Виктор Мережко - Сонька. Конец легенды

Улыбнулась, хмельно подмигнула.

— Вперед!

Вышла из квартиры, заперла на ключ дверь, спустилась, остановила на улице извозчика, приказала:

— К ювелирному на Мойке!

Ювелирный магазин на Мойке располагался на первом этаже дома и был известен в Петербурге как место, где можно было купить довольно дорогие, зато гарантированные украшения для дам и господ.

Табба сидела в пролетке, внимательно наблюдая за входящими и выходящими из салона редкими и очень состоятельными господами и дамами, ждала подходящего момента.

— Жди! — распорядилась извозчику, приоткрыла сумочку, проверила наличие в ней револьвера, ступила на подножку и сошла на тротуар.

Легко и непринужденно поправила прическу, кивнула швейцару при входе, вошла внутрь.

Салон был небольшой, по-домашнему уютный — кресла, диванчики, столики для выбора украшений и, конечно, изящные, красного дерева, бюро с изделиями.

Бессмертная бегло осмотрела зал, обратила внимание, что здесь всего двое обслуживающих — немолодой приказчик и хозяин «ювелирки» Исаак Шмулькин.

Приказчик немедленно пошел навстречу гостье, изогнулся едва ли не до пола.

— Милости просим, сударыня. В салоне клиентов нет, поэтому вам будет уделено самое пристальное внимание.

— Благодарю, — бросила женщина и направилась к одному из диванчиков. — Покажите несколько колье и пару пристойных перстней.

— У нас, мадам, нет непристойных перстней, — заметил из-за своей конторки Исаак Шмулькин. — К нам приходят самые уважаемые господа и всегда покидают салон довольные и благодарные!

— Надеюсь, я также покину его с подобным ощущением, — заметила Табба, начиная рассматривать принесенные приказчиком украшения.

— На какую сумму госпожа рассчитывает приобрести товар? — деликатно поинтересовался приказчик.

— Я обязана отчитываться перед вами? — взглянула на него покупательница.

— Фима, оставь даму в покое, — подал снова голос Шмулькин. — У нее сегодня дурное настроение!

— Вас, сударыня, кто-то сегодня обидел? — поинтересовался вежливо приказчик.

— Вы не слышали, что вам посоветовал хозяин?

— Простите.

Табба не спеша и с пониманием выбрала два дорогих колье и два перстня, кивнула Фиме.

— Подсчитайте.

Тот отнес их в стол начальника, ловко побросал костяшками счетов, объявил:

— Триста шестьдесят три рубля, сударыня!

— Вы не ошиблись?

— Могу пересчитать еще раз! — Приказчик снова пощелкал на счетах. — Нет, ровно триста шестьдесят три рубля! — И посмотрел на покупательницу.

— Деньги платят здесь, — произнес из-за конторки Шмулькин.

Бывшая прима неторопливо поднялась, так же не спеша открыла сумочку, достала револьвер, наставила на Шмулькина.

— Откройте кассу, сударь.

— Вы шутите, мадам? — почему-то без испуга удивился тот.

— Шутят в бане, когда заканчивается горячая вода! — ответила девушка и повторила: — Кассу!

Исаак медленно повернул голову в сторону замершего и бледного Фимы, тихо произнес:

— Беги за городовым, Фима!

Тот сделал неуверенный шаг, и в тот же момент Табба нажала на спусковой крючок. Раздался негромкий хлопок, приказчик присел на пол, держась за окровавленное колено.

— Боже, что это?

— Кассу! — на лице девушки была хмельная и спокойная усмешка.

— Даниил! — заорал вдруг Исаак в сторону двери. — Здесь убивают!

В тот же момент в салон протиснулся швейцар, но произнести ничего не успел — Табба в него выстрелила.

— Кассу, сказала!.. Все деньги сюда!

Шмулькин беспомощно посмотрел на лежащего неподвижно Даниила и затем едва слышно попросил:

— Не убивайте, мадемуазель… Пожалейте. У меня трое детей.

— Деньги и изделия в сумку! Быстро!

Хозяин выгреб из ящичков кассы всю выручку, сунул ее в приоткрытую сумку Таббы, затем точно так же поступил с выбранными ею украшениями.

В салоне стоял легкий дым от выстрелов.

Бессмертная спиной стала отступать к двери. В какой-то момент она вдруг увидела, что Шмулькин метнулся к телефону, и немедленно выстрелила в него несколько раз.

Ювелир рухнул на пол.

Табба захлопнула сумку, окинула быстрым взглядом помещение, остановилась на насмерть перепуганном приказчике, приложила палец к губам.

— Не вздумай орать!

Спокойно вернулась к пролетке, уселась, бросила извозчику:

— На Сенную!

