Антон Чиж - Пять капель смерти
— Теперь уж все равно ничего не выйдет. Одна мертва, другая в охранке.
— Я так не думаю, — Ванзаров мне с напором. — Убийца хорошо знаком с идеей Окунёва о свержении старой религии и создании нового мира. Пропадать такому шансу непозволительно.
— Неужто неизвестный преступник хочет получить легендарную силу бога Сомы?
— Готовится нечто худшее. Если спорынья попадает в хлеб…
Ванзаров остановился как вкопанный и уставился на тумбу с рекламными плакатами. Разглядывает русскую красавицу в кокошнике, что с подноса бутылочки пива «Калинкин» предлагает.
— Ротмистр, кто производит больше всего пива в Петербурге?
Вопрос, конечно, смешной и всем известный.
— Калинкинский завод, кто же еще, — говорю.
И тут мы побежали опять. Да еще как припустили.
Из воспоминаний Аполлона Григорьевича ЛебедеваДенек у друзей моих выдался не блестящий. Уже наслышан, как их лихо разгромили в банке. Приехал, чтобы поддержать добрым или веселым словом. Уж как придется. Захожу в кабинет Ванзарова, а он лихорадочно бумажки перебирает.
Говорю ему утешительно:
— Ничего, коллега, с кем не бывает. Вы еще их одолеете. Будут и у вас хорошие вести.
Он эдак дерзко:
— У нас и так полно хороших новостей. Вот депеша: жизни Курочкина ничего не угрожает, пуля прошла навылет. А вот другая из американской миссии: требуют немедленно разыскать убийцу и при этом прекратить любые следственные действия в отношении американского гражданина. Разве не хорошая новость? Или вот еще: из Шувалова. Наш друг околоточный Заблоцкий сообщает: сегодня ночью дотла сгорела дача профессора Окунёва. Постовые никого из посторонних не видели, а когда заметили столб огня над крышей, было поздно. Разве это не отлично?
Вижу, для шуток время неподходящее, Ванзаров кипит, как перегретая колба. Надо с осторожностью. Вытаскиваю бумажку, кладу ему на стол:
— Коллега, уделите пару минут вашего драгоценного внимания.
Он не слушает, бросается к телефонному аппарату, называет номер председателя «Калинкинского пивомедоваренного товарищества» господина Эбсворта, просит принять по срочному делу и только тогда удостаивает меня:
— Что-то срочное?
— Нашел кое-какие интересные данные по гермафродитам… — говорю.
— Аполлон Григорьевич, это очень интересно, но сейчас не до лекций, — и уже к дверям бежит.
Это совсем ни в какие ворота!
— Может, послушаете?
— После, дорогой друг. Все, что связано с Наливайным, меня уже интересует мало. Дорога каждая минута…
И пулей выскакивает. Совсем не в себе друг наш пребывал. А ведь если бы послушал…
Конспект лекций полковника жандармского корпуса Герасимова Александра Васильевича, начальника петербургского Охранного отделения в отставкеВ этот день у меня дел было выше головы. Требовалось завершить расследование происшествия 6 января, когда по нелепой случайности чуть не погибли император и его семья. Государь возглавил процессию к крещенской проруби у Зимнего дворца, которая считалась святой Иорданью. Ровно в полдень был дан залп из батареи на стрелке Васильевского острова. Одна из пушек оказалась заряжена боевой картечью. Заряд ударил поверх толпы сановных гостей и выбил стекла дворца. Я лично вел допросы подозреваемых в халатности или преступном умысле.
К тому же обстановка в городе становилась угрожающей. Бастовало сто семь тысяч рабочих, но власти не предпринимали решительных мер. Я предложил арестовать Гапона и тем самым обезглавить рабочее движение. Как агент, поп не выполнил стоящих перед ним задач и явно начал свою игру. Но оказалось, что Гапону удалось получить честное «солдатское» слово градоначальника Фуллона, что его не арестуют. Я мог злиться на такую непростительную слепоту высших чиновников, но поделать ничего не мог.
Шмелем поручил заниматься самым опытным моим офицерам: ротмистрам Илье Дукальскому и Михаилу фон Котену.
Им были поставлена задача: выяснить, что за вещество изобрел профессор Окунёв и каким образом оно может действовать. Также я потребовал выбить четкие показания, что мой предшественник, подполковник Кременецкий, был завербован Никой Карловной Полонской и работал на революционное подполье. А заодно проверить, не проводил ли господин Ванзаров неразрешенных допросов и не получил ли информацию о загадочном составе.
