Кэрол Макклири - Алхимия убийства
Куда там, слабом. Я работала с полной отдачей, как мужчины вокруг меня, но не имела никакой перспективы, как и любая другая женщина, работавшая вместе со мной, — все тот же рабский труд на протяжении всей жизни.
Кто-то может возразить: мол, мое незавидное положение — результат того, что я не окончила среднюю школу, прервав учебу из-за болезни сердца.[11] Но на заводе работали мужчины, имевшие меньшее образование, а им платили больше и они получали повышение.
Все сводилось к одному: я была женщиной в мужском мире.
Страх придал мне смелости — я знала, что этот Уилсон счел бы меня истеричкой, ворвись я в его контору и начни высказываться, — и я взялась за перо с намерением просветить газету о положении работниц. Но я все-таки представляла, как может среагировать мой работодатель, если узнает о радикальной точке зрения одной из его рабочих пчел, что к ней нужно относиться так же справедливо — или по крайней мере не более несправедливо, — как к мужчинам.
Из-за боязни потерять работу, дававшую мне хлеб, я подписала письмо редактору «Одинокая сирота».
Мягко говоря, я очень удивилась, когда несколько дней спустя прочитала в газете «Питсбург диспетч» в рубрике «Наша почтовая сумка» загадочное обращение:
«Если автор письма в редакцию, подписавшаяся „Одинокая сирота“, сообщит свое имя и адрес, что будет расценено как проявление честности, она может рассчитывать на внимание к себе и получение интересующей ее информации».
Поразмыслив немного, я наконец решила, что лучше всего будет взять быка за рога и самой явиться в редакцию.
Я надела черное платье до щиколоток и черный жакет из ткани, имитирующей русский шелк, с круговой каймой и меховую шляпу без полей. Жакет и шляпу я позаимствовала у обитательницы нашего пансиона, которая получила их в «подарок» от владельца магазина за «сверхурочную работу». Хотя наряд мог показаться броским для восемнадцатилетней девушки, я надеялась, что он придаст немного шика и женственности.[12]
Когда вахтер провел меня в редакцию и указал на господина Мэддокса, редактора, я не сдержала улыбку, потому что ожидала увидеть крупного мужчину с пушистой бородой, который посмотрит поверх очков и спросит: «Что вам угодно?»
Вместо этого меня встретил обходительный и добродушный молодой человек приятной наружности, в подтяжках и рубашке с открытым воротом. Он даже не убивал отвратительных тараканов, бегавших по его столу.
Он сказал, что у меня неформальный стиль, а то, о чем я хотела поведать, я изложила как надо, пусть даже без абзацев и знаков препинания.
— Чувствуется, вы писали сердцем, а не головой, и это здорово.
Он еще добавил, что под руководством опытного наставника я смогу быстро освоить газетное ремесло.
— Мисс Кокран, мне нужно что-то свежее в новом воскресном издании. Могли бы вы подготовить статью о том, что волнует женщину в жизни?
Я лишилась дара речи. Я никогда не мечтала стать репортером. И вообще считалось, эта профессия не для женщин. Но я всегда была убеждена, что нет ничего невозможного. Нужно только приложить усилия в правильном направлении. Вероятно, такая жизненная позиция придала мне храбрости взяться за работу, предназначенную для мужчин.
25 января 1885 года мою первую статью под заголовком «С какими проблемами сталкиваются девушки» опубликовали на видном месте вверху одиннадцатой полосы.
Подумать только, мне заплатили пять долларов — больше, чем я зарабатывала за неделю на заводе. Как я поняла, моя статья понравилась, потому что редактор Мэддокс не только попросил написать еще один материал, но предложил самой выбрать тему.
— С грамматикой у вас пока нелады, любезная, но факты вы излагаете отлично. Так, может, вы возьмете тему, которая вас больше интересует?
Мне очень хотелось писать об ужасных несправедливостях, с которыми сталкиваются люди, особенно женщины, поэтому я решила поднять тему разводов.
Разводы не только редки, и их трудно получить, но люди не представляют, как страдает женщина, когда не складывается семейная жизнь или ей приходится сносить жестокое обращение. Видя, что пережила мать с моим отчимом, я стала сторонницей разводов, особенно в тех случаях, если женщина подвергается физическому и моральному унижению.
