Владимир Корнев - Последний иерофант. Роман начала века о его конце
— Ах ты, разбойник! Разоритель! Что учинил, а?! Уничтожил! Убил без ножа! Мои запасы!
Викентий Алексеевич пожалел пострадавшую старушенцию:
— Сколько стоил ваш мешок, матушка?
Никаноровна насторожилась, приутихла:
— А вы что, матерьяльный ущерб желаете возместить, батюшка? — Впрочем после некоторой паузы неуверенно, но дерзко добавила: — За все про все двадцать. Двадцать целковых гони, фраер!
«Фраер», не задумываясь, вытащил из кармана новенький четвертной билет, который Никаноровна тут же выхватила у него и принялась так и сяк вертеть в руках, с пристрастием изучая при свете керосиновой лампы.
Наконец, оглядевшись по сторонам, хозяйка малины спрятала деньги в какую-то прореху своей многослойной хламиды и обрадовано заявила:
— Ну, раз ты со мной по справедливости и с походом, то ладно уж. Митрию, брательнику твоему, я не скажу, что ты мешок с продуктами, который он мне подарил, выбросил.
Помяв в руках купюру, продолжала:
— Ну, уважил, голубь, можешь взять свои вещи. Я ж старая волчица, понятия знаю: со мной по закону, и я без мошенства. Забирай, Василий, не тушуйся!
Она отперла кладовку в стенном проеме, вытащив оттуда целый ворох каких-то подозрительных предметов, вывалила их на пол перед Думанским.
— Э-э-эх! Не слы-ы-шна шуму городско-ова за не-ев-скай башней тишина, и на-а штыке у чисаво-ова гари-ит палночная лу-на… Пора мне спать ложиться, уже третий час. — Она взглянула на настенные часы, напрочь лишенные стрелок. — Сегодня я на твоей кровати посплю. У меня-то клопы-кровососы хищныя весь тюфяк изгрызли, а твой одер исторический: я считала — пятьдесят шесть человек за последние три года на нем померло. Только уж в опочивальню-то я тебя все равно не пущу и не проси, баловник, — спи где хочешь.
При последних словах «подводчица», осклабившись во весь беззубый рот, игриво погрозила гостю сухим пальчиком.
Разозленный Думанский стал было дергать дверь на себя, но жилистая старуха упиралась с такой силой, что он скорее оторвал бы дверную ручку, чем проник в «спальню». В конце концов Викентий сообразил: «Да что это я, совсем уж не в своем уме? Разве мне хочется спать в одной комнате, на одной кровати с этой омерзительной бабой?! Гадость какая!»
Он обреченно поплелся назад в «гостиную» и принялся разбирать кучу барахла из кладовки, оберегаемого Никаноровной в «его» отсутствие. «Барахлом» оказались набор отмычек и фомок, всевозможные вариации дверных ключей, газовый аппарат для резки металла, герметичная цинковая коробка, в ячейки которой ровными рядами были уложены баночки с ядами, два академических медицинских учебника — по анатомии и токсикологии, альбом в коленкоре с французскими порнографическими открытками, куда были также вложены несколько художественных фотографий из ателье: почти юные, безусые Кесарев с Челбогашевым, старший брат с какой-то женщиной, он же один в тройке при бабочке с надписью на обороте: «Дорогому братцу Васе от Димитрия». Здесь же Викентий Алексеевич нашел книгу «Знаки и символы» на французском языке с вырванными страницами.
Тем временем луна ушла за стену, тень на двери изменила контуры и стала теперь похожей на горбатую старуху.
Думанский, точно опомнившись, выскочил прочь из квартиры. Он не помнил, как оказался на другом этаже, как миновал несколько лестничных маршей. Переводя дух, опустился на холодные каменные ступени. Потом нашел в себе силы встать и спускаться дальше, но поскользнулся и грянул вниз. Очнувшись у выхода из подъезда, адвокат ощутил вдруг полное безразличие к происходящему, и это «открытие» в свою очередь не вызвало у него практически никаких особенных эмоций.
«Неужели я умираю? — Викентия Алексеевича подбросило от одной этой мысли. — Не хочу, не желаю!!! Я еще молод!!! — Вмиг он оказался на ногах, и тут же вернулось отвращение ко всему. — А может, лучше все-таки умереть? Я ничего не буду чувствовать, не буду жить чужой жизнью… Лучше забвение!»
Ощупывая воздух, перелицованный адвокат, как сомнамбула, вышел во двор. Но не успел сделать пару шагов, как наткнулся на какую-то преграду — это был мешок Никаноровны. От падения швы лопнули. Думанский переступил через него и замер, представив на миг, что это чье-то безжизненное тело. Вцепившись в углы мешка, он тут же принялся оттаскивать его от прохода. Посыпалась соль, но Думанский упрямо тянул куль в угол двора, оставляя на булыжнике белый след. «Если бы я выбросился из окна, сейчас за мной тянулись бы следы крови, но не моей крови — тело-то чужое! Ужасно! Как это все ужасно!»
