Виктор Мережко - Сонька. Конец легенды
— Тогда нужно было не драпать, а оставаться на Сахалине!
— А там чего?
— Жить.
— Как?
Воровка зло посмотрела на мужа.
— Тебе больше не о чем лопотать?
— Не о чем.
— Не о чем — молчи!
Михель помолчал, качнул головой.
— Злая ты стала, чужая.
— Зато ты добрый и свой! — огрызнулась Сонька.
— Соня, — он попытался обнять ее, — ты правда злая. Неужели все ушло?
Она резко развернулась к нему.
— Ушло! Разлетелось, растрепалось по тем вагонам, где шмонали пьяных и трезвых! По гостиницам, где швыряли деньги и чистили всех подряд! По каторгам, после которых ничего не осталось — только злость, ненависть и страх! Думаешь, всего этого мало, чтоб теперь не сойти с ума или не сунуть башку в петлю?!
Михель помрачнел.
— Считаешь, я в этом виноват?
— Оба! Но в первую очередь — ты! Потому что ты мужчина! Должен был остановить меня, запретить, убить, лишь бы не лезла в эту страшную бездну! Ты это сделал?
— А ты что сделала, чтобы я не оказался на каторге? Вспомни, по чьей воле я пошел в дом генеральши и убил там человека!
— По-твоему, я виновата, что ты замочил бабку?!
— А кто же еще? Ты уже была беременна Михелиной, и надо было думать о ребенке. Но тебе все было мало! Я не хотел!.. Вспомни!.. Ты послала меня к генеральше!
Сонька вцепилась в лацканы куртки Михеля, притянула его к себе. Глаза ее были бешеными, горящими.
— Ненавижу… Слышишь, презираю! Не прощу не только за эти слова, но и за то, что у меня нет больше жизни.
— Ты тоже запомни, — прохрипел в ответ муж. — Запомни эти слова и всю нелюбовь ко мне! Я этого тоже не прощу, Соня.
В это время послышались шаги, Сонька оттолкнула от себя Михеля, поправила волосы, глубоко выдохнула:
— Давай потерпим друг друга до Одессы. Хотя бы ради дочки.
В проеме появилась голова Михелины, она улыбнулась матери и отцу.
— Это вы кричали? Так громко, что я проснулась. — Обняла Соньку за плечи, нагнулась к ней. — Чего вы здесь?
— Беседуем, — сухо ответила та.
— А мне приснился сон. — Миха попробовала примоститься рядом, но места не хватило, и она осталась стоять. — Знаете, что приснилось?.. Будто Табба и мой Никита идут по полю и держат друг друга за руки. А поле все в васильках. Они такие радостные и влюбленные, что я не выдержала и стала плакать. А они оглянулись, помахали мне и неожиданно свалились в глубокую черную яму. Я испугалась, стала страшно кричать, а они все летят и что-то тоже кричат. А что кричат, не могу разобрать. Стала плакать и проснулась. Сонь, к чему это?
Та подумала, пожала плечами.
— Когда человек во сне падает в яму, значит, он не до конца конченый. Страшнее, если он свалится в дерьмо в жизни, уж тут точно хорошего не жди. Черта с два из этой ямы выберешься, — Сонька повернула голову к Михелю. — Верно, муж?
Он усмехнулся, кивнул.
— Будем выбираться.
Михелина посмотрела по очереди на отца и мать.
— Вы поругались?
— Наоборот, — улыбнулся Михель. — Мы наконец поняли друг друга.
— Серьезно? — улыбнулась девушка. — Вы опять любите друг друга?
— Почти, — кивнула та. — Только куда со всем этим деваться, пока непонятно.
— С чем? — удивилась дочка.
— С любовью.
— Не поняла.
— Поймешь, — кивнула Сонька. — Встретишь князя Андрея, вернется твой поручик, и тогда многое поймешь.
Был день. Солнце висело над горизонтом низко и неподвижно, согревая вялыми лучами промерзшую землю.
Гончаров лежал на кровати не раздевшись, читал томик стихов Лермонтова, когда в дверь решительно постучали.
Поручик сбросил ноги на пол, крикнул:
— Войдите!
В комнату вошли двое — малого роста жандармский офицер и грузный господин в форме следователя полицейского управления.
Жандарм представился:
— Штабс-ротмистр жандармского управления Савельев!
— Здравия желаю, господин штабс-ротмистр, — Никита Глебович протянул офицеру руку, но тот ее не принял. Это смутило поручика, тем не менее он овладел собой. — Чем обязан, господа?
— Имеем предписание Управления полиции города Александровска-на-Сахалине о проведении следственного допроса вашей милости, — не без сарказма произнес следователь.
— Простите, вы не представились.