Подчиненные обещали, что не пройдет и часа, как на стол лягут признательные показания. Сомневаться в их способностях мне не приходилось, и я окунулся в неотложные дела.
Воспоминания сотрудника петербургской сыскной полиции ротмистра Джуранского Мечислава НиколаевичаВырвал я у Казанского участка пролетку, уселись с начальником, едем. Вернее, мчимся. Кучер наш, городовой Ерохин, лихим наездником оказался. Кнут так и свищет, молодец, с ветерком прокатил. Конечно, перед важным делом Ванзарову надо подумать, мысли разные в порядок привести, но меня так и распирает, не могу удержаться.
— Отчего такая срочность, Родион Георгиевич? — спрашиваю.
Он ко мне наклонился, вроде чтобы городовой не услышал лишнего, и говорит:
— Помните молодого человека, который ошибся комнатой, когда проводили обыск в «Сан-Ремо»?
— Отлично помню.
— Юный денди наверняка Ричард Эбсворт, сын председателя правления «Калинкина».
И что тут такого? Не могу понять, ради чего надо нестись сломя голову. Ванзаров словно мое затруднение понял и спрашивает:
— Почему Зелиньска не напоила юного Эбсворта сомой, а оставила живым?
Опять майевтика проклятая.
— Может, влюбились? — говорю.
— Ей нужен человек, который может беспрепятственно войти в пивные цеха и вылить в чаны отраву. Сын председателя правления — вне подозрений.
— Ах ты ж… — у меня само собой вырвалось крепкое кавалерийское словцо.
— Истина всегда перед вами, — говорит Ванзаров. — Надо только ее увидеть.
Ему-то хорошо говорить. А я вот ничего не вижу, пока меня носом не ткнут. Такая вот досада.
Конспект лекций полковника жандармского корпуса Герасимова Александра Васильевича, начальника петербургского Охранного отделения в отставкеВ восьмом часу я вспомнил, что от подчиненных нет ни слуху ни духу. А между тем прошло более пяти часов, как они занимались Шмелем. Я спустился в тюремные подвалы, которые располагались прямо в нашем здании на Мойке, 12. Камеры были устроены для временного содержания тех, кого часто вызывали на допросы по текущим делам.
Дежурный унтер-офицер тюремного блока открыл дверь камеры номер 5. Когда я переступил порог, ротмистр фон Котен вылил ведро на арестантку. Она застонала. Без сомнения, помощники постарались от души.
На ней не осталось живого места. Связали руки, губы разбили в кровавое месиво. На полу валялась шахматная доска с обрывками кожи и кровавыми разводами. Видимо, ломали пальцы между створок. Платье сорвали до пояса. На груди виднелись пятна от прижигания сигаретами. Тело пересекали следы плеточных ударов. В общем, допрос по высшему уровню.
Оба мои офицера так наработались, что в холодном подвале скинули мундиры, оставшись в сорочках с закатанными рукавами. Дукальский помахивал кожаной грушей, наполненной песком. Заметив меня, приняли стойку «смирно».
Я подошел к столу, на котором стояла пишущая машинка со вставленным листом. На нем появились заглавие проводимого допроса с датой и ответ на первый вопрос. Я прочитал, что барышню зовут Ядвига Зелиньска. Выдергиваю листок из каретки, предъявляю офицерам.
— И это все? За пять часов пристрастного допроса?
— Стараемся, господин полковник, — рапортует Дукальский.
— А результаты?
— Молчит.
— На любой вопрос отвечала бранью и пела польские песни, — добавляет фон Котен.
— Прекрасно, господа, — говорю, комкая лист и бросая на пол. — Не смогли разговорить слабую женщину. Хороши, нечего сказать!
Дукальский грушу с песком отбросил и говорит:
— Прикажете применить особые средства?
От красоты ее остались жалкие ошметки. Ах, мой бедный Шмель. Не надо было играть с нами. Жало-то уже вырвали. И тут мне пришла на ум интересная мысль: а ведь госпожи Зелиньской формально не существует. Она не имеет вида на жительство в столице и вообще здесь никогда не появлялась. Значит, не надо сообщать прокурору про арест и объяснять, кто она такая и почему потребовалось задержание. А госпожа Полонская может бесследно исчезнуть. Всякое бывает в столице. Вот пусть полиция и ищет. Что же касается агента Шмеля, то стоит уничтожить личное дело в сейфе, и этот персонаж растворится. Перестанет существовать. Нигде, ни в одном докладе настоящее имя не упоминалось. А строка в расходной ведомости перейдет другому агенту. Выпускать из камеры в таком виде Зелиньску невозможно. Она должна заговорить любой ценой.