Тут внимание Думанского привлекло нечто, вывалившееся из разорванного мешка и пребольно ударившее его по ноге. Дедовских времен шкатулка из потемневшего мореного дуба с массивным висячим стальным замком. «Странности какие, — подумал фальшивый Кесарев, — „пиратская“ шкатулка, а замок как на москательном лабазе или бакалейной лавке. Интересно — что там, внутри? Не может быть, чтобы старуха хранила там мыло, колотый сахар или монпансье. А тяжелая-то какая!»
Любопытство пересилило все прочие чувства, разрывавшие Викентия Алексеевича; он подобрал с земли камень и, усевшись прямо на землю, принялся методично сбивать замок со шкатулки. Его поразило, с какой легкостью исполняли руки Кесарева эту работу — видно, она была им привычна едва ли не с самого детства.
Наконец, злобно клацнув, замок полетел прочь. Крышка от удара откинулась. Первое, что увидел Думанский, был пухлый клеенчатый сверток, перехваченный шпагатом. Он развязал бечевку…
На обозрение открылась целая «коллекция» драгоценностей. Сережки в виде малахитовых серебряных змеек, инкрустированных бирюзой, колье из голубоватых кристаллов, какой-то жемчужный убор… «Вот так сокровищница! Все трофеи господина Кесарева».
Старинное колье, ювелирный шедевр неведомого мастера-искусника, пожалуй, ренессансной эпохи — виртуозно ограненные изумруды величиной с самый крупный крыжовник, скомпонованные в три ряда, — показалось ему смутно знакомым, точнее напомнило похожие драгоценности, с изумрудами той же воды, будто из одного гарнитура… Ну конечно же, серьги Молли Савеловой! Если мысленно положить их рядом с этим колье, они безупречно подойдут друг к другу. И она как раз вспоминала о целом гарнитуре. «Надо срочно вернуть Молли подарок покойного отца… Но что же тогда она подумает, увидев Кесарева, принесшего ее колье? Нет уж, нужно все это спрятать до лучших времен».
Шум, раздавшийся из подворотни со стороны улицы, заставил Викентия Алексеевича поторопиться — колье пришлось спешно положить назад, в шкатулку, а вот чьи-то золотые часы он успел оттуда забрать. У самых ног адвоката валялся ситцевый мешочек с пшеном фунта на три. Викентий Алексеевич, не раздумывая, подобрал его, к радости голубей и воробьев высыпал крупу на землю, а в освободившуюся ткань завернул свою драгоценную находку.
С обоих сторон двора стояли две пожарные бочки, заполненные водой, покрывшейся льдом. Оглядевшись — не следит ли кто за ним? — Думанский быстро подошел к одной из бочек, камнем разбил лед и с осторожностью заговорщика опустил тяжелый ларец в воду.
Тем временем уже светало. Настораживающий шум, бранные крики (возможно, какая-то свалка возле дома на улице) по-прежнему не стихали, и шарахающийся теперь от каждого шороха бедняга адвокат предпочел укрыться «на хазе» — в знакомом уже, хотя и отвратительном, обиталище «подводчицы». Заброшенная лестница скрыла его от неведомой опасности.
«А что было бы, попади моя душа в женское тело?! — продолжал размышлять наедине с самим собой Викентий Алексеевич, вспомнив отчаянную старуху, и его тут же внутренне передернуло до тошнотворного привкуса во рту: — Нет! Только не это — избави Боже… — Но должен же в конце концов быть какой-то выход из этого изощренного капкана?! Попал ведь Иона во чрево кита и выбрался — спас Господь…»
III
Без труда открыв незапертую дверь «малинника», Думанский проследовал в «гостиную» и осел в кресло.
Под доносившийся из-за стены монотонный бред Никаноровны, не пытаясь уже обнаружить в нем какой-либо смысл, совершенно расслабленный Викентий уносился в проход, неожиданно открывшийся в стене и уводящий в кромешный мрак.
— Ой, святые угодники! Ох, сдохну сейчас! За что муки принимаю?! — Мученические вопли Никаноровны донеслись из ее каморки. — Ой, подыхаю! Ну, ангелы небесные, встречайте же меня! Вот я — невеста Господня! Не признали?! Где же вы? Где? Душе моя прегрешная!
Судороги внезапно прекратились, и Викентий Алексеевич помог несчастной вскарабкаться на диван.
— Благодарю покорно, касатик. Вовремя-таки спохватился! Спас-таки! А я уж было подыхать собралась, дурища неприкаянная. Ой, умора!
Никаноровна завизжала, словно кто-то невидимый щекотал ее, и опять скатилась на пол, при этом ее вставные челюсти выпали и заскакали по полу, устрашающе клацая. Она, вставив челюсти и потирая ушибленные бока, пояснила:
