Присцилла Ройал - Тиран духа

— В глазах Бога все это — добро.

— Я не находила покоя. Где была та тишина, в которой я нуждалась, чтобы внять Божественной мудрости? Я жаждала понять столь многое, но стенания этого мира не давали мне утолить мою жажду. Понемногу Бог начал открывать мне, что я должна бежать от всех людей. К тому времени, как мы приехали в Вайнторп-Касл, я это уже точно знала. Когда я толкнула брата на смерть, меня оставили сомнения. Я не должна оставаться в этом мире. Это Богу угодно, чтобы я заживо похоронила себя в Тиндале, миледи, и я должна подчиниться.

— Почему именно Тиндал?

Юлиана подняла глаза, они сияли мрачным огнем.

— Потому что Бог меня туда направил. У меня был сон. Свет, ярче солнечных лучей в полдень, разбудил меня, и из него раздался голос, который был сладостен, словно звон церковных колоколов летним утром. Он сказал мне, что я должна искать пристанища там, где живет молодой монах с золотисто-рыжими волосами. На следующий же день, глядя сверху во двор Вайнторпа, я увидела брата Томаса. Я смотрела, как он идет из часовни, как вдруг с его головы соскользнул капюшон, и я разглядела его волосы. Тут я поняла, что мой сон был знаком свыше. Тиндал должен стать мне домом.

Элинор вздрогнула. На какое-то мгновение у нее возникло сомнение. С несвойственной ей подозрительностью она спросила себя, а не приснился ли Юлиане этот сон после, а не перед тем, как она увидела брата Томаса. Она прогнала из сердца злые мысли. Подобная ревность явно заслуживает порицания. Разве ее монах, как и она сама, не дал обет изгнать из груди суетное вожделение, и разве Юлиана не просила сейчас о том же? Юлиана не может соперничать с ней за любовь инока. Ведь она умоляет поселить ее вдали от всех людей. Элинор изо всех сил зажмурилась. Это недостойные мысли, сказала она себе.

— Значит, у тебя бывают видения? — спросила она ровным голосом. И увидела, как глаза ее подруги вдруг поменяли цвет, из карих сделавшись черными, и ей стало не по себе.

— Видения или сны, миледи. Разве источник тех и других не наша душа, а можно надеяться, что и Бог?

— Ты знаешь, тебе еще нужно попросить позволения у брата. Я не могу принять тебя без благословения Джорджа.

— Он даст его.

— В таком случае, если епископ не будет против, то не буду против и я. Тиндал приютит тебя под своей кровлей, Юлиана. Я молюсь, чтобы это принесло тебе мир.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Сестра Анна склонилась над трясущейся женщиной.

— Не дать вам еще одно одеяло, миледи? — ласково спросила она.

Исабель подтянула колени к подбородку и неподвижно глядела прямо перед собой. Ее глаза не мигали.

— Мне позвать брата Томаса, чтобы он побеседовал с вами?

Единственным ответом женщины был отрывистый смешок.

Сестра Анна встала, кивнула служанке Исабель, чтобы та присмотрела за хозяйкой, и вышла из комнаты. Сразу за дверью, в задумчивости опустив голову, стоял брат Томас.

— Она не хочет видеть ни вас, брат, ни отца Ансельма.

— А если так, может, со мной она захочет поговорить? — В коридоре, ведущем на лестницу, показалась Элинор. Потом она покачала головой. — Как бы там ни было, но ей придется.

С этими словами она вошла в комнату Исабель, притворив за собой тяжелую дверь. Томас и Анна посмотрели друг на друга и пожали плечами. В голосе их настоятельницы прозвучали нотки, которых они оба прежде не слышали.

Попросив служанку оставить их вдвоем, Элинор села рядом с Исабель. Глаза вдовы были закрыты. Руками она обхватила колени, тесней прижав их к груди. Пятна крови все еще виднелись на ее пальцах и ногтях.

— Исабель?

— Уходите.

— И не подумаю. Вы должны выслушать, что я вам скажу.

— Вы? Что вы можете мне сказать? — презрительно откликнулась вдова. — Бескровное, бесполое существо.

— Бесполое? Бескровное? В свое время вы обвиняли меня не в чем-нибудь, а в том, что я изображала кобылу, а Джордж был жеребцом. Но оставим это. То, что я должна вам сказать, не имеет никакого отношения ни к полу, ни к любви, но зато имеет самое прямое отношение к страху и ненависти.

Исабель замерла в испуге, ее лицо покрылось пятнами.

— Вы знаете, я его не убивала.

Одной испачканной в крови рукой она прикрыла рот.

— Вы хотели, но согрешили помыслом, а не поступком…

— Как вы узнали…

— Труп Генри был достаточно красноречив. Когда вы открыли дверь, вы знали, там не может быть ваш муж. Его вы надежно услали в казармы, а служанку отправили на ночь куда-то еще. Вы надеялись, что Роберт придет к вам в спальню, и подумали, что это он. Вы ведь испугались, увидев Генри? Он что, говорил шепотом у вашей двери и вы не узнали голос?

