Тайный гость - Анатолий Олегович Леонов
Голышкин свернул грамоту и открыл крышки сундуков, показав Мейрику широким жестом то, что только что перечислил ему по списку.
– Это еще не все! – Проестев распахнул свою шубу и извлек на свет божий небольшую бутыль из прозрачного стекла, инкрустированную черненым серебром. В бутылке плескалась жидкость очень необычного ярко-желтого цвета.
– Государь благодарит тебя за службу и дарит драгоценное вино из своих подвалов. Выпей, посол, за здоровье царя! Прояви уважение.
Шестак Голышкин, словно сказанное начальником было командой, тут же достал из сундука кубок, явно сделанный тем же мастером, что и бутыль. Проестев одним движением опрокинул содержимое в кубок и торжественно протянул послу.
– Пей! Это настоящая коммандария[142], сказывают, что ей уже пятьсот лет!
По комнате тем временем распространился пьянящий аромат меда с примесью южных фруктов, орехов и каких-то восточных специй. Мейрик, однако, не спешил взять бокал. Он внимательно разглядывал густой напиток, оставлявший на прозрачном стекле маслянистые разводы, точно одной силой мысли пытался разгадать его истинный состав.
– Пей! – нетерпеливо повторил начальник Земского приказа.
Посол взял в руки кубок и медленно поднес к своим губам, краем глаза заметив напряженный и колючий взгляд судьи и мелкую испарину на лбу дьяка Голышкина. Мейрик отстранил от себя кубок, словно желая еще раз насладиться его солнечным светом и чудесным ароматом.
– Чего не так? – раздраженно спросил Проестев.
– А не из тех ли этот напиток, которыми наслаждаются только раз в жизни… последний?
– Ты что же, Иван Ульянович, царя подозреваешь?
– Боже правый, и в мыслях не было, просто хотел предложить тебе разделить со мной этот кубок вина и на правах хозяина дома уступаю тебе первенство…
Мейрик протянул кубок Проестеву, но тот холодно отстранил его руку.
– Это не просто кубок с вином, а царский дар! Твои слова оскорбительны для помазанника Божьего, а значит, являются преступлением, которое карается смертью!
Лицо Мейрика вытянулось и побелело. Однако внешне он оставался совершенно спокоен.
– Я иноземец и многого не понимаю в ваших порядках.
– Иван Ульянович, ты иноземец, который даже родился в Москве, так что законы наши знаешь!
– Пусть так, но, видит Бог, я никого не хотел оскорбить, мои слова были лишь попыткой смягчить неловкость. Врачи, Степан Матвеевич! Моя больная печень не дает покоя и заставляет воздерживаться от вина.
Лицо Проестева стало каменным. Он свирепо сверкнул зрачками и бросил с угрозой:
– Значит, ты, посол, отказываешься принять царский подарок, объясняя это своей больной требухой? Так мне и передать государю?
Прижатый к стене Мейрик вдруг осознал, что положение его оказалось безвыходным. Предательский страх стальными цепями сковал тело, удивительно, но разум при этом был спокоен и деятелен: «Пить или не пить? – спрашивал себя англичанин. – Если выпью, то, может, умру, а может, нет. Если не выпью, то умру безусловно!»
– Я благодарен его величеству за великую честь, оказанную мне! – воскликнул он звонко. – Пусть здравствует государь во славе своей, да продлит создатель его годы!
Мейрик поднес кубок к губам и одним большим глотком осушил его до дна. Рот тут же сковала вязкая, приторная сладость медовой патоки. Острый имбирный запах ударил в нос, а изрядная крепость затуманила голову. Никаких иных ощущений не последовало. У него не скрутило живот. Острыми иглами не разорвало гортань, и густая, черная кровь фонтаном не хлынула из всех отверстий его рыхлого тела. Мейрик, слегка пошатываясь, удивленно огляделся, сделал шаг в сторону и громко рыгнул чем-то фруктовым и очень ароматным.
Голышкин завистливо принюхался и зажмурился от удовольствия. Проестев, сменивший гнев на милость, широко улыбался, обнажая свои желтые и крупные, как у хорошей лошади, зубы.
– Ну вот, а ты боялся! Вкусно небось? На вот тебе на прощание.
Он протянул послу небольшой свиток, скрепленный личной печатью царя.
– Что это?
– А ты как думаешь? Личное послание нашего государя королевусу твоему.
– А можно узнать, что в нем?
– Разумеется. Для того и даю. Здесь просьба – прислать нам на службу доктора Артура Ди. Только на этот раз настоящего!
Мейрик нахмурился и возмущенно замахал на судью маленькими пухлыми руками.
– Нет. Это решительно невозможно!
– Почему?
– Артур Ди – один из лучших врачей Англии, у него прекрасная практика. Он – лечащий врач Анны Датской, супруги нашего короля! Таких людей единицы даже в Англии. Король его просто не отпустит.
– Охотно соглашусь, Иван Ульянович, – ухмыльнулся Проестев, – но сам подумай, царю тоже плохие врачи не нужны. Ты уж поднатужься, голубчик. После всего, что было, тебе угодить царю – все равно что заново родиться. Сделай все хорошо – и нам польза, и тебе прибыток будет!
Проестев встал со стула, хлопнул зазевавшегося здоровяка Голышкина по плечу и направился к двери, но у порога вдруг обернулся и недобро сверкнул глазами:
– Как говорится, скатертью тебе дорога, посол! Главное, не забудь сегодняшний день. Хорошо его запомни…
Только когда русские ушли, Мейрик наконец выдохнул с облегчением и, почувствовав, что его сорочка насквозь мокрая от пота, содрогнулся. Когда посол вспоминал дьявольский взгляд начальника Земского приказа, его сердце невольно сжималось от безотчетного страха. Тем не менее, едва успокоившись и заново осмыслив произошедшее с ним, он вдруг испытал невероятное удовлетворение.
– Во всяком случае, есть во всем этом и положительный момент, – сказал он себе, – вино не отравлено. Я жив, и это чертовски хорошая новость!
Проестев со всех ног спешил в Кремль. Ему не терпелось рассказать государю, как ловко он напугал надменного и лживого англичанина. Об этой маленькой услуге Михаил лично просил его накануне. Расставшись с Голышкиным у Пыточной башни, Проестев, наплевав на приличия, бегом пересек кремлевские улицы и, пройдя Красные ворота, оказался внутри царского двора. Здесь он не пошел, как все посетители, через парадные сени, а, обладая с некоторых пор преимуществами доверенного человека, воспользовался тайным ходом Золотой палаты. Так он напрямую попал в личные покои молодого царя.
Открыв потайную дверь в домашней молельне, Проестев сразу услышал громкие голоса, доносившиеся из государевой престольной. Михаил был не один. Второй голос трудно было спутать с кем-либо. Принадлежал он матери царя, Великой государыне инокине Марфе Ивановне. Разговор между матерью и сыном явно шел на повышенных тонах, а поскольку вмешиваться в семейную ссору венценосных особ начальник Земского приказа счел неразумным, он просто решил все подслушать. Воспользовавшись щелью в тонкой перегородке, он даже смог подсмотреть, без особого риска при этом быть замеченным кем-то из спорящих.
Инокиня Марфа грузно восседала на царском троне, сверху вниз глядя на Михаила, сидевшего рядом на небольшом скабелло[143],
