Дмитрий Дивеевский - Альфа и Омега
Из века в век копилось у нас нерадивое отношение к христианскому долгу, а привело к тому, что бесы неимоверно размножились. Ведь для них лучше пьянства и равнодушия условий не придумать. Вот результат духовной лености.
Теперь о тайных исторических событиях. Где бесов много, там у них и игрища. Не задумывались, почему это на Кутке деревья не растут, на самом высоком местном холме? Весь Окоянов в зелени тонет, а на Кутке лысина, даже вдоль дороги кустиков нет?
– Не сажали, видать, вот и не растут.
– Будет Вам, Филофей Никитич! Кто в те времена насаждениями занимался. Деревья самосевом росли. Так вот, от большого скопления нечисти образовалась там их Лысая гора, и творили они там в полнолуние свои адские игрища. Страшное дело! Для тайной истории, неизвестной людям, это заметное событие. Появление любой Лысой горы ею регистрируется и изучается отдельно. Подобных гор по Руси не так уж и много было. Так что Окоянов отличился. Потому как в бесовских играх нечисть силой заряжается и обретает способность большие массы людей себе подчинять. Вот Вам и история. Окоянов пьет, разводит чертей, те в свою очередь заводят здесь Лысую гору и набираются сил для нового окаянства. Отсюда и окаянное поведение местных граждан. Все храмы взорваны подчистую, священников извели, генерала Власова вскормили, самого страшного предателя Родины…
– При чем здесь генерал Власов? Он не наших будет!
– А Вы что, Филофей Никитич, не знали, что он неподалеку, из Гагинского района происходит? Его деревеньку с Лысой горы в бинокль можно увидеть.
– Вот это история!
– Да уж, история. Такие нелюди, как он, только от коловращений чертей появляются. А другого коловращения в округе не замечено. Так что, генерал этот местной выгонки. Мало Вам, или еще рассказать?
– Уж увольте, Федор Федорович. Многовато мне для первого раза. Хотя интересно знать, сейчас-то этих чертей меньше стало, или нет?
– Спросите лучше, Лысая гора сейчас в ходу, или заброшена. Это важней будет.
– Ну и?
– Нет, Филофей Никитич, не в ходу. Степан постарался.
– Этот, Нострадамов, что ли?
– Точно так.
– Один человек бесовское сборище прикрыл? Разве это возможно?
– Не один, конечно, были у него товарищи. Но сам он был сильный христианин.
– Что это такое – сильный христианин?
– Когда человек в земной жизни больших грехов избегает и с нечистью успешную битву ведет, он может быть прославлен при переходе в царствие небесное. Нострадамов много подвигов при жизни совершил, про которые его земляки и не знают. Вот так и получилось… Да у Вас же имеются его воспоминания…
– Это тетрадочка, что ли?
– Она самая.
– Непременно сегодня же загляну.
– Загляните, не пожалеете.
– А каким же образом понимать, что Господь сегодня здесь наше общение позволил?
– Господь всепрощающ. Он посылает нашему народу исцеление, а мы – только при том помогаем. Потому что без нашей помощи вы не исцелитесь.
– Какое исцеление?
– Этого я открыть не могу, но скажу лишь одно. Наблюдайте, как много девочек начнет рождаться.
– И что?
– Чем больше женщин, тем больше прирост народонаселения. Вот и думайте.
29. Лысая гора
«Тяжелая тоска целый день плавала где-то в верхнем озоне, а вечером осела на город. Улицы увязли в беззвучии, которое таило в себе что-то грозное. Когда же колокол пробил полночь, свет и тьма разделились. Нижняя часть города исчезла в черной тени, а на Кутке все покрылось ослепительным лунным светом.
Я лежал в своей постели, страдал бессонницей и силился понять, что происходит. По своей способности видеть нечистую силу, я обычно улавливал тайный ход вещей. Теперь же никакой нечисти вокруг не усматривалось, словно по улицам прошел крестный ход. Это было странно. Я томился от невозможности уснуть и от тоски, внезапно сковавшей сердце. В воздухе что-то назревало, и я не знал, что же это. Несмотря на охватившее меня плачевное состояние, я решил полюбопытствовать, у одного ли меня сегодня такие ощущения, или я не одинок. Взяв в дорогу настольный крест и фонарь, я пошел на угол к отцу Роману, окно которого еще не погасло. Он впустил меня по моему стуку, и я увидел, что застал священника за молитвой. Перед его киотом теплился десяток свечей, а сам он пребывал в растревоженном и непокойном состоянии. Я спросил, нет ли у него бессонницы и ажитации. Он ответил утвердительно. На мой вопрос, с чем отец Роман это связывает, он сказал, что по его убеждению сегодня нечистая сила справляет шабаш. Верными признаками тому были следующие факты: на вечерней службе при совершеннейшем безветрии хлопнуло приоткрытое окно храма, да хлопнуло так, что из него вылетели вставные стекла, упала лампада перед иконой св. архистратига Михаила, церковными вратами прищемило ногу нищенке, на исповедь приходила тронувшаяся умом барыня Засыпкина и говорила срамные вещи. Слишком много непотребного для одного вечера.
Тогда я сказал отцу Роману, что душа моя исходит мучением и неистово восстает против козней нечистой силы, и что не вижу я причины эти козни терпеть. Эдак она совсем распояшется и устроит в нашем городе настоящий вертеп. И коли мы с ним понимаем, откуда ветер дует, то наш долг – против нечисти с молитвою подняться и ее безобразия пресечь.
Отец Роман был священником опытным и зорким.
– Но хватит ли тебе смелости выходить на бой, – спросил он у меня, – не запачкал ли ты душу тяжкими грехами? Ты ведь и причащался-то, поди, с полгода тому. На такую работу надо сильно укрепляться.
