Клементс Рори - Мученик
А как насчет предположения Топклиффа о том, что иезуит Роберт Саутвелл и есть убийца? Саутвелл действительно находился в розыске; возможно, он был самым разыскиваемым человеком во всей Англии, но разве это причина для того, чтобы считать его убийцей? Быть может, у Топклиффа были сведения, о которых Шекспир не знал.
Сев в лодку, Джон еще сильней ощутил зловонный запах реки: прибывающая с приливом вода несла фекалии и гниющие туши животных из Дептфорда, Гринвича и тех мест, что находились дальше по течению. Зато этот хороший полноводный поток быстро нес лодку вверх по течению Темзы к Суррею и Барн-Элмсу, загородному дому сэра Френсиса Уолсингема.
Уолсингем называл Барн-Элмс своей «бедной хижиной», хотя в действительности это был прекрасный особняк на излучине реки с большой площадью прилегающих земель, среди которых были как сады, так и фермерские угодья. Летом грандиозно вздымающиеся на сто футов ввысь вязы, давшие поместью имя, [9]укрывали дом и все вокруг причудливой пятнистой тенью. Зимой же, мрачные и голые, они напоминали черных воронов на пашне. Конюшни были особо примечательными: около семидесяти великолепных лошадей содержались в стойлах из кирпича — в таких рабочий люд и сам не побрезговал бы поселиться. С лошадьми занимались целый день, чтобы скакуны не утрачивали навыка ровного бега, искусный кузнец с подмастерьями работали не покладая рук, подковывая лошадей, а конюхи кормили, обслуживали и чистили животных. К тому же в особняке постоянно находилось не менее дюжины почтовых гонцов, способных скакать день и ночь, развозя послания в Вестминстер, Лондон, Гринвич и более отдаленные места и обратно.
Это был центр разведывательной сети Уолсингема, опутавшей своими нитями все европейские столицы и даже восточные базары и караван-сараи.
К тому времени, когда Уолсингем принимал у себя в кабинете Шекспира, он уже знал о смерти леди Бланш Говард и отправил послание с гонцом ко двору, чтобы оповестить о преступлении ее семью, Тайный совет и королеву.
Кабинет Уолсингема был обставлен просто, мебели и лепнины было немного, что говорило о его аскетизме. Эта комната была предназначена для работы: множество книг, писем и пергаментных свитков были сложены в стопки и лежали на полках. В этих документах содержались сведения из разных уголков света, даже из Индии и самого сердца испанских колоний. Уолсингем был посвящен во все тайны; он знал, что содержится в любом отрывке письма или документа, а также, где тот или иной документ или письмо находится в этом на первый взгляд полном хаосе. В комнате стояли два больших дубовых стола, на одном из которых были расстелены карты и чертежи, как добытые с испанских судов, так и составленные его личными картографами. Второй стол был пуст, если не считать письменных принадлежностей и перьев для письма.
Уолсингем, по обыкновению в темной строгой одежде и наискромнейшем гофрированном воротнике, сидел неподвижно, мучимый болями в спине и почках. Рядом стояла небольшая серебряная чаша. Он кивнул своему главному агенту.
— Плохо дело, Джон.
Шекспир поклонился Уолсингему. Джон не стал спрашивать начальника о его здоровье или потакать прочим его слабостям. Вместо этого он достал из-за пазухи газетный листок.
— Еще хуже, господин секретарь, — ответил Джон и передал листок Уолсингему.
Уолсингем быстро прочитал текст.
— Кто-нибудь еще об этом знает?
— Думаю, да, но только не о содержании листка. Констебль и глашатай не умеют читать. На месте преступления неожиданно объявился Топклифф. Он слышал о листках, но к тому времени я уже сжег остальные и не сказал, что оставил себе этот.
— Почему, Джон?
— Я решил, что это касается только вас.
Уолсингем бросил на Шекспира серьезный взгляд. Его темные пронзительные глаза были способны заглянуть в самую душу.
— Твоя накидка в грязи, а одежда порвана. Если не будешь аккуратен, то придется одеваться так же неприглядно, как и мне.
Шекспир рассмеялся над типичной для Уолсингема самоуничижающей шуткой. Однако скрывать что-либо было бессмысленно: господин секретарь всегда все знал.
— Меня стащили с лошади.
— Топклифф?
Шекспир кивнул.
— Джон, вы враждуете, и я не стану этого терпеть. Когда на ферме у крестьянина происходит раскол, его хозяйство приходит в упадок, урожай не всходит, животные болеют и умирают. Мы боремся против общего врага. Пока испанцы стоят у наших дверей, угрожая нам флотом из Лиссабона и армиями Пармы из Нижних земель, у нас нет времени сражаться друг с другом.