В четырнадцать лет, когда разводилась мама, я дала такие показания в суде:
«С того самого времени, как отчим женился на маме, он почти всегда бывает пьян. Но даже если он трезвый, то очень груб. Он сквернословит и называет маму шлюхой и сукой. Мама боится его. Он пытался задушить ее. Первый раз это произошло вскоре после того, как они поженились, а второй раз — в зале „Оддфеллоуз“ в новогоднюю ночь 1878 года».
Для обоснования точки зрения о необходимости расторжения брака, когда того требуют обстоятельства, я решила воспользоваться своим собственным опытом, старыми книгами отца по юриспруденции и протоколами заседаний суда. Неделю спустя статью опубликовали, и я пришла, мягко говоря, в негодование, потому что никто не поверил, что ее написала женщина. Все думали, что автор — мужчина, и пишет под женским именем. Какие глупцы!
Редактор Мэддокс решил, что я должна иметь постоянную авторскую колонку, но поскольку журналистика считалась не женским занятием, он предложил мне взять псевдоним. Когда он обратился к сотрудникам редакции с вопросом, какой мне подойдет псевдоним, кто-то начал напевать мотив, и все подхватили популярную песенку Стивена Фостера:
Нелли Блай, Нелли Блай,Давай кухню подметай.Хочешь, вместе подметем,А потом вдвоем споем.
— Нелли Блай! — закричали все хором, и Элизабет Кокран из Кокран-Фоллз, штат Пенсильвания, приказала долго жить. Мир праху твоему. Но написала я свое новое имя Nellie, а не Nelly, потому что Мэддокс любил повторять, что я «не в ладах» с правописанием и грамматикой.
Я распрощалась с заводскими друзьями и подругами, но не собиралась забывать их. Я решила помочь им добиться лучших условий труда и большей зарплаты. И написала разгромную статью об ужасных условиях на предприятиях в городе.
В тот же день, когда была опубликована статья, со мной провели беседу и объяснили, как «в действительности» обстоят дела.
Группа предпринимателей явилась к Мэддоксу, и ему дали понять, что условия труда на заводах — слишком грубая тема для женщины. Вот меня и перевели в отдел светской хроники, чтобы я писала: «1 июня мистер и миссис такие-то выдали свою дочь Аманду за Брайана, сына мистера и миссис таких-то. На невесте было…»
Чепуха!
Анархисты готовили взрывы бомб, рабочие боролись за свои права, мужественные женщины требовали предоставления им права голоса, повсюду в мире разваливались империи, а все журналистки в Америке — таких было совсем не много — должны были писать о свадьбах и сплетнях.
Невероятно, но факт.
Чтобы стать репортером криминальной хроники, расследовать преступления и коррупцию или работать корреспондентом за рубежом, отправляя сообщения с фронтов и о революциях в дальних уголках мира, следовало родиться мужчиной.
Чушь! Я не собиралась тратить жизнь на то, чтобы писать о пирожках с печенкой, особенно после того как мои статьи имели успех. Я должна была что-то предпринять, изменить правила, которых придерживалось руководство.
Вот только что?
Я мечтала отправиться на Запад и писать очерки о сорвиголовах и растущих городах. Дилижансы тряслись там, где еще не проложили железные дороги, и на пути встречались грозные апачи в тех местах, куда не отваживались сунуться даже отряды конной полиции. Но о Диком Западе давали материалы репортеры-мужчины. Чтобы меня заметили, нужно делать что-то другое. Мексика годилась во всех отношениях — это дикая, таящая опасности и неосвоенная территория.
Я купила билеты для себя и матери, которую не могла оставить одну, и со скудными сбережениями отправилась на землю ацтеков.
Какая чудесная, оказывается, это страна — древняя, красивая и экзотическая, но в то же время с политическими неурядицами и тиранией. Вскоре, после того как я начала посылать корреспонденции не только о красотах солнечной страны, но и о нищете и несправедливостях, бросившихся мне в глаза, меня уведомили, что мексиканское правительство больше не желает моего присутствия в стране.[13]
Как я узнала, вернувшись на родину, мой подвиг не убедил руководство редакции, что иностранным корреспондентом вполне может быть и женщина. Напротив, они сочли, что мне крупно повезло, поскольку меня не изнасиловали и не убили бандиты, и посадили снова писать репортажи о приемах, посещаемых светскими дамами с лошадиными лицами.
Нет, это неприемлемо. Питсбург слишком тесен для женщины, чья голова переполнена идеями. 23 марта 1887 года я оставила записку на столе Эразма Уилсона, ведущего колонки «Спокойные заметки» и моего дорогого друга:
