Валентин Лавров - Кровавая плаха

Как-то Николаю вышла необходимость срочно сделать в банке депозит, а вся наличность в домашнем сейфе хранилась. Вот и прикатил он на Саблинскую в неурочный час.

Из окон на всю улицу неслись звуки фортепьяно и голос жены, выводившей какой-то романс.

Мать, открывшая ему дверь, покачала головой:

— От этих музыкантов хоть из дому беги! — И в сердцах буркнула: — Вот уж точно: женился на скорую руку, да на долгую муку.

Поднялся Николай на второй этаж. Там в гостиной за роялем сидит в засаленном фраке, похожий на кузнечика, тощий долговязый человек при длинных усах и проборе посредине головы — месье Поль.

Он чуть кивнул Николаю, а жена и вовсе его не замечает, влюбленными глазками в месье вперилась, улыбается, будто даже заискивает.

Тошно стало Николаю.

Другой раз, освободившись от дел пораньше, он вернулся вдруг домой. Внизу кухарка Ольга Козлова с неприязнью и несколько дерзко говорит:

— Ну что, хозяин, дождались мы! Валентина Даниловна с этим хлыщом заморенным на лошадях уехала кататься.

Тут и мать поспела:

— Эх, сыночек! Не зря тебя отец поучал: жене глупой спускать — добра не видать. Баба на сносях, а поведения такого, что впору ее обухом от дури лечить.

…Вечером в доме Кашиных было много шума: Николай наотрез запретил месье Полю бывать в его доме, а жене пришлось выслушать немало горьких упреков.

Но Валентину голыми руками не возьмешь. Заголосила она, будто режут ее, простоволосая и в домашнем платье выскочила на улицу:

— Помогите, люди добрые! Убивают, не дают на пианине распоряжаться! Сил моих больше нету такой реприманд выносить! Нынче же утоплюсь…

Собралась толпа. Хохочут, Николаю советуют:

— Когда топиться будет, ты, купец, не торопись ее спасать! Пусть малость в водичке охладится. Ну и баба нравная!

…На следующее утро кучер Прохор по приказу Николая свез в дом Чесноковой ее дочку вместе с пианино.

Фекла Егоровна надавала Валентине оплеух и отправилась на Саблинскую вымаливать прощения.

Николай жену в дом вернул на условиях: ликеру тайком в спальне не пить, папирос не курить и вообще свой испорченный ндрав не показывать.

Валентина обещала исправиться.

Пробежало холодное время года.

Весна 1897 года была дружной. Уже к Радонице — дню поминовения усопших, в садах и огородах выперла дружная зелень, воздух наполнился несказанными ароматами.

Обеими семьями и со всей челядью съездили на Митрофаньевское кладбище, поклонились родным могилкам. Склепы Кашиных и Чесноковых как нарочно были по соседству. Родоначальник купеческого дома Кашиных, бывший крепостной князей Черкасских, Иван Никандрович был мужиком здоровым, на кулачках не смущался с простонародьем биться лет до шестидесяти.

Иван Иванович задумчиво сидел у надгробия. На плите были выбиты слова, некогда написанные А. П. Сумароковым и столь поразившие русские сердца, что стали они украшением тысяч и тысяч последних приютов человеческих:

Прохожий, обща всем живущим часть моя:Что ты, и я то был. Ты будешь то, что я.

И под этой эпитафией годы рождения и смерти купца первой гильдии И. Н. Кашина: «1799–1883».

— А ведь батюшка прожил бы не менее чем сто лет, — с восхищением произнес Иван Иванович. — Ах, чудный Старик был! Я ведь у него родился, когда ему шел…

— Пятьдесят четвертый годок, — вставила слово Анна Петровна. — Старше жены был на три десятка лет. И уж счастлива, уж счастлива она с ним была! За всю жизнь слова плохого не слыхала… — И женщина оросила свое лицо слезами.

— А помер он оттого, что бревно непосильно тяжелое поднял. Кашлять стал, кровь горлом пошла…

— Сгорел в два месяца, — сказала, успокаиваясь, Анна Петровна, обожавшая родителей мужа.

…Потом поехали в лесок, где среди сохранившегося покрова прошлогодней листвы раскинулись палатки, возле которых дымили блестящие золотом и серебром самовары.

— Идите сюда, сердешные! — зазывала их седенькая старушка в платочке в синий горошек. — Медок у меня хоть и не надышний, еще рано новому быть, а все равно. духовитый, для организма полезный. И огурчики соленые для аппетиту.

— Что ж! Старушка ты умильная, — солидно роняет Иван Иванович, — пои нас чаем горячим, а провизия у нас припасена. — Эй, Прохор! Живо тащи из коляски погребец. Сейчас косушкой разогреемся!

— Много ли в ей, косушке? — засомневалась Фекла Егоровна. — Теперича, ежели очувствоваться как должно на свежем воздухе, и полштофа на всю кумпанию еле-еле хватит.