Исабель опустила руку и в ужасе смотрела на Элинор, потом чуть заметно кивнула.

— Скажите мне, если я ошибусь. Он схватил вас? Вы впились ногтями ему в лицо? Потом вы вырвались от него? Откуда-то у вас взялся нож. Маленький женский кинжал. И вы ударили его. Единственное, о чем вы тогда могли думать, — это о том, что он вас изнасиловал. — Элинор колебалась. Права ли она, поступая так, или это лишь усугубит и без того ужасное положение? Она сглотнула и продолжила: — Или вы нарочно соблазнили его и довели до того, что он, обезумев от страсти, набросился на вас и сделал вам ребенка, которым вы воспользовались, чтобы выйти замуж за его отца? Вы ударили его ножом, чтобы охранить свою честь или, наоборот, потому, что хотели заставить его замолчать…

Исабель села на кровати и плюнула в Элинор.

— Как смеете вы говорить, что я намеренно обольстила Генри, толкнув его совокупиться со мной! Я ненавидела его больше, чем всех прислужников сатаны. — Сейчас ее глаза пылали безумным огнем. — Да, я думала, что это пришел ваш драгоценный братец. За обедом моя рука пригласила его, и его петушок с большой готовностью принял приглашение.

Элинор почувствовала, как от негодования ее щеки обдало жаром, но заставила себя промолчать.

Исабель же закрыла глаза, и ее лицо покрылось бледностью.

— Когда я открыла дверь и увидела лицо Генри, его скотские черты, искаженные похотью и злобой, я отпрянула назад, но он схватил меня. Я впилась в него ногтями, но он притиснул меня к стене. Рядом со мной, на сундуке, лежал нож, которым я пользовалась за обедом. Я схватила его и ударила в лицо, в шею — всюду, куда могла достать. Под моими ударами он попятился назад, и тогда я нанесла ему удар в бок.

Элинор наклонилась и притронулась к плечу дрожащей женщины.

— И вы думали, что убили его.

— Он упал навзничь. Наверное, я лишилась чувств. Когда я открыла глаза, надо мной стоял муж. Я лежала голая на своей кровати, а он стирал с моего тела кровь Генри. Потом муж кинул мне одеяло и велел идти к дверям. Он сказал, чтобы я закричала, но не сразу, а когда он скроется в коридоре, ведущем в башню.

— Снаружи, в коридоре, лежало тело Генри.

— Да, а потом я услышала на лестнице шум — муж едва успел скрыться в темноте. Я закрыла дверь, а когда снова открыла ее, Роберт стоял, склонившись над телом Генри. Он водил по телу рукой, проверяя, жив ли тот и есть ли раны. Честное слово, я не знала, что делать. Когда ваш брат увидел меня, он выпрямился. Его рука была красной от крови Генри. Он протянул ее к свече, которую я держала, чтобы зажечь факел на стене коридора. Я дала ему свечу, потом закричала. — Ее голос сорвался в крик: — Мой кошмар стал явью! Меня должны были обвинить в смерти Генри. Я знала, что меня повесят…

Элинор тряхнула ее за плечи:

— Ваш сон не стал явью.

Исабель моргнула, потом заговорила дальше, словно сама не помня своих слов.

— Я закричала. Я сделала так, как приказал мне мой муж. Я не знала, что другое можно сделать. Это уже потом коридор наполнился людьми, и пришли солдаты, и Роберт стоял, обвиненный в убийстве, которое совершила я.

— В убийстве, которое совершил ваш муж, Исабель. Вы могли ударить Генри ножом в бок, но это ваш муж нанес ему смертельный удар в спину.

— Если вам известно, что я сделала, то сколько еще…

— Я говорю вам, что ваш муж убил собственного сына, чтобы защитить вас, а вы по-прежнему беспокоитесь только о себе? — Элинор не хотела, но в ее голосе помимо воли прозвучало презрение. — Не бойтесь. Как вы слышали, сэр Джеффри взял на себя всю вину за убийство. Чтобы так поступить, он воистину должен был очень любить вас. Он не открыл того, что могли сделать вы, а все, что брат Томас услышал от него на исповеди, кануло навек в молчание. Лишь труп поведал нам о вашем участии, а его скоро предадут земле.

— А моя вина?

— Это между вами и Богом. Ваш поступок можно понять: вы защищали свою честь…

Исабель презрительно фыркнула и вцепилась в руку Элинор. Ее глаза были сухими, как песок.

— Честь? Какая честь у меня была, когда я явилась в дверях своей спальни голой в надежде заманить Роберта в свою постель? Какая честь у меня осталась после того, как я гонялась за вашим братом в надежде заполучить ребенка, которого у меня теперь никогда не будет?