от бумаг, произнес Климент Сильвестрович.
– Ничего я не путаю! Ты заходил, а потом вдруг закашлялся…
– Я часто кашляю. Легкие на Кавказе застудил!
– Я за водой побежал!..
– То в другой раз было!
– Нет, тогда! Когда про обыск зашел шепнуть.
Дмитрий Данилович повернулся к жене и сказал на ухо:
– Эх, жаль, что Стешка поспать любит. Не видела она посетителя!
– Климент Сильвестрович, я жду объяснений, – строго сказал Крутилин.
– Да кого вы слушаете, Иван Дмитриевич? – разозлился Челышков. – Калина разум от страха потерял! Вчера руки лизал, умолял спасти. Сегодня вон всех собак на меня вешает!
– Саблю отстегните, – неожиданно приказал Крутилин. – Уж больно ловко вы ею орудуете…
– Да вы чего? Взаправду подозреваете? Он ведь, – Челышков пальцем указал на Осетрова, – врет! Весь вечер врет!
– Саблю!
Челышков нехотя повиновался и отдал оружие городовым, которые встали за спиной околоточного.
– А вы, Калина Фомич, – продолжил начальник сыскной полиции, перейдя с Осетровым снова на «вы», – постарайтесь припомнить, не заметили ли тем утром чего-то необычного? Например, этого…
Крутилин вытащил из-под стола навсегда запомнившуюся Сашеньке шляпную коробку, которую она видела перед тем страшным ударом по голове. Глебка хранил в ней нехитрые свои сокровища. Иван Дмитриевич снял верхнюю крышку. Коробка внутри была запачкана землей и бурыми пятнами!
– Точно, видел! Глебка в то утро с ней на улице стоял! – воскликнул Осетров. – Я еще удивился, откуда у него коробка.
Дмитрий Данилович довольно потер руки. Долго они с Крутилиным мучились над вопросом, как Челышков пронес в дом Осетрова отрубленную голову. Не под шинелью же! А потом Крутилин вспомнил странную коробку.
– Итак, вы пошли за водой, Калина Фомич, – сказал тоже повеселевший Иван Дмитриевич, – окно из-за жары было раскрыто….
– Да-да, верно. Я теперь уверен: это Челышков! Он же, мерзавец, и с Бугаевым меня свел! И Сидора велел уволить. Мол, не беспокойся, Игнат сам с ним разберется.
– То есть вы все-таки рассказали Челышкову, что вас шантажировал Сидор?
– Да, на следующий же день после крестин. Вцепился он в меня, как клещ…
– Кого вы слушаете, господин Крутилин? – скривился околоточный. Сашенька поразилась его самообладанию. – Этот навозный кусок готов сейчас родную мать оболгать!
Осетрова же прорвало:
– И в тюрьму к Антипу Климент велел сходить. Скажи, мол, пусть не запирается, мол, позаботимся и о сыне, и о жене.
– А Марусю? Марусю кто тебе велел насиловать? Тоже я? – зло спросил Челышков.
Осетров не слушал:
– А вчера на Телепнева приказал валить! Мол, скажи, что это Козьма голову подкинул.
– Дурак ты, Калина. Ох и дурак! – покачал головой околоточный.
– Садитесь, Осетров, с вами все ясно, – разрешил Крутилин. – Челышков, так понимаю, признаваться ты не намерен?
– Иван Дмитриевич! Вы что, умом тронулись? – забыл о субординации Челышков. – Верите лжецу, уличенному в контрабанде и лжесвидетельстве?
– Верю, потому что уверен: ты убил семь человек.
– Ошибаетесь, не семь. Сто двадцать шесть! И все враги Отечества. Французики, англикашки, горцы разные…
– Не у горцев ли научился головы жертвам отрубать? Они их имамам своим в доказательство привозят. Мол, покончили мы с очередным врагом!
– Спасибо, что про доказательства напомнили, Крутилин, – язвительно поблагодарил сыщика Мозжухин. – Кстати, о них: вы выдвинули архисерьезные обвинения. Но, кроме утверждений весьма ненадежного э-э-э… свидетеля, фактов никаких не представили.