— Старший следователь Управления полиции Гунько.
— Прошу располагаться, — кивнул Гончаров на имеющиеся стулья.
Визитеры расселись, следователь открыл папку, прочитал:
— Вы, господин поручик, подозреваетесь по двум позициям. Первое — о способствовании бегству каторжан Блювштейна Михаила Изиковича, а также Блювштейн Софьи Соломоновны и их дочери Блювштейн Михелины Михайловны. — Следователь строго взглянул на поручика. — И второе… Расследуется дело о гибели каторжанина Овечкина Луки Ивановича, а также надсмотрщика Евдокимова Кузьмы Федоровича, последовавшей двадцать третьего марта сего года. — Гунько прикрыл папку, внимательно посмотрел на Гончарова. — Что скажете?
Гончаров помолчал, осмысливая услышанное, затем поинтересовался:
— На бумагу можно взглянуть?
— Прошу.
Никита Глебович пробежал глазами постановление, снова спросил:
— С чего начинать?
— С чего вам сподручнее.
— С чего сподручнее?.. Сподручнее всего мне немедленно выставить вас за дверь и таким образом закончить любое дознание.
Жандарм усмехнулся.
— Мы предполагали ваш нрав, и по этой причине нас сопровождают несколько жандармов.
— Я тоже предполагал это, — усмехнулся Никита Глебович. — По этой причине вынужден отвечать, — он перевел взгляд с жандарма на следователя. — По первой позиции… Каторжанам в бегстве содействия не оказывал, хотя за сам факт готов нести служебное наказание, вплоть до лишения офицерского звания.
— Но, по нашим сведениям, вы имели совершенно очевидные отношения со всеми тремя каторжанами. А с мадемуазель Михелиной Михайловной Блювштейн — интимные.
— Это по вашим сведениям, господин следователь. Я же, как офицер и дворянин, считаю свою честь незапятнанной, в связи с чем больше вопросов на данную тему воспринимать не готов.
— Следствие имеет право…
— Следствие имеет право, — прервал следователя Гончаров, — допрашивать меня самым пристрастным образом, если мне будет предъявлено конкретное обвинение! Пока же, господа, идет процедура дознания! Или вы соблюдаете юридические нормы, или я попрошу вас покинуть помещение!
Штаб-ротмистр и старший следователь переглянулись, и жандарм с усмешкой заметил:
— Вы, господин поручик, усугубляете свое положение. Мы ведь рассчитываем на ваше слово чести, данное государю при вступлении на воинскую службу.
— Государю, но не вам.
— Хорошо, — кивнул Гунько, — что скажете по второму пункту? О надзирателе Евдокимове и ссыльном поселенце Овечкине.
— Здесь все еще проще, — улыбнулся Гончаров. — Надзиратель Евдокимов и ссыльный поселенец Лука Овечкин состояли в сговоре, в результате чего был совершен спланированный побег. Я вынужден был пустить за ними по следу надзирателей с собаками, беглецы не восприняли приказа сдаться и были в итоге загрызены теми самыми псами.
— Но ведь надзиратель Евдокимов был едва ли не личным вашим охранником! — заметил жандарм.
— Надзиратель Евдокимов до меня также служил при бывшем коменданте поселка, и я получил его, что называется, в наследство. Поэтому мне сложно было понять, что у него в голове и к чему он готовился.
— Есть сведения, что Евдокимов был едва ли не вашим осведомителем и вы часто пользовались его услугами, — вмешался Гунько.
— Вы женаты, господин следователь? — перебил его поручик.
— Безусловно. А в чем вопрос?
— Жена часто рассказывает вам перед сном всякие байки?
— Я вас не понимаю.
— А я не понимаю вас. Вы сообщаете мне сведения до такой степени нелепые, что иногда может показаться, что их нашептала ваша благоверная перед сном.
Жандармский офицер с трудом сдержался от смеха, следователь стал багровым от обиды и оскорбления, захлопнул папку.
— У меня к данному господину на сегодня больше вопросов нет.
— И слава богу, — Гончаров поднялся. — Благодарю, судари, за визит. Надеюсь, не последний.
— Да уж определенно не последний, — кивнул штабс-ротмистр, вынимая из своей папки листок. — Вам предписано оставаться под домашним арестом, поручик. В этой связи прошу сдать оружие и прочие надлежащие вашему чину принадлежности.
Никита Глебович пробежал глазами листок, согласно кивнул.
— С радостью подчиняюсь! — Взял со стола револьвер, со стены снял ружье, из шкафа вынул саблю. — Прошу, господа.
Жандармский офицер собрал все это, окинул взглядом комнату, кивнул следователю.
— Пошли, Елизар Григорьевич.
