Кэрол Макклири - Алхимия убийства
— Что он мне может сказать?
— Если интересующий вас человек — русский, и он в Париже, этот человек будет знать.
— Луиза, я…
— Не благодарите меня. Я лучше дам на отсечение руки и ноги, чем буду доносчицей. Я делаю это не для вас или нанявших вас эксплуататоров. Вы видите этот шарф? — Она распахивает монашеский балахон и показывает черные одежды и красный шарф. — Он цвета крови и проституток Монмартра. Они смело сражались на баррикадах на площади Бланш и умирали. Ни одна из них не была убита выстрелом в спину.
В гневе она кажется еще более решительной и непреклонной.
— Жиль де Рэ. Вот с кем вы имеете дело. А сейчас уходите, пока я не передумала.
Когда я встаю, она произносит:
— Мадемуазель Блай, если этот человек такой, как вы говорите, то у него нет ни сердца, ни совести, и он убьет вас. Но если он анархист, то люди, сидевшие вчера за моим столом, убьют вас, прежде чем вы остановите его. Для них вы — буржуазная свинья, а он — их товарищ.
Я киваю и ухожу. Не знаю, пыталась ли она предупредить меня или до смерти напугать, в обоих случаях ей это удалось. К сожалению, я не запомнила путь, по которому священник вел меня сюда. По логике, если я буду все время спускаться по этим холодным каменным ступеням, они выведут меня на улицу.
Не могу понять, почему она отправила меня обратно одну. Ведь она догадывается, что я не знаю дороги. Мне ясно, что в ней происходит конфликт между чувством негодования, что безумец убивает женщин, и преданностью делу анархизма, но она вместе с тем прямо выразила, что не одобряет меня и мое стремление помочь обществу. И что она имела в виду, сказав: «Пока я не передумала»?
Еще никогда мне так не хотелось скорее уйти из церкви. Кажется, за все время, что здесь находилась, я не сделала ни одного вздоха. Но доведись мне пройти снова через такое испытание, я не стала бы избегать его, потому что теперь я знаю имя убийцы — Жиль де Рэ.
46
Я захожу на телеграф, чтобы узнать телефон кафе «Прокоп», где через пару часов должна встретиться с Жюлем Поскольку выясняется, что телефона там нет, я посылаю телеграмму на адрес кафе, в которой сообщаю информацию о Чернове и своем намерении отправиться к нему.
Так как мы договорились пойти в Институт Пастера, я звоню туда и спрашиваю, как связаться с ассистентом Пастера, мсье Ротом. Мне говорят, что в здании, где его лаборатория, нет телефона. Тогда я прошу записать ту же информацию, что я сообщила в телеграмме, и через Рота передать ее Жюлю.
Дом С. И. Чернова находится на небольшой улице, больше похожей на переулок. Дом двухэтажный, деревянный, скромный, требующий ремонта, но не обветшалый. Дверь открывает пожилой мужчина, на вид ему немного за шестьдесят, коренастый, плотный и лысый.
— Добрый день, мадемуазель. — Он смотрит на меня вопрошающим взглядом.
Тут только я соображаю, что не придумала, что буду говорить, и стою, словно проглотила язык, подыскивая какую-нибудь ложь, которая обычно быстро приходит мне на ум.
— Может быть, вы ошиблись адресом?
— Господин Чернов?
— Да.
— То, что я вам скажу, может показаться странным, но я прошу выслушать меня до конца, потому что это представляет особую важность.
Вопрошающий взгляд сменяется удивленным.
— Сейчас еще утро, мадемуазель. Я отмечал, что странности обычно происходят после наступления темноты.
— Извините. Я понимаю, что это так неожиданно, и я даже не представилась. Я репортер американской газеты Нелли Блай. Прибыла в Париж, чтобы написать о серии убийств, и подозреваю, что это дело рук анархиста — может быть, русского. Мне сказали, что вы агент охранного отделения русской полиции и можете оказать содействие в моем расследовании.
Я произношу слова, словно строчу из пулемета. Когда последнее слово вылетает в него, я закрываю рот и жду, что он заговорит со мной.
Он смотрит на меня, приоткрыв рот и только моргает. У него большие карие глаза, и они пристально смотрят на меня. Очень пристально. Кажется, что он сейчас пошлет меня куда-нибудь или…
— Чаю, мадемуазель?
Я с облегчением вздыхаю.
— Да, спасибо.
Мы проходим в прихожую, потом в комнату.