Крутилин покачал головой. Задуманный им с Тарусовым спектакль призван был обмануть прессу и убаюкать преступника в надежде, что, когда карты будут сброшены на стол, он от неожиданности сознается или проговорится. Но Челышков в расставленную ловушку не попался.
Что делать? Улики только косвенные! Ответ из Хабаровки ждать и ждать…
– Мы опросили городовых Петербургской части. Выяснилось, что именно Челышков устроил Глеба Егорова в трактир «Дедушка», помог ему снять жилье…
Климент Сильвестрович рассмеялся:
– Ну и что? Да, я принимал участие в судьбе несчастного сироты. Хотел вырвать его из криминального мира. Но, видать, мир тот слишком заманчив!
– Ваше высокоблагородие! – заскрипел зубами Крутилин. Вот ведь изверг! – Мои люди роют землю, рано или поздно…
Мозжухин его оборвал:
– Пусть лучше Буваевым займутся. Какая дерзость – пошлины не платить!
– Ваше высокоблагородие…
– Я не закончил! Вы удивились, Крутилин, когда вместо обер-полицмейстера сюда прибыл я. Что ж, дам тому объяснение. Треплов после аудиенции с вами пребывал в смятении и смущении. Предложенная вами версия показалась ему невероятной, невозможной! Потому он поручил мне поприсутствовать, составить свое мнение и доложить. Итак, господа. – Вспомнив про Сашеньку, Мозжухин добавил: – И дамы. Обвинения в адрес околоточного Челышкова – клевета! А вот версия с Телепневым логична и убедительна. Дело закрыто!
– Саблю верните, – поманил городовых Челышков.
И тут случилось чудо.
Дверь в кабинет Лябзина распахнулась, в проеме появился Выговский:
– Нашел, Иван Дмитриевич! И лошадь, и «эгоистку»!
Но вслед за ним в кабинет вошла вовсе не кобыла, а щуплый цыган:
– Иван Дмитриевич! Такой час, а вы на службе!
– Здорово, Еремей! – широко улыбнулся Крутилин. – Опять краденым торгуешь?
– Что вы? Честно приобретенным! Продавец мамой клялся, что продулся в карты, потому столь дешево.
– А ну-ка осмотрись! Не здесь ли картежник?
– Так рядом с вами сидит!
– Саблю забрать! – крикнул Крутилин городовым – и очень вовремя. Еще секунда, и Челышков выдернул бы ее из ножен.
– Ну вот и все. Пора каяться, Климент! – выдохнул начальник сыскной полиции. – Пора начистоту!
– Чего каяться? У вас в акте все правильно написано. Фамилию только поменяйте: Телепнев на Челышков.
– И все же уточним детали… – Иван Дмитриевич сел. – Мотив убийства Павла Фокина?
Околоточный усмехнулся:
– Обычный – любовь. Любил я Мотю больше отца с матерью! – Климент Сильвестрович прикрыл глаза руками, всхлипнул пару раз, потом вытер лицо обшлагом, достал папироску, чиркнул спичкой, затянулся крепко и начал исповедь: – Лет семь назад сняла Матрена у Живолуповой квартиру, чтоб клиентов там принимать. Безо всякого желтого билета, разумеется. Государству платить никто не хочет, не только Осетров. А я по службе безобразие такое обязан пресекать. Или за мзду глаза прикрыть. Мотя мне очень понравилась, посему деньгами не брал, исключительно лаской. И такую страсть она во мне возжигала – ни одна барышня сравниться не могла. Вот мыслишка и закралась: не жениться ли? Что падшая она, не смущало, скорей наоборот. Ежели такой прожженной бабе Господь вдруг мужа пошлет, изменять ему она не станет. Ужо нагулялась! Вот и начал обхаживать. И мыслишку покончить с развратом, жизнь круто поменять, в ней заронил. Да только Пашка проклятущий дорожку перебежал. Где они только познакомились?
