Антон Чиж - Пять капель смерти

Его не было с нами.

ВОПРОС. Под каким именем вас знал профессор?

Вера Павловна Холодова.

— Откуда у вас снимок? — спросила Зелиньска.

— Так это Раса произвела неизгладимое впечатление на приказчика фотоателье, капнув ему сомы?

Ядвига кивнула.

Ванзаров по-гусарски расправил усы:

— Спасибо за честность, пани Зелиньска.

— Не стоит благодарности…

— Позволите задать вопрос, наверное, последний?..

— Попробуйте.

— Кто решил отравить сомой мистера Санже?

Выждав, Зелиньска ответила:

— Никто…

— Но вы же заставляли его привозить в «Сан-Ремо» молодых и богатых мужчин.

— Ах, вот что! — сказала она. — Вы ошибаетесь…

— Разве не вы напоили Санже ликером с сомой? Разве не вы шантажировали его некой бумагой? Разве не вы заставили подписать Эдуарда Севиера чек на пятьдесят тысяч? Надеюсь, вам известно, что Севиер умер пять дней назад?

— Вы не понимаете…

— Что именно?

— Обвинения не по адресу.

— Неужели? Кому же их адресовать?

— Вы не понимаете простых вещей…

— Кто же загадочный гений злодейства, если не вы, госпожа Медоварова-Холодова?

Зелиньска повелительно подняла руку:

— Обещаете быть откровенным?

Ванзаров обещал ничего не скрывать.

— Как вы узнали, что я приду именно в этот банк?

Раскрывать карты было нельзя, впереди у нее допросы у Герасимова. Пришлось сымпровизировать: после случая в Сибирском во все банки столицы было разослано предупреждение не выдавать крупные суммы на предъявителя без тщательной проверки. Особенно если предъявитель — дама. И сразу сообщать в полицию.

Доводы Ванзаров излагал без огонька.

— Ну, что ж… Откровенность за откровенность, — сказала Ядвига. — Вы хотите знать, кто напоил Санже? Так я скажу вам: я никого не предавала. Даже когда работала на охранку. А уж тем более сейчас…

Допрос зашел в тупик.

— А что, пани Зелиньска, все-таки попробовали сому? — спросил Ванзаров.

— Я не смогла.

— А Раса?

— Не знаю. Последние дни она сильно изменилась.

— Как вы собирались осуществить пришествие Сомы к народу?

— На все воля Божья.

— Зачем трижды телефонировали мне с угрозами?

Ядвига с интересом взглянула на него:

— А я думала, что ваша жена что-то напутала с этим телефонированием.

— Во-первых, не жена, а сестра. Первый раз четвертого января. Последний — вчера.

— Хотите поймать в ловушку? — она усмехнулась. — Не выйдет. Вы от меня ничего не добьетесь.

Ванзаров направился к ящику телефона, но остановился:

— Можно личный вопрос, пани Зелиньска?

— Слишком много вопросов… Но так и быть. Напоследок.

— Неужели за свободу вашей любимой Польши ни в чем не повинные дети должны были заплатить своей жизнью?

Зелиньска насупилась и ответила:

— Это мой личный расчет с петербургской полицией за арест пять лет назад.

Ванзаров покрутил ручку телефонного аппарата, назвал барышне на коммутаторе номер Герасимова. Полковник обещал доехать с Мойки за пять минут.

— Мечислав Николаевич, будьте добры надеть нашей гостье наручники. Клиенты Охранного отделения должны быть в надлежащем виде.

Ротмистр бережно защелкнул на тонких запястьях тертые браслеты.

Приятно было видеть знакомое лицо с расплывающимся синяком. Выглядел Шмель слегка удрученным, помятым и притихшим, крылышки ему подрезали основательно. Долетался агент-невидимка. Во всем этом была капелька дегтя: взяли беглянку не мы, а сыск. Впрочем, это одно и то же. Работаем ради одного дела и сохранения спокойствия в нашем отечестве. Чтобы не устраивать при посторонних ненужных сцен, мои люди взяли барышню накрепко, наручники надели наши, английские, а не хлипкие браслеты полиции. Она еще пыталась красиво уйти, кричала что-то вроде: «Да здравствует Польша», ну и тому подобные глупости. Можно понять ее состояние: такую умницу взяли. Подробности задержания я и хотел выяснить.

Когда крики ее на лестнице затихли и мы с Ванзаровым остались вдвоем, я спросил, как вышли на след.

