Чекистский невод - Валерий Георгиевич Шарапов
– Господи помилуй, какая камера… – Нина Георгиевна задрожала. – Родиону нельзя в камеру, она его убьет…
– А вы здорово помогаете, – заметила Карина и отхлебнула из стакана.
– Я не помогаю, а разбираюсь, – отрезал Кольцов. – Если ваш муж, Нина Георгиевна, ни в чем не виноват, я сделаю все возможное, чтобы с него сняли обвинения и восстановили доброе имя.
– Но это же безумие, – прошептала Нина Георгиевна. – Если в шахте что-то произошло, почему сразу виноватым оказывается мой муж? А все остальные? Чем они занимались, почему не следили? Что за история со встречей с иностранцем? Родион не хотел толкаться в универмаге, сказал, что подождет в парке… Я ведь не дура, Михаил Андреевич, сами подумайте. Допустим, он собрался там с кем-то встретиться. Тогда мы должны были целенаправленно, в нужное время подойти к универмагу. Но мы без цели бродили по городу, и зайти в универмаг предложила я, а не он, понимаете? Это совершенно точно, он еще упрямился, убеждал меня, что там все равно покупать нечего. Но потом уступил и пошел в парк, сказал, что подышит воздухом. О какой намеренной встрече можно говорить? Я стала это объяснять, меня никто не слушает, а Родиона тем более… Откуда денежная сумма в ящике стола? Ума не приложу, откуда она там взялась, не имею привычки шарить по столам и шкафам мужа… Этот конверт туда мог подложить кто угодно, разве трудно понять? Кабинет всегда открыт, стол не закрывается. Не говорите, что с этого конверта не сняли отпечатки пальцев, обязательно сняли. И что, обнаружили на нем пальцы моего мужа? Если да, то так бы и сказали. Но ваши следователи деликатно умалчивают. Сам Родион стер отпечатки своих пальцев с конверта, а потом спрятал в свой же стол? Знаете, я не эксперт-криминалист, не сотрудник милиции, но это же очевидно…
– И кто, по-вашему, мог подкинуть конверт?
– Да кто угодно. Это могли сделать давно, вряд ли Родион лазит так глубоко в свой ящик. Его могли подложить в субботу, когда был праздник, и вы тоже здесь находились…
– То есть вы подозреваете кого-то из своих знакомых, родственников или начальственных лиц?
– М-да уж, чересчур… – пробормотала Карина, разглядывая на свет содержимое стакана.
– Большое вам спасибо, Карина, что не вмешиваетесь в беседу, – бросил Кольцов. – Вот и дальше этого не делайте.
– Да откуда же я знаю? – Нина Георгиевна сжала виски, с тоской уставилась в пространство.
По коридору прошли несколько человек, хлопнула входная дверь. В столовую не заглянули. Михаил простился с присутствующими и проследовал в кабинет. Белецкий сидел на стуле, как будто в комнате для допросов, съежился, руки лежали на коленях, теребили складки домашних брюк. Он выглядел ужасно – почерневший, глаза потухли, небритый подбородок подрагивал.
– Это вы… – констатировал он севшим голосом. – Значит, теперь это будете вы. – Белецкий обреченно кивнул. – Допрос стихийно продолжается, Михаил Андреевич? Или как к вам теперь обращаться – «гражданин начальник»? Знаете, моего отца в тридцать седьмом году репрессировали, предъявили вздорные обвинения в заговоре против советской власти, отправили по этапу на Колыму, впаяв двадцать лет без права переписки. Мне тогда было три года, понимал немногое. Отец руководил кафедрой на факультете самолетостроения, имел награды за Гражданскую войну, за подъем советской науки… В пятьдесят пятом его реабилитировали, прекратили дело за отсутствием не то чтобы состава преступления – а самого факта преступления, выпустили из тюрьмы. Год прожил в мире и покое, а потом тихо умер от приобретенных на зоне болезней…
– Мне жаль, Родион Львович, подобные случаи в ту пору иногда происходили. Давайте без воспоминаний о прошлом. Не испытываю желания вас посадить, тем более за то, чего вы не совершали. Давайте честно, вам есть в чем себя упрекнуть?
– Не в чем. – Похоже, человек сломался под катком правосудия, его губы едва шевелились, он обмяк, кожа на лице обвисла. – Всю жизнь трудился на благо страны, участвовал в серьезных проектах, играл в них, надеюсь, не последнюю скрипку, не припомню за собой даже маленьких прегрешений – не дрался, не воровал, в школе не списывал… А теперь меня обвиняют не только в халатности, но и в государственной измене. Следователи задают наводящие вопросы, ловят на несостыковках, говорят, что я путаюсь в показаниях… А я не могу поддержать с ними беседу, не владею, знаете ли, предметом…
– Повторю то же, что недавно сказал вашей жене: есть факты, которые работают против вас. Имею предложение подвергнуть их анализу.
– Да боже правый, я уже все рассказал предыдущим товарищам. Что изменится, черт возьми?
Обрушение на объекте – просто обухом по голове. Такого не должно было случиться даже в страшном сне. Он отвечает за все свои конструкции и готов подписаться под каждой гайкой. Натура у него такая – проверять и перепроверять. Он уверен, имела место диверсия. Взрывчатку на объект, конечно, не привезти, но газовые баллоны – вполне разумное объяснение. Если все сделать грамотно и мощная ударная волна перебьет одну из колонн… Он не знает, кто способен такое сделать. Приказала бы Родина – он бы сделал. Но от Родины поступали другие приказы.
– То, что я встречался якобы с представителем западной разведки, еще большее недоразумение. Я вам уже рассказывал про этот парк. Да, не упомянул про севшего рядом товарища, потому что посчитал этот факт незначительным… В лицо не всматривался. Он первым начал говорить, причем совершенно без акцента. Сказал, что приехал из Биробиджана, хочет посетить местные знаменитые пещеры, но не может найти их на карте. У него в руках был туристический атлас. Я взял его, пролистнул несколько страниц и показал пальцем. После чего вернул владельцу. Мужчина поблагодарил, пожелал приятного дня и ушел. И это все, поверьте. Я уже тысячу раз это повторял…
