Тайный гость - Анатолий Олегович Леонов
– Говняная лысина!
– Зачем так? – Проестев с изумлением поглядел на монаха. – Хороший воин! Я его первый раз таким вижу!
Феона невольно улыбнулся.
– Это гриб такой. Из сушеного гриба и порошок сделан!
– Ядовитый? Не сдохнут мужички?
– Нет. Живы будут. До утра почудят, на том и успокоятся.
Проестев кивнул и вопросительно посмотрел на пятидесятника.
– А где второй?
– Нету, – развел тот руками, – исчез, растворился! Может, правду говорят – колдун он?
Проестев замахнулся кулаком на пятидесятника.
– Я тебе по масляной харе! Будешь сплетни распускать!
Сердитый судья не стал уточнять, какие кары постигнут болтливого пятидесятника, в это время второй урядник притащил с чердака упиравшуюся Марту. Посольская служанка что-то кричала, размахивала руками и даже пыталась кусаться, но, увидев перед собой труп Келли, замерла на месте, закрыла лицо руками и, медленно осев на снег, завыла по-бабьи, громко и протяжно.
– Чего воешь, волочайка бессоромная? – замахнулся стрелец на девушку.
– Негоже так! – остановил его Феона. – Пусть поплачет девица, коли сердце просит.
Монах похлопал урядника по плечу и кивнул головой, глядя на Келли.
– Этого – на съезжий двор.
Подошедшие стрельцы подняли обмякшее тело англичанина за руки. На его груди что-то заблестело в лучах заходящего за дома солнца.
– А ну стоять! – Феона подошел и шире распахнул камзол на мертвеце.
На шее трупа болтался знакомый золотой ковчежец. Побледневший монах с холодной яростью сорвал его с иноземца.
– Это Афанасия! – пояснил он подошедшему Проестеву и тихо добавил, с тоской глядя в пасмурное октябрьское небо: – Вот, Степан Матвеевич, исход их загадочного Голема. Все и кончилось!
Глава 30
Спустя день после события столица жила спокойной и размеренной жизнью, насколько это возможно с городом, только что пережившим осаду и штурм иноземных войск. Более того, мало кто в Москве и в окружении государя знал о смертельной опасности, которой подвергся помазанник Божий. Среди особо доверенных бояр из ближнего круга решено было оставить случившееся в тайне от народа. Основания на то были веские. Убедительных доказательств, что два проходимца действовали по наущению английского двора или даже, как утверждали некоторые горячие головы, самого короля Якова, предоставлено не было, как не было доказано участие в этом преступлении английского посланника и его людей, а следовательно, легко было предположить, что самозванцы могли действовать от имени третьих лиц, ни личностей которых, ни их конечных целей выяснить не представлялось возможным. Англия как неверный и коварный, но едва ли не единственный союзник Москвы в Европе была все еще очень важна для России, и, не имея на руках обоснованных подтверждений, обвинить ее в крамоле на русского государя означало, с большой долей вероятности, разрыв всех связей и превращение одного из сильнейших государств мира из ненадежного сторонника в опасного врага. «Когда-нибудь, может, так и случится, – судачили между собой комнатные бояре, – но пока не надо ссориться и наживать новых недругов из числа немногих “не врагов”!»
Утром следующего дня в престольной царских покоев Михаил принимал Проестева и отца Феону. Молодой государь успел отойти от потрясения, вызванного его похищением, и был как никогда бодр и весел. Он даже пытался шутить, но поскольку способностью этой обделен был с рождения, то своим неумелым старанием пробуждал в собеседниках скорее растерянность, нежели искреннее желание поддерживать заданный государем тон непринужденного разговора.
Поняв неловкость ситуации, Михаил смутился и быстро перешел на привычную для себя тихую, как молитва, и такую же размеренную беседу. Внимательно выслушав рассказ отца Феоны, перемежающийся с ревнивыми пояснениями Степана Проестева, царь, кажется, только в этот момент в полной мере осознал, какой смертельной опасности он подвергался, так неосмотрительно доверившись первым попавшимся проходимцам, ловко сыгравшим на его сыновьих чувствах. Тем не менее он не преминул то ли в шутку, то ли всерьез попенять своим спасителям, что во всей этой истории было так много сумятицы и беспорядка, что, повернись все по-иному, и не спасли бы они своего государя!
Укор царя каждый услышал по-своему. На лошадином лице Проестева застыло выражение тихого смирения пополам с бесстрашием неподкупного служаки, а вот отец Феона лукавить не стал.
– Лишь отчасти, государь, – поклонился он царю. – Кабы не случай да посильная помощь невесты твоей, Марии Ивановны, всякое могло случиться!
– Маши? – удивился Михаил и перевел изумленный взгляд на Проестева. Тот в ответ только растерянно пожал плечами.
– Маши! – воскликнул царь, победоносно взглянув на мать. – Видишь, матушка, Маша помогала!
Ни один мускул не дрогнул на лице инокини Марфы:
– И в чем же эта помощь заключалась? – спросила она внешне совершенно безучастно.
Михаил, напротив, был неузнаваемо пылок и горяч.
– Да, Григорий Федорович, в чем? Расскажи скорее!
– Государь, право же, неловко, – хмыкнул Феона в седую бороду, – лучше спроси у нее сам!
– Нет уж, нет! – воспротивился царь и, схватив монаха за руки, потащил его к окну престольной. – Не хочешь при всех, расскажи мне. Говори, а то я обижусь! Ты же не хочешь, чтобы я обиделся?
– Нет, государь, не хочу!
– Ну так рассказывай…
Пока царь и инок разговаривали, прикрывшись тяжелым аксамитовым пологом, Марфа, оглядевшись на немногочисленных сановников, находившихся в комнате, резким взмахом руки подозвала к себе Мишку Салтыкова, все это время старавшегося держаться незаметно за чужими спинами. Салтыков, как бесплотная тень, тихо проскользнул к креслу Марфы и низко поклонился.
– Звала, матушка-государыня?
– Где твой брат Борька? – спросила Марфа сердито.
– Не ведаю, тетушка. Он мне не докладывает.
– Э-э! Что вы за слуги такие? – больно ткнула она племяннику указательным пальцем в лоб. – Когда надо, никогда рядом нет!
– Но я-то здесь, – засопел Салтыков, обиженно поглаживая ушибленный лоб.
– Ладно, не суть! – махнула рукой строгая инокиня и понизила голос до полушепота. – Слушай, Мишаня, внимательно: за твою шалость удавить – и то мало будет, да знаю, что провели тебя по природной глупости и жадности. Так что на первый раз пощажу. Просто помни, твоя жизнь в моих руках!
Марфа сжала ладонь в кулак и поднесла к носу племянника.
– Вот здесь она, Мишка, понял?
Салтыков сглотнул сухой комок в горле и, приложив руку к груди, пустил слезу раскаяния.
– Вели казнить меня, благочестивая государыня, ибо многогрешен и недостоин имени своего. Знаю, что в великой суете и лености жизнь свою провожу, оттого за умножением грехов отовсюду великая буря в душе моей…
– Брось кривляться, – осадила его Марфа, – дело неотложное. Надо с Машкой Хлоповой решать. Государь без нее шагу ступить не может! Так мы все не у дел окажемся. Подсидит она нас. Крепко подумай, племянничек. Ты же на