— Не свадьба какая, и косушки с вас будет, — урезонила ее Анна Петровна. — И сливовой наливки есть бутылка.

Иван Иванович, глядя, как женщины расставляют на столе закуски, распорядился:

— Гони, Прохор, домой. Прикажи Валентине, чтоб к нашей трапезе ехала. Доставь ее осторожно, она от бремени вот-вот разрешится.

…Вскоре Прохор привез улыбающуюся Валентину, которую из-за ее серьезного положения на кладбище не взяли: «Чтоб плод не печалить!»

…Благодатная была весна. Рано и споро все росло и цвело, над столом летали витутни. Щебетали разные птицы. Солнце щедро дарило тепло. На сердце был мир и покой. Никто не думал о том, что недалек жуткий час, который навсегда разъединит сидевших за праздничной трапезой людей.

Через шесть дней Валентина родила мальчика.

Счастью Николая не было предела. В ознаменование такого события он подарил ей изумрудное ожерелье.

В августе он отправился в Любань: отец, все чаще недуживший, позвал сына помочь ему в торговых делах. Вернулся Николай домой недели через две. Ольга Козлова, увидав хозяина, не выдержала, расплакалась. Николаи настойчиво стал допытываться причин ее огорчения. Тогда Ольга призналась:

— Валентина поселила в доме Ваську Ладугина…

Николай почувствовал, что земля под ним зашаталась.

— Ну и что? — спросил он сдавленным голосом.

Кухарка, ткнувшись носом в плечо хозяина, разрыдалась:

— Совсем бесстыдной стала Валентина… Не таятся, людей даже не стесняются. Васька и сейчас у нее. Пользуются моментом, так как вы и Анна Петровна в Любань уехавши.

На лестнице часто застучали шаги. То дворник в щегольских лаковых сапогах, в тройке и кубовой рубахе, что-то непринужденна насвистывая, спешил к выходу.

Увидав Николая, он сдернул с головы картуз с блестящим коротким по моде козырьком, осклабился:

— Наше вам с кисточкой!

— Ты что тут делаешь так поздно? — с трудом сдерживая волнение, спросил Николай.

— Так это барыня приказала мне мадеры принести. Вот я и сбегал до лавки Трохиных, купил-с!

Буравя взором дворника, Николай с угрозой в тоне выдавил:

— Чтоб я тебя, подлеца, в своем: доме больше не видел. Пользуешься слабостью Валентины Даниловны к хмельному? Пошел, сукин сын, вон!

— Я вам не какой-нибудь крепостной! — начал выламываться Василий. — Я человек вольный…

В этот момент из своей каморки появился истопник Федор Морозов. Стукнув деревяшкой по полу, он шагнул к Василию и вдруг цепко ухватился за его ухо, безжалостно крутанул его. Дворник дико взвыл.

— Ты, шельмец, думаешь скрыть свои проказы? Подлец ты и брандахлыст! Будешь еще блудить?

— Ой, больно! Больше не буду… Ай!

— Пошел отсюда! Всякая тварь портит жизнь хорошему человеку.

Василий выскочил на крыльцо, потирая распухшее ухо.

Тяжело ступая, Николай вошел в спальню. Жена лежала навзничь на широкой кровати и пьяно улыбалась:

— Кто пришел! Я завсегда рада… хочу!

…С первым поездом Николай уехал в Любань.

Прошло еще два года. Валентина вскоре после размолвки приезжала к мужу в Любань и вымолила прошение. Она обещала исправиться и в доказательство серьезности намерений приводила страшные клятвы.

Николай, дороживший семьей, вновь простил блудливую супругу. С год они жили мирно. Именно в этот период Валентина родила второго сына. Казалось, семейная радость наконец поселилась в доме Кашиных, что на Саблинской улице.

Но дела опять позвали Николая в Любань. Отец его в те дни — речь идет о весне 1901 года — жил в Петербурге. В конце марта он сильно простудился и 1 апреля умер.

Похороны пришлись на 3 апреля. Хоронили на Митрофаньевском кладбище. Было тепло, пахло первой зеленью. Сырая кладбищенская земля жвакала под ногами. Возле церкви с протянутыми руками стояла серая нищая братия. Федор Морозов наделял каждого гривенником. С этой целью накануне наменяли по лавкам мелочь. Целую телегу парниковых цветов, чтобы выложить ими путь к последнему приюту хозяина, привез Прохор. Заходившуюся в рыданиях Анну Петровну вел под руку сам весь зареванный Николай. Любопытные старушки, без которых не обходятся ни свадьбы, ни похороны, судили: сколько же капитала отошло молодому хозяину? И еще, что на помин души Иван Ивановича будут щи с головизною, оладьи или блины со сметаной и гороховый кисель. Вспомнили и то, что когда хоронили отца нынешнего покойника, то нищим роздали по полтиннику.