Макс Коллинз - Проклятые в раю
— Да, это была его рубашка, — сказала она, когда Келли со скорбным видом показал ей окровавленную одежду. — А это его носки. Его брюки... да. Да. Я как раз постирала их и пришила пуговицы.
— Джо хорошо себя чувствовал, покидая вас в то утро?
— Да.
— Когда вы снова его увидели?
— В субботу. В... в похоронном бюро.
— Это было тело вашего сына Джозефа?
— Да.
— Благодарю вас, миссис Кахахаваи. У меня больше нет вопросов.
Голос Дэрроу был едва слышен:
— У меня нет вопросов, ваша честь.
По всему помещению эхом пронеслись рыдания, когда Келли почти вежливо проводил ее со свидетельского места.
Дэрроу, чьи редкие волосы пребывали в беспорядке, наклонился ко мне и прошептал:
— По-моему, момент настал. Все сочувствие не может быть отдано только одной стороне.
В этот момент он показался мне очень старым, усталым и старым.
Келли выглядел свежим, как маргаритка. Он направился к столу прокурора, говоря на ходу:
— Обвинение закончило, ваша честь.
Суд прервался на ленч, и, как обычно, Дэрроу, Лейзер, его клиенты и я поехали в отель Александра Янга. Сопровождаемый Руби К. Д. отправился вместо ленча в свою комнату соснуть, а оставшиеся поднялись на лифте на крышу, где был устроен сад, а в саду ресторан. Никто не ждал, что наши клиенты воспользуются случаем и сбегут, поэтому мы устроили, чтобы большой человек из управления — Чанг Апана — оказал нам честь и номинально побыл в качестве полицейской охраны.
Из-за присутствия Чанга беседа носила поверхностный характер, и ничто, связанное с делом, не обсуждалось. Как обычно, к нам присоединилась жена Лейзера, и супружеская чета разговаривала между собой. Ни Томми