Клементс Рори - Мученик
Стокер стащил с головы шляпу. Его густая борода была перепачкана гусиным жиром, да и соображал он так медленно, как может только глашатай. Он пробормотал нечленораздельное приветствие и начал рассказ.
— Сэр, я долго и громко звонил в колокол и звал на помощь. Люди прямо с постелей выскакивали и ведрами принимались таскать воду из колодца. Сэр, мы довольно быстро потушили дом.
Стокер взглянул на констебля, тот кивнул.
— Продолжай, Джордж. Расскажи то же, что и мне.
— Я нашел… Не знаю, сэр, стоит ли мне рассказывать, ибо по мне об этом и говорить-то грех.
— Полагаю, ты нашел тело?
Стокер напрягся, опустил взгляд и принялся рассматривать землю у себя под ногами.
— Сэр, это было тело молодой женщины. Обнаженной, сэр, и с ней ужасно обошлись.
— Что еще?
— Бумаги, сэр, там что-то написано, но я не знаю что.
— Ты не умеешь читать? — спросил Шекспир.
— Нет, сэр.
— А ты, констебль? Ты умеешь читать?
— Нет, сэр. Хотя брат моей жены немного знает грамоту. Привести его?
Шекспир ничего не ответил на его вопрос, спешился и передал поводья своей серой кобылы констеблю.
— Мне нужно войти в дом. Подержи мою лошадь и оставайся снаружи вместе с ними. — Он кивнул в сторону компании из бродяг и попрошаек.
Жильцы из соседних домов оказали добрую услугу, потушив пожар. Лондон был застроен преимущественно деревянными домами, и пожары были частым явлением, поэтому всем землевладельцам приходилось обучаться искусству наполнять ведра водой и заливать огонь. Стены дома не обрушились, хотя и обгорели. Шекспир пропустил глашатая вперед, и он вошел в дом через зияющую дыру, где прежде была дверь. Шекспир следил за временем. Накануне поздно вечером к нему приехал один из гонцов Уолсингема и передал, что Шекспира хотят видеть по срочному делу в Барн-Элмсе к полудню. Господин главный секретарь не будет ждать.
Шекспир оглядел мрачный скелет дома. Удивительно, но остов строения остался почти нетронутым, учитывая силу пожара, если верить констеблю. Что-то привлекло его внимание на мокром полу. Это был промокший дешевый газетный листок, на котором ничего нельзя было разобрать. Он поднял листок. Затем Шекспир увидел, что вокруг вперемешку с обгоревшей соломой разбросаны такие же листки. На них можно было разобрать несколько слов, и листки не были сложены — значит, их напечатали совсем недавно. Он сделал знак Болтфуту.
— Собери их все до единого.
Помимо листков на полу Шекспир обнаружил и еще кое-что: это были типографские литеры, но печатного пресса он не нашел.
— Болтфут, литеры тоже собери. Я осмотрю их позже. Возможно, нам удастся найти литейный цех, где их сделали. Ну, господин Стокер, где тело?
Крыша полностью выгорела, и там, где должен был находиться потолок, проглядывало серебристо-серое небо. Падал редкий снег.
Лестницу огонь не тронул, и они поднялись на второй этаж, где в расположенной над фронтоном здания эркерной комнате они обнаружили обнаженное и окровавленное тело женщины на большой дубовой кровати с балдахином. Коршун попытался выклевать трупу глаза, но как только они приблизились, улетел через провалы в каркасе крыши. Глашатай сжал шляпу в руках так, словно пытался отжать ее досуха, и отвел взгляд. Шекспиру захотелось последовать его примеру, ибо он понял, почему констебля так трясло.
Горло жертвы было перерезано с такой силой, что голова была практически отделена от тела. Кожа приобрела отвратительный синий оттенок, а запекшаяся кровь цветом напоминала темное ржавое железо. Голова безвольно повисла, и зияющая рана казалась вторым ртом, но не это бросалось в глаза. Внимание приковывали ее разведенные в стороны ноги и женские органы.
Жертве разрезали живот и рассекли матку. Плод, около трех дюймов в длину, вынули из тела и оставили лежать поверх рассечения, соединенным пуповиной с матерью. Шекспир содрогнулся; маленькая головка плода была полностью сформирована. С трудом отведя взгляд от крошечного тела, он подошел к кровати и осмотрел лицо женщины. Несмотря на то что черты лица исказила агония, Джон узнал ее. Он повернулся к глашатаю.
— Оставьте нас, господин Стокер. Подождите снаружи вместе с констеблем.
Глашатая не понадобилось дважды просить покинуть этот «склеп»; он бросился прочь, словно заяц от гончей.
— Что это может значить, Болтфут?
— Нечто весьма богохульное, господин.
— Ты узнал ее? Она из семейства Говардов. Леди Бланш Говард.