— При расследовании смерти господина Наливайного удалось выйти на секретаря американской миссии господина Санже. Он заподозрил, что его хотят отравить и ограбить, указал, где можно взять преступницу. Я вам докладывал.

Умеет господин Ванзаров отвечать так, что и не придерешься. Однако так просто отделаться у него не получится. Спрашиваю:

— Какое отношение к этому имеет профессор Окунёв?

— Входит в круг подозреваемых.

— Что удалось о нем установить?

— Самодовольная личность. Улик и фактов недостаточно для ареста.

Какие они все-таки наивные, в сыске. Если бы мы об уликах беспокоились, борьба с врагами отечества давно бы уже встала на тормозах.

— Что-нибудь особенное заметили? — спрашиваю.

Ванзаров смотрит на меня чистыми и наивными глазами:

— Только одно: Наливайный — гермафродит. У него редкая форма полного двунастия, как уверяет господин Лебедев.

— Обстоятельства его смерти до удивления похожи на смерть мистера Санже и некой купеческой дочки Толоконкиной. Не находите?

— Именно так, — отвечает Ванзаров. — Все следы ведут к Окунёву, но пока не можем его взять крепко.

— Шмель какое имеет к этому отношение?

— Скорее, к господину Санже. Она хотела его тривиально обокрасть.

— Да, это на нее похоже. Вспомнила воровскую молодость. Что-нибудь еще она вам рассказала?

— Это было невозможно. После меткого удара ротмистра Джуранского она минут пять как очнулась. Думали уже карету «Скорой помощи» вызывать.

— В банке она от вас ушла, трое агентов убито. Где же вы ее поймали?

— Убит один, двое ранены. Взяли в «Польской кофейне». При помощи логических умозаключений.

Умен и хитер, извивается, как карась на сковородке. Никак его не прихватишь. Подумал: что время терять, все, что надо, Шмель и так расскажет, а потом, в случае чего, побеседуем с чиновником Ванзаровым.

Благодарю и прошу выдать дело гермафродита. Он заявляет:

— У меня этого дела нет.

— То есть как? — спрашиваю.

— К смерти Наливайного проявил интерес Особый отдел полиции и лично его заведующий господин Макаров. Вчера Николай Александрович лично изъял у меня дело, дав приказ прекратить по нему любые разыскные действия.

Взял себя в руки, спрашиваю спокойно:

— Что было в деле?

— Прошу простить, господин полковник, не имею права раскрывать обстоятельства. На этот счет имею строгий приказ от вышестоящего начальства. Я привык четко выполнять все распоряжения.

Что тут поделать! Прохвост Ванзаров строго следовал букве служебных инструкций Департамента полиции. И даже я, при всей своей власти, не мог отменить приказ Особого отдела. Пробую зайти с другого конца, ласкового:

— Родион Георгиевич, ценю вашу порядочность. Но хоть пару словечек, что вам удалось узнать о роли моего агента в этом деле? Приватно.

— Ну, разве приватно. Полонская имела контакты с убитым, но никаких улик ее виновности в смерти Наливайного я не нашел. А допрашивать вы запретили.

Изъяв фотографию Шмеля, я попрощался, но намекнул, что наша встреча, возможно, не последняя. Он выразил готовность оказать любую помощь. Скользкий господин, очень скользкий. Нам бы такой очень пригодился.

Скажу вам, Николай, не таясь: после таких скачек с препятствиями даже мне потребовался отдых. Кажется, служишь в сыскной полиции, работай с бумагами да свидетелей допрашивай. А тут не успел из одной фланговой атаки выскочить, как тут же с головой в новую. И без остановки. Что я, железный человек, что ли? Двужильный у меня командир, не иначе. Но и ему передышка потребовалась. Пригласил пройтись по морозцу.

Вышли мы на Екатерининский канал и направились к Театральной площади прогулочным шагом. Ванзаров руки за спину заложил, идет молча. Не смею нарушить его мысленного средоточения. Жду, когда сам начнет. А так и подмывает спросить. Но нельзя. Чего доброго, обидится, и наш поход в самом деле обернется пустой прогулкой. Надо терпеть.

И терпение мое было вознаграждено. Он под руку меня взял и говорит:

— Займемся, ротмистр, майевтикой.

— Не имею чести знать, — отвечаю.

— Повивальное искусство, с помощью которого поможем родиться истине. Как говорил Сократ, за неимением собственной мудрости буду задавать вопросы, а вы отвечать. Таким образом мы отыщем истину. Согласны?

Что тут сказать? Дело нам привычное — на вопросы начальства отвечать. Хоть командира эскадрона, хоть Сократа.