Валентин Лавров - Железная хватка графа Соколова
— Господь сохранил вас, государь, на благо великой России.
Про себя подумал: «Сохранил, но надолго ли?»
Государь спросил:
— Что произошло? Это вы, граф, спасли мне жизнь?
И тут же с другой стороны дороги появился на своей коляске Василий. В его зубах дымилась трубка.
— Нет, это скорее он! — и указал на своего кучера. — Государь, ваша коляска повреждена, воспользуйтесь моей.
Государь продолжил свой путь.
Соколов медленно брел по дороге. Недалеко от места взрыва, на обочине, он увидал нечто страшное: выпучивая глаза на сыщика, лежала окровавленная голова злодея.
Постояв минуту, Соколов двинулся дальше — к новым опасным приключениям.
СВЕЖИЕ ТРУПЫ
Избавив государя от неминуемой гибели, Соколов направлялся в Петербург в прекрасном расположении духа. Но судьба сыщика на Руси всегда неведома: то ли наградят, то ли голову оторвут.
Розовые надежды
Соколов остановил возок какого-то акцизного чиновника и без всяких приключений добрался до Петербурга. Погода резко переменилась: похолодало, и с моря порывами набегал ледяной ветер. Сыщик сразу отправился на Фонтанку, в министерство внутренних дел.
По дороге Соколов с удовольствием вспоминал утреннее приключение: «Удивительно, но мне нисколько не жаль негодяя, который готовил взрыв на дороге. Когда я замкнул провода и террорист кровавыми кусками взлетел выше деревьев — в этом была высшая справедливость. Интересно взглянуть на физиономию Макарова, который делал все возможное, чтобы не допустить меня к государю! Небось в извинениях рассыплется...»
Соколов, перепрыгивая через ступеньку, поднялся по мраморной, застланной ковром лестнице на второй этаж. Как всегда в утренние часы, в приемной было много просителей.
Знакомый адъютант Логинов радостно улыбнулся:
— Сейчас доложу о вас, Аполлинарий Николаевич! — и скрылся за массивной, уходившей к потолку дверью.
Вскоре он вышел сконфуженный:
— Александр Александрович сказал: «Пусть подождет!»
Медицина бедных
Среди многочисленных достоинств гения сыска не было одного — умения терпеливо ждать. Его порывистая натура не переносила промедлений. Он любил повторять провансальскую поговорку: «Patience — medecine des pauvres!», что означает: «Терпение — медицина бедных!»
Соколов начал нервно вышагивать из угла в угол. Он был уверен, что сейчас министр обязательно вызовет его. Но следующим пошел отставной саперный генерал, за ним какой-то бледный чиновник с французской лентой, постоянно кашлявший в платок. Затем вызвали вдовушку в шляпке с цветами, которая громко жаловалась, что ей неправильно платят пенсию за мужа-пристава, попавшего под лошадь. За дамой отправилась в заветный кабинет старушка крестьянка в платке и чунях.
Соколов уже давно яростно дрыгал ногой, и вся его наружность выражала крайнюю степень гнева. Он уже готов был произнести сердитую тираду в адрес министра и навсегда покинуть ненавистную приемную, как адъютант Логинов наклонил голову с пробором:
— Вас приглашают, Аполлинарий Николаевич!
Гений сыска медленно, словно сдерживая себя от опрометчивого поступка, вошел в просторный кабинет. Макаров сидел под портретом Николая II нахмуренный. Он кивнул головой на кресло и молча уставился на Соколова.
Соколов знал правила психологической дуэли. Он обжег взглядом министра, развалился в кресле и решил: первым разговор не начинать. Не выдержал министр. Тяжело посопев — признак волнения, — произнес язвительным тоном:
— Вы, любезный граф, кажется, и отдаленного понятия не имеете, что такое дисциплина и субординация? — Макаров снял с носа золотые очки и начал платком излишне тщательно протирать стеклышки.
Соколов подумал: «Раздумывает, что еще сказать бы этакое, умное. Он, кажется, понятия не имеет об утренних событиях на Петергофской дороге! Ну да, министры новости узнают после извозчиков и кухарок! Подремлю под эту галиматью», — и полуприкрыл веки.
