Средневековые убийцы - Обитель теней
Чосер прошелся вдоль галереи. Все было пусто. Жутковатая тишина. Мысли его обратились к сухорукому беглецу, и при виде фигуры, показавшейся из-за угла монашеской опочивальни, Джеффри вздрогнул.
Но это был всего лишь Эндрю, второй каменщик. На его рубашке засохла кровь из раны, полученной в погоне за убийцей. Рану, надо полагать, перевязали в больнице.
— Поймали его? — спросил Чосер.
— Сдается мне, еще нет, — сказал Эндрю.
— Я отвел мальчика домой, — сказал Джеффри. — Его мать уже знает. Пожалуй, ты сможешь рассказать ей больше меня.
— Я не многим больше тебя знаю, мастер Чосер.
— Из-за чего вышла драка?
— Это не честная драка была, а подлое нападение. Я же говорю, Адам у нас новичок. Угрюмый, склочный парень, с самого начала все нарывался. Может, он так озлобился из-за высохшей руки. Насмехался над дурачком Уиллом, а когда его дядя заступился за парня, Адам набросился на него. Но если бы меня спросили…
Фраза повисла в воздухе.
— Да?
— …Объяснить не берусь, но похоже на то, будто Адам искал предлога броситься на Джона Мортона. Перед тем как ты, мастер Чосер, высунулся в окно, они здорово побранились, а потом на время все затихло, мы взялись за работу. И тут Адам вдруг как кинется на старика Мортона, и свалил его ударом в шею. Резцом. Только я вот что скажу: ни один настоящий каменщик свой инструмент так не использует. Мы, каменщики, народ мирный. Он не из нашей гильдии.
Джеффри кивнул. Эндрю говорил правду. Редко увидишь ссору между каменщиками. Их труд требует искусства и сосредоточенности, и своего рода ритма, занимает голову и руки. Может, они слишком устают, чтобы ссориться и драться, а может, их смирный нрав — оттого, что они часто трудятся над постройкой церквей и других святых мест. Слова Эндрю навели Чосера на новый вопрос. Он решил довериться каменщику и спросил напрямик:
— Вы недавно работали в погребе?
Эндрю мгновенно насторожился:
— В погребе, сэр?
— Матушка Мортон мне сказала, что там-то ее муж и нажил лихорадку. Сказала, что это место проклято.
О кольце, лежавшем у него в кармане и, возможно, добытом в погребе, Чосер умолчал.
— Ах, там! — спохватился Эндрю.
В нем, как видно, шла внутренняя борьба, но поразмыслив, он продолжил:
— Верно, мастер Чосер, о нем много чего рассказывают. Думается мне, и сам настоятель туда после темноты не сунется — хотя там внизу, ясное дело, всегда темно. Да, это верно. Брат Майкл посылал Джона и Саймона кое-что там починить.
— А тебя и Уилла — нет?
— Уилл — нежное создание. Он, правду говоря, мало на что годится. Меня с парнем поставили на другую работу — стену чинить. По мне так и лучше.
— И Адама, однорукого, тоже в погреб не посылали?
— Говорю тебе, мастер Чосер, Адам с нами всего пару дней работал — с тех пор как Саймон захворал. Я его и не знаю совсем — не больше, чем первого Адама.
Джеффри почувствовал, что каменщик беспокоится. Или ему просто надоели бесконечные расспросы? Он, честно говоря, и сам не знал, зачем спрашивает.
— И где же это… э… проклятое место?
— Под комнатой келаря на той стороне галереи.
Келарь заведовал всей монастырской провизией, так что, естественно, в его владениях расположены все кладовые. Джеффри хотел еще поинтересоваться, что именно «рассказывают» о погребе, однако в эту минуту послышался странный шум и появился сам настоятель в сопровождении библиотекаря брата Питера и свиты из других монахов. Они шли быстро и непрестанно оглядывались. Чосер подумал было, не спасаются ли они от погони, но, увидев его и Эндрю, Ричард Дантон свернул к ним.
— Поймали вы его? Или убийца скрылся? — спросил Чосер.
Ничем иным он не мог объяснить напряженной тревоги на лице настоятеля.
— О, он пойман. Или, можно сказать, скрылся, — ответил Дантон. — Он там, на нашем кладбище. И он тоже мертв. Идем, покажу.
Примерно начиная с этого момента Ричард Дантон думал не столько о двух погибших, сколько о том, как скажется все это на положении и репутации обители. Две насильственные смерти, одна за другой. Но, по крайней мере, сухорукому Адаму хватило предусмотрительности умереть на кладбище. Или, скорее, там он был сражен. Или поразил сам себя. Он взобрался на дерево, обвязал конец веревки вокруг шеи, а другой привязал к ветке. После чего свалился с ветки и повис, медленно задыхаясь.