— Я знаю, что…
— Вам не нравятся методы друг друга. Топклифф считает вас слабым и сомневается в вашей приверженности делу Иисуса и Англии. Вы считаете его жестоким. Что ж, я знаю, что он ошибается. Вы не слабы, а скорее… серьезны. Но послушайте меня, Джон, сейчас, когда мы стоим перед лицом жестокого врага, такой человек нам необходим. Такие, как Топклифф, достигают своими методами хороших результатов, королева уважает и восхищается им, и никто не запретит ему действовать так, как он считает нужным. Если перейдешь ему дорогу, пеняй на себя. Это касается и твоего слуги с аркебузой, который, похоже, обрел врага на всю жизнь.
Шекспир едва заметно улыбнулся.
— Не думаю, что из-за этого Болтфут Купер потеряет сон. Человек, который совершил кругосветное путешествие вместе с Френсисом Дрейком, сразился и победил голод, бури и испанцев, вряд ли испугается Ричарда Топклиффа.
Уолсингем не повысил голоса, но тон его стал жестче.
— Быть может, вы правы. Но вам придется подчиниться моим желаниям. Джон, как вы думаете, почему я вас назначил помощником министра и начальником своей разведки?
— Признаюсь, порой мне и самому хотелось бы это знать.
— Я выбрал вас, Джон, потому что в вас я увидел что-то от себя. Мы, конечно, разные. В вас меньше… строгости в делах, касающихся религии. Но вы, Джон, усердны и надежны. И, что самое важное, вы не безразличны. Именно ваше беспокойство — наше беспокойство — заставляет нас внимательнейшим образом относиться к мельчайшим деталям нашей работы. И именно детали приводят к результату. Эта задача не для тех, кто полагает, что проблемы можно решать пылкими речами и широкими жестами. Нам, подобно кротам, приходится усердно трудиться в кромешной тьме. Каждый дюйм пути сквозь этот туннель обернется для вас настоящей мукой. Если нет, то я ошибся в вас, Джон. И зарубите себе на носу: наша цель стоит того, чтобы за нее сражаться. Враг желал бы разрушить все, во что мы оба верим.
Шекспир ни капли не сомневался в серьезности намерений Уолсингема. Он еще раз низко поклонился главному государственному секретарю в знак того, что все понял.
— Я понимаю, господин секретарь. Однако я никогда не разделял ваших методов. Я согласен с тем, что, когда на кону безопасность нашей королевы и государства, необходимо прибегнуть к крайним мерам. И если это означает применение пыток, чтобы получить информацию, пусть будет так. Но я не стану терпеть человека, который пытает мужчин — а иногда и женщин — ради удовольствия.
Уолсингем гневным жестом заставил его замолкнуть.
— Довольно. Не желаю больше слушать о вашем отношении к господину Топклиффу. — Он знаком пригласил Шекспира сесть, и его голос смягчился. — Это еще не все, Джон. Хотел бы я иметь бездонную казну, чтобы нанять армию истинных джентльменов и вести эту тайную войну, но сейчас трудные времена и мы должны жить по средствам. Вы продолжите расследование дела Бланш Говард. Боюсь, что на кону гораздо большее, чем просто смерть женщины. Выясните, с кем она водила дружбу. Обратилась ли она в католичество? Кто сделал это и почему? Что означает этот текст и кто стоит за ним? Иезуиты? Больше привлекайте к делу Слайда. Используйте его сеть. Он — мой должник, и Слайд, вероятнее всего, знает, кто стоит за всем этим. Также найдите Роберта Саутвелла. Он опасен. Саутвелл виновен в смерти Бланш Говард? Я слышал, что Топклифф считает именно так. Это был бы не первый случай, когда кто-то из Саутвеллов помогает разделаться с членами семейства Говардов. Разве не отец Саутвелла, сэр Ричард, выступил главным обвинителем против Генри Говарда, графа Суррея, и приговорил его к смерти? Между этими семьями нет любви, Джон.
— Но это совсем другое.
— Правда? Тогда, может, выясним это? Еще несколько недель и, если будет на то Божья воля, шотландскую дьяволицу обезглавят, и после этого нужно быть готовыми к ответной реакции. Порох будет подожжен. Любой обрывок информации, любое неверное слово, оброненное в забегаловках и на постоялых дворах Лондона и за его пределами должно привлекать наше самое пристальное внимание. Мы должны пресечь любые попытки покушения на жизнь нашей государыни.
Шекспиру показалось, что его желудок скрутило узлом. Временами у него возникало ощущение, что будущее Елизаветы и ее подданных зависит только от него. Как мог он, в одиночку, противостоять угрозе, исходящей от так называемой Английской кампании, — растущей армады кораблей Филиппа Испанского, которая собиралась вторгнуться на территорию его страны и уничтожить королеву?