Катенька и извозчик Антон покинули Таврический сад. Девушка держала в руках надувной шарик, парень нес целую вязанку свежих баранок.

— Меня госпожа заругает, — сказала Катенька Антону. — Наверное, с ума сходит.

— Ничего, — утешил ее он. — Мы через пять минут будем на месте!

— Все равно нехорошо. Я первый раз так задерживаюсь.

— Потому как первый раз встретила кавалера!

Извозчик помог девушке сесть в пролетку, забрался на облучок, ударил по лошади.

— Пошла, родимая!.. Застоялась, небось!

…Катенька с шариком и с баранками поднялась на свой этаж, нажала кнопку звонка.

Дверь открыла Табба — спокойная и тяжелая.

— Где болталась?

— Это вам, — протянула прислуга ей шарик.

— Что это?

— Шарик. Мне подарили.

— Кто? Граф?

— Нет, графа я не видела.

— А конверт?

— Передала.

— Кому?

— Графу.

— Какому графу?

— Петру Георгиевичу.

— Минуточку, — Табба недоуменно смотрела на служанку. — А шарик и прочую дребедень, — кивнула на баранки, — тоже Петр Георгиевич подарил?

— Нет, это подарил Антон.

— Какой такой Антон?

— Мой знакомый.

— А конверт?

— Сказала же, Константина дома не было и я передала через брата.

Глаза бывшей примы наливались гневом.

— А я тебе как велела?

— Велели по-другому.

— И ты передала через Петра?

— Да. Он буквально вынудил меня.

И тут Табба ударила ее — сильно, по лицу, со всего размаха.

Катенька от удара и неожиданности упала на пол, но Бессмертная не остановилась, принялась избивать ее ногами.

— Сука… Тварь… Паскуда! Ты понимаешь, что наделала? Нет, ты понимаешь?

Девушка плакала, скулила, закрывала лицо и все просила:

— Госпожа, не надо. Больно… Простите меня.

Табба, остервенев окончательно, продолжала избивать.

…На следующий день, когда бывшая прима еще спала, в спальню вошла Катенька, одетая не по-домашнему, в суконное платье, с котомкой в руке. Лицо ее было синим от вчерашних ударов.

— Чего тебе? — недовольно и болезненно спросила бывшая прима. — Подай воды.

Девушка послушно пошла на кухню, из-под крана набрала в чашку воды, вернулась к хозяйке.

Та выпила, несколько удивленно спросила:

— Куда собралась?

— Я ухожу.

— Куда?

— Вообще ухожу. Я не буду больше у вас.

— С ума сошла?

— Нет, просто устала. Больше не хочу.

Артистка села, недовольно бросила:

— Обиделась, что ли?

— Нет. Наверное, заслужила.

— Хватит дурку гнать! — отмахнулась Табба. — Раздевайся и готовь мне кофий.

— Нет, госпожа. Пусть вам кофий готовит кто-то другой.

Катенька развернулась и покинула спальню.

— Эй, стой! — крикнула Бессмертная. Сползла с постели, догнала Катеньку у самой двери, схватила за рукав. — Не смей никуда уходить! Я запрещаю!

— Не остановите, все одно уйду, — Катенька отцепила руку хозяйки от одежды. — Я, госпожа, решила, — и низко поклонилась. — Храни вас Господь.

Дверь закрылась, Табба какое-то время стояла в ошеломлении, смотрела перед собой, затем вдруг сжала кулаки, закричала:

— Ну и пошла!.. Пошла, сказала! Плевать! Будьте вы все прокляты! Ненавижу!.. Ненавижу! — Опустилась и стала плакать — громко, неутешно, царапая ногтями грязный неухоженный пол.

Удобство каюты в носовой части парохода было очевидным — из нее имелся узкий выход на крохотную смотровую площадку, на которой можно было подышать свежим ветром. Ну и кроме того, она была по размеру больше прежней, хотя действительно завалена всяким хламом и отжившими свой срок механизмами.

Над морем простиралась плотная южная ночь, пересыпанная яркими звездами. Было довольно тепло, пароход шел быстро и ровно, словно вторгаясь во что-то бесконечное, черное и пугающее.

Михелина в каюте спала. Сонька и Михель сидели рядом на носовой площадке, разговаривали вроде спокойно, но с каким-то отчуждением и напряжением.

— Я вот думаю, — произнес Михель, — сойдем на берег и как будем жить?

— Дай бог до него добраться, — неприязненно ответила Сонька.

— Доберемся. И что?

— Не знаю. И не хочу загадывать.

— Опять воровать? Искать, где зашибить копейку?

— Тогда нужно было не драпать, а оставаться на Сахалине!

— А там чего?