Дантон и Джеффри стояли под дубом, глядя на повешенного. Лицо его страшно исказилось, язык, как палка, торчал из почти беззубого рта. Тело вздрагивало, ноги раскачивались под ветром. В нескольких шагах от них стоял брат Питер, библиотекарь и ризничий. Чосер с удивлением узнал, что в дополнение к прочим обязанностям брат Питер заведует погребениями. При мысли о самоубийстве, святотатственно совершенном на кладбище, монах крестился и бормотал что-то себе под нос. От него не отходил луноликий монашек, носящий титул ревестиариуса.
— Он получил скорое воздаяние, — сказал Джеффри.
— Лучше было бы арестовать его и представить на суд, — возразил настоятель.
Джеффри предпочел не говорить, что конечный результат был бы тот же: петля, затянутая вокруг шеи Адама. Впрочем, Дантон был прав. Гораздо лучше было бы обойтись с убийцей Джона Мортона по закону. Теперь же походило на то, что убийца взял правосудие в свои руки. Джеффри привстал на цыпочки и тронул конец черной веревки, обмотанной вокруг шеи мертвеца. Такими веревками монахи подпоясывали свои черные облачения.
Ричард Дантон был далеко не глуп. Он кивнул и сказал:
— Понимаю, о чем ты думаешь. Джеффри. Но раздобыть такую веревку совсем не трудно. Вполне очевидно, что здесь случилось.
— Вот как?
— Этот человек, Адам, обуреваемый раскаянием, бежит на кладбище, где задумывает умереть. Он уже запасся веревкой, которая оборвет его злосчастную жизнь. Пока мы повсюду ищем его, он не торопясь готовится к смерти. Вспомни Иуду, повесившегося на древе после предательства Спасителя нашего. Раскаяние может постигнуть всякого и является скоро и неожиданно!
— Иуда, как мне помнится, владел обеими руками, — заметил Джеффри, кивая на скрюченную руку мертвеца.
— В отчаянии человек способен на великие и ужасные деяния, — сказал настоятель.
«Да, — подумал Чосер, — но никакое отчаяние не поможет сухорукому взобраться на дуб, проползти по ветке, обвязать одним концом веревки собственную шею, а другим — ветку, действуя только одной рукой». Однако он не был уверен, что погибший не мог в какой-то степени владеть покалеченной рукой, и настоятель, без сомнения, прав, говоря, что в отчаянном положении человек способен на то, что далеко превосходит его обычные возможности.
— Если бы только он выбрал другое место… — впервые заговорил вслух брат Питер. — Зачем ему понадобилось осквернять эту освященную землю?
— Тише, брат Питер, — остановил его Дантон. — Круг замкнут. Этот человек убил другого человека, а теперь он покончил с собой, упокой, Господи, души обоих. Надо обрезать веревку.
Он махнул кучке служек, державшихся в стороне из почтения к настоятелю, или к умершему, или к ним обоим.
— Но зачем он убил каменщика Мортона? — проговорил Чосер, уходя с кладбища, где снимали тело убийцы.
— Не знаю. Ты был при этом. Кажется, они ссорились?
Настоятель вдруг прервал себя и обеспокоено заговорил о другом:
— Ты намерен сообщить об этом при дворе, Джеффри?
И Чосер, который ни о чем таком не думал, ответил:
— Вам не удастся сохранить тайну.
На самом деле никого при дворе ничуть не заинтересовала бы стычка между двумя простолюдинами, хотя бы она и привела к убийству и самоубийству. Но Джеффри казалось, что Дантон слишком уж поторопился объявить дело закрытым. Если до сих пор настоятель не опасался за репутацию своей обители, то теперь стал выказывать озабоченность.
— Хорошо, мастер Чосер, если тебе в этом несчастье видится нечто… нечистое, ты свободен узнавать и расспрашивать. Я знаю, каким влиянием ты обладаешь при дворе. Говори, с кем пожелаешь. Ходи, куда вздумается. Я даже дам отпущение братьям, если тебе понадобится поговорить с кем-то из них. Спрашивай, сколько душе угодно, пока не убедишься, что дело это — именно таково, каким представляется: злодей не вынес раскаяния и повесился. Между тем жизнь монастыря должна продолжаться, как если бы ничего не случилось.
Чосер отметил холодок и налет официальности в тоне Дантона. Ему подумалось, что настоятель переоценивает его влияние при дворе, но, разумеется, он промолчал. Тут дело было тонкое. Если влияние и было, то исходило оно главным образом от его жены Филиппы и ее вдовой сестры Катерины, связанной с самим Джоном Гонтом. Официально Катерина проживала в Савойе как воспитательница детей Джона Гонта от первой жены, а неофициально была его любовницей. Должность воспитательницы понадобилась как прикрытие, потому что вторая жена Гонта — благородная Констанца Кастильская — проживала под тем же обширным кровом. Именно положение ее сестры Катерины обеспечило Филиппе Чосер с семьей покои во дворце с окнами на юг, из которых они недавно перебрались в домик в Олдгейте.