Начальственный гнев
Министр сухонькими ручками с тщательно ухоженными хрупкими ноготками постучал бутылкой зельтерской по граненому стакану. Пил, проливая капельки мимо рта. И вдруг, срываясь на высокие ноты, взволнованно заговорил:
— Самое негодное в полицейской службе, когда индивидуум ставит себя над своими товарищами. В полиции таких не любят. Такие типы — изгои. Для вас, граф, нет ни коллег, ни подчинения установленному порядку, ни авторитетов. — Вскочил из-за стола, побегал по кабинету, продолжил: — Да будет вам, граф, известно, что пока еще я первое лицо в министерстве. И я не позволю оскорблять мундир разгильдяйским поведением. Я строго указывал вам: забудьте бредовую идею освобождения Штакельберга-Барсукова! Для меня, в конце концов, это дело принципа. Я главный охранитель закона в империи. Если министр себе позволит хоть раз нарушить закон, то любой гражданин может тогда нарушать его бесконечно.
«Господи, какой дурак! — размышлял Соколов, плотно закрыв глаза и окончательно погружаясь в дремотное состояние. — На Руси столько умных людей, но на высшие посты каким-то таинственным образом чаще всего пробираются полные ничтожества». Словно издали, до него доносились гневные звуки:
— Каждый сыщик и следователь знает: преступнику можно обещать что угодно, хоть горы золотые, хоть королевскую дочь на ночь, лишь бы он дал признательные показания. Это методический прием. Никто этих обещаний никогда не выполняет. Вопреки моему запрещению, вы, граф, пробились к самому государю и воспользовались его природной добротой...
Соколов слегка всхрапнул. Это переполнило чащу терпения министра. Он истерично выкрикнул:
— Все, довольно! Я отстраняю вас от службы. Мы, к сожалению, вынуждены отказаться от внедрения вас в большевистские ряды. И вообще, пока я занимаю свой пост, вам в моем ведомстве не служить.
На бесстрастном лице Соколова не дрогнул ни один мускул. Он демонстративно потянулся, поднялся с кресла во весь рост. Министр на всякий случай забежал за другой конец стола. Он ткнул перстом в сторону дверей и уже приготовился произнести слова, полные официальной печали: «Я, граф, больше вас не задерживаю!»
Миллионы для Ленина
В этот напряженный момент, словно в классическом водевиле, в кабинет вошел без доклада — на правах товарища, то есть заместителя министра, — Сахаров. Едва увидав Соколова, он бросился к нему, обнял, горячо заговорил:
— Я только что из Зимнего дворца. Там только и разговору, что о тебе. Сегодня бал по случаю именин государыни Александры Федоровны. Государь наградит тебя за подвиг... Вот твое приглашение, держи! — Сахаров полез в небольшой портфель, вынул приглашение, отпечатанное на плотной бумаге размером в две открытки.
— Надлежит быть в семь часов пополудни в Георгиевском зале Зимнего. Явиться, понятно, в парадном мундире...
У министра вытянулось лицо:
— Государь наградит? За какие заслуги?
Сахаров, в свою очередь, удивился:
— Как, вы, Александр Александрович, еще не знаете?
— И он рассказал об утреннем подвиге графа, который, «рискуя собственной жизнью, обезвредил бомбиста и предотвратил покушение на государя».
На физиономии министра отразилась невыразимая игра чувств. Малость посопев, он бросился к Соколову, долго тряс его ручищу, тоном государя приговаривая:
— Благодарю за службу, благодарю за службу... — Дотронулся до пергаментного лба. — Ах, Аполлинарий Николаевич, я чуть не забыл: все документы для отправки вас в Австро-Венгрию, в большевистское гнездо Поронино, готовы. Это паспорт на имя Штакельберга с вашими приметами. А это — письмо министра иностранных дел Германии. Последнее адресовано Ленину и содержит требование передать германскому правительству, то бишь нам, список всех заграничных и российских агентов и шпионов. За это Ленин получит чек на тридцать миллионов марок. Это требование легко обосновать: Германия имеет законное право на контроль, на то, в каких формах и сколь эффективно идет разложение армии и тыла Российской империи. Чек, понятно, тоже фальшивый.
Сахаров одобрительно кивнул головой.
Министр вновь вернулся к больной для него теме:
— Интересно, какой наградой украсит вас государь?
Вмешался Сахаров:
— Меня государь сегодня потряс своей феноменальной памятью. Я спросил: «Прикажете доставить вам формуляр Соколова-младшего?» Государь ответил: «Нет нужды! Если память мне не изменяет, то граф Соколов уже награжден маленьким “Владимиром” — третьей степени, и “Анна” второй есть — сам вручал. Теперь осталось на груди справа укрепить звезду — “Станислава” первой степени». Я для верности заглянул в твой формуляр — все точно! Просто поразительно.