Жертвой оказалась, и Шекспир был в этом уверен, близкая родственница недавно назначенного лорда верховного адмирала и командующего английским флотом Говарда Эффингемского. Ее передали на воспитание к нему в дом, после того как чума забрала ее родителей. Лорд-адмирал растил ее как собственную дочь.
— Да, сэр.
Несколько мгновений Шекспир хранил молчание. Он внимательно осмотрел тело, затем — комнату. Что делала такая женщина, как Бланш Говард, да к тому же родственница королевы, в подобном месте? Конечно, этот дом был не самым плохим жилищем, но, тем не менее, он ни в какое сравнение не шел с дворцами и великолепными загородными домами, в которых она должна была бы обитать по праву рождения.
— Не нравится мне все это, Болтфут.
Время от времени Шекспир встречал Бланш при дворе и полагал, что ей не больше восемнадцати-девятнадцати лет. Она ничем не отличалась от всех прочих молодых девушек из благородных семей, которые появляются при дворе и порхают словно бабочки или посещают королевский зал для приемов, пока их родители не подберут им пару и не отправят в поместья их новоиспеченных мужей. Ходили ли о ней какие-либо слухи? Была ли она замужем или обручена, а если нет, то почему? Джон припомнил, что вроде бы слышал, что она была влюблена в некоего молодого человека, придерживающегося не слишком строгих нравов, но в этом не было ничего необычного. Молодые придворные дамы не славились пуританским поведением. Шекспир ощутил утренний холод, пробравшийся сквозь его толстую длинную меховую накидку и камзол. Он протянул руку в перчатке Болтфуту, который передал ему собранные газетные листки.
— Здесь все?
— Думаю, да.
— Проверь еще раз. И разожги у дома костер.
Шекспир просмотрел листки. Они были одинаковые, только что отпечатанные. Россыпь литер, похоже, указывала на то, что здесь стоял нелегальный передвижной пресс, из тех, которые легко перевезти из одного тайного места в другое. К тому же тот, кто напечатал эти листки, покинул дом в большой спешке, поэтому он не стал собирать разбросанные листки и литеры. В каком злодеянии была замешана Бланш Говард? Но что более важно, кто ее в это втянул и кто убил?
Он взял наиболее уцелевший из всех листков и поднес его к свету. Заглавие гласило: «Возмездие Божие да падет на бастарда-узурпаторшу». После короткой вступительной части следовал текст:
«Несмотря на то что ранее мы уже говорили об обмане, притворстве, лжи, лести, заговорах и тайных сговорах вышеупомянутого злодея графа Лестера и его замыслах завладеть английской короной, мы не станем пренебрегать отвратительными грехами и поступками известной вам девственницы, с помощью которой он преуспел в достижении своих грязных и порочных целей. К тому же эта великая государыня, дочь шлюхи Болейн и, по сути, убийца законнорожденной дочери ее отца, больна оспой, но посещал ее отнюдь не Господь, а один подлый человек, который при помощи своей соучастницы, пресловутой мамаши Дэвис, о которой мы наслышаны, склонил ее к сожительству. Из-за этой странной оспы у нее раздуло живот, и она родила еще одного бастарда, продолжателя ее гнусного рода, вскормленного этой ведьмой Дэвис и тайно воспитанного ею до совершеннолетия…»
Шекспир строго покачал головой. «Та самая девственница» — это явно о королеве. Написанный вычурным языком, этот трактат явно намекал на то, что у нее с Лестером, ее придворным фаворитом, есть общий ребенок. И что он был вскормлен этой пресловутой — почти наверняка вымышленной — ведьмой, известной как мамаша Дэвис. Это было нелепое обвинение и не первая публикация, распускавшая слух о том, что королева тайно родила ребенка от Лестера. Дело было в том, что чем чаще появлялись подобные заявления, тем больше легковерных подданных королевы попадались на эту удочку. Вот почему было необходимо решительно прекратить появление подобных пасквилей.
Похоже, день обещал быть весьма неудачным. Шекспир продолжил чтение. Далее следовала обычная тирада, обличающая Лестера, с дополнительным обвинением в адрес Уолсингема и архиепископа Уайтгифта. Наконец речь зашла о Марии, королеве Шотландии. Авторы трактата уже откровенно угрожали: если Марию казнят, то и «бастарду-узурпаторше» — самой Елизавете — не жить. Шекспир стиснул зубы.
На улице у дома Болтфут уже разжег костер. Компания бродяг под неусыпным оком констебля пододвинулась поближе, чтобы погреться. Шекспир вышел из дома и окинул унылую сцену беспристрастным взглядом. Бродяги являли собой жалкое зрелище, но он не мог упустить шанс: их надо было задержать для допроса. Один из них приподнял шляпу и попытался что-то сказать. Это был высокий худощавый мужчина в ярко-красном камзоле, который явно знавал лучшие времена, с шевелюрой словно воронье гнездо.