В ней не так много мебели: удобный диван, кресло-качалка, кресло с высокой спинкой и два небольших низких стола. Повсюду газеты и журналы — в высоких стопах посередине комнаты, сложенные у стены, лежащие на столах и двух стульях. На каминной полке только одна фотография женщины и двух маленьких детей.
Я иду за ним в небольшую кухню с окном, выходящим в сад, где растут розы. На трех из четырех стульев лежат газеты, стопа их и на столе. Похоже, он читает все радикальные газеты, выходящие в городе. «Ванже», одна из радикальных газет, раскрыта на столе рядом с чашкой чаю.
Он быстро убирает все со стола и стула для меня. Поставив кипятить воду для чая, он садится напротив меня.
— Вы, наверное, думаете, что я сумасшедшая, — говорю я.
— Ну конечно, мадемуазель, конечно. В какой газете вы работаете?
— «Нью-Йорк уорлд» господина Пулитцера.
— Я слышал об этой газете, но, к сожалению, хотя и был в Америке, очень плохо знаю английский.
— Мсье Чернов, я…
— Кто послал вас ко мне?
— Я не могу назвать имя.
— Русский?
— Француз.
Он хмыкает:
— Из правительства?
Я смеюсь:
— Отнюдь нет.
— А, радикал. Коммунист? Социалист? Анархист?
— И тот, и другой, и третий.
— Что вам сказали обо мне?
— Что вы работаете в каком-то третьем отделении, что-то вроде русской тайной полиции.
— Нет. — Он сильно трясет головой, как собака, которая стряхивает с себя воду. — Она не может быть тайной, если о ней говорят на каждом углу. Что вам сказали, что я могу сделать для вас?
— Ничего. Мне просто сказали, что вы эксперт по русским радикалам. По моим предположениям, интересующий меня человек — радикал, по-видимому, анархист.
— Кого вы ищете?
— Это некий Жиль де Рэ.
Он качает головой:
— Это не русское имя. Возможно, французское, бельгийское, испанское, но не русское.
— Мне сказали, что он русский.
— Вот как…
Чернов встает, заваривает чай, наливает мне чашку и садится. Он складывает руки на своем большом животе и улыбается.
— Начните сначала. Расскажите мне все. Пожалуйста, только не лгите… слишком много.
Я вздыхаю. И начинаю от печки, с сумасшедшего дома на острове Блэкуэлл.
Он слушает очень внимательно, но с наибольшим интересом — мое описание внешности человека, которого я стала называть «немецкий доктор». К сожалению, в одной только Франции можно встретить миллионы людей с бородой и длинными волосами. Я прерываю рассказ на эпизоде на кладбище.
Он поджимает губы в знак неодобрения — не меня, а человека, который убивает женщин. Он бормочет что-то непонятное по-русски, а затем снова переходит на французский.
— Вы говорите по-французски гораздо лучше меня, почти совсем без акцента. Вы долгое время жили во Франции?
— Нет. У России особое влечение к Франции. Языку я учился у наставника-француза в дворянской семье, где воспитывался. Многие молодые люди из зажиточных семей в России едут учиться во Францию. Французский — это второй язык у образованных русских; французская литература, мода, кухня… В Москве или Санкт-Петербурге человек не считается образованным или культурным, если он воспитан без влияния французских традиций.
Я подумала, что такому русскому легче ассимилироваться в Париже, не вызывая подозрений, чем в Нью-Йорке.
Он читает мои мысли.
— Да, русскому легче здесь, в Париже, чем в любом другом городе. Не только потому, что русские подражают французам, но еще и потому, что Париж — самый космополитический город. Он наиболее открытый политически. Революционные идеи варятся в Париже. Временами котелок начинает бежать через край.
— После рассказанного мной вы можете сообщить мне что-нибудь об анархисте, которого я считаю ответственным за эти убийства?
— Один факт вам уже известен. Его внешность подходит под описание почти каждого анархиста в Париже. Если вы меня спрашиваете, знаю ли я что-либо о русском анархисте, убивающем женщин, то мой ответ «не знаю». Если бы я знал, то сообщил бы во французскую полицию.
Он снова поджимает губы.
— Но может быть, нам проанализировать факты и составить список подозреваемых? Вы рассказали мне, как проявляет себя этот человек, — о его действиях в Нью-Йорке, Лондоне и сейчас в Париже. Чтобы связать ваши подозрения с каким-нибудь русским анархистом, нужно знать, что представляет собой этот человек.
— Да, конечно.
— Вы что-либо знаете об этом движении?
— Не многое. Насколько мне известно, анархисты считают, что правительство притесняет народ, они думают, что могут свергнуть правительства и освободить народ путем насильственных действий — в частности, убивая политических руководителей страны.