Я легкомысленно уверил его в готовности начать предприятие и даже указал направление похода. Надо было идти на вершину Кутка, где светилось под луной голое поле. Правда, по дороге к священнику я уже разглядел сгустившееся на поле неясное пятно и не сомневался, что это сборище нечистой силы, сбежавшейся со всех концов города на свой шабаш.
Мы сговорились, отец Роман возжег кадило, я взял трехсвечник и крест, и мы двинулись в сторону Кутка, возглашая молитву Животворящему Честному Кресту. Окна на улицах были темны, никто не ответил на наши тайные надежды и не присоединился к нам. Лишь на подходе к Кутку от дома купца Ермишина отделился бездомный мальчик Иннокентий, спавший с собаками у сторожа, и попросился к нам. Я проверил, был ли на нем нательный крестик. Крестик был, и мы позволили ему присоединиться. В руки я ему дал еще одну свечу.
По мере нашего приближения к освещенному полю я все яснее различал очертания собравшейся там толпы, в то время как спутники мои пока ничего не видели. Чем ближе мы подходили к пятну, тем больше мое сердце сжимал ужас. Товарищи мои также стали воспринимать угрозу, и все мы сжались в одну кучку, взывая ко Святому Кресту.
Идти становилось все тяжелее, будто ноги погружались в густую тину. Тела наши отяжелели и ослабли, внутренности дрожали, но памятуя свой христианский долг, мы продолжали двигаться.
Наконец, подойдя на достаточное расстояние, я смог хорошо различить происходящее. В центре поля, под зловещим лунным светом стояло возвышение наподобие сцены. На нем располагались мужчины и женщины цивильного вида в сюртуках, белых манишках и красивых платьях. Они крепко схватили друг друга под руки, раскачивались в такт и гудели монотонную мелодию, напоминавшую гул ветра. Дирижировал ими, ловко размахивая палочкой, знакомый нам человек. Это был заведующий уездным культпросветом Лев Троскин. Он, казалось, не видит ничего перед собой и полностью погружен в эту странную и тревожную мелодию.
Возвышение окружала плотная толпа людей, сбившаяся в единое целое. Она также раскачивалась и гудела. От огромной луны отделялись мертвенно – зеленые сполохи и плыли к полю. Троскин дирижировал все энергичнее, гудение все усиливалось и, наконец, превратилось в рев приближающегося урагана. Ураган этот покрыл все окружающее пространство и достиг такой силы, что у нас заложило в ушах. Вид толпы был ужасен. Каждый стоявший в ней разинул рот, выпучил глаза, напрягся от усердия и ревел всем своим существом. Истошный визг и рокочущие басы, козлиное блекотанье и свиное хрюканье смешались в отвратительную какофонию. Было видно, что из людей выходит на свободу их животная суть. В наивысший момент в небе развернулись две огромные белые кулисы. На одной из них было написано черною краской слово ПРЕЛЕСТЬ, на другой слово СТРАСТЬ. Они некоторое время повисели в воздухе, как бы давая каждому возможность прочитать надписи, а затем стали опадать на толпу и сцену. Когда же они покрыли головы присутствовавших, то превратились во влажный туман и оросили всех брызгами. Толпа неистовствовала. Попало несколько капель и на меня. Я был настолько зачарован происходящим, что не сразу сообразил прочитать молитву, а стоял, как загипнотизированный. От этого капли стали действовать. Я почувствовал, как меня охватывают плотские желания и увидел с краю толпы обнаженную женщину необыкновенной красоты, которая, смеясь, манила меня пальцем и делала срамные движения нежным телом. Сильнейшее влечение пронзило меня, и я понял, что ничего не смогу против него поделать. Словно магнитом притянуло меня к этой женщине, я слился с ней и стал сгорать в огне животного чувства, слыша только могучий рев толпы: «Страсть, страсть, страсть». Вокруг творилось безобразное блудодеяние, полное содомской вседозволенности, но это только окрыляло меня. Вид обезумевших от страсти лиц и сочленявшихся всевозможным образом тел придавал мне ранее неизведанное наслаждение. Я весь превратился в блуд и пребывал в восторге. Мне казалось, что я растворяюсь в наслаждении и одновременно владею миром. Потом я стал возвращаться в себя и увидел, что женщина обнимает и целует мне ноги, восклицая: «Самый красивый, самый сильный, самый умный», – и будто весь мир вторил ее словам. Я почувствовал себя таковым. Гордость распирала мою грудь, и я не слышал, как толпа ревела: «Прелесть, прелесть, прелесть». Вокруг меня творилось подобное. Мужчины гордо выпячивали груди, тыкали в себя пальцами и задирали носы в припадке мании величия. Женщины оттопыривали зады, демонстрируя их привлекательность, подбрасывали груди и призывно манили к себе кокетливыми взглядами. Они прельщали друг друга самым непотребным образом, и это было далеко от поведения разумных людей. Однако мне это доставляло неизъяснимую сладость, и я корчился вместе с ними, даже не заметив, что потерял крест и трехсвечник. Но все-таки мысль о том, что я пришел сюда не один, мелькнула в затуманенном моем мозгу. Я стал искать глазами своих товарищей и увидел их рядом. Отец Роман стоял, закрыв глаза, сцепив руки на груди, истово молясь. Лицо его было искажено страхом. Мальчик же Иннокентий, напротив, смотрел на происходящее с интересом, и оно, казалось, не ранило его детскую душу. Он обернулся ко мне, увидел мое растрепанное и полоумное состояние и протянул мне свою свечу. Движение его было неловким, свеча слегка обожгла мне руку, и я тут же встрепенулся.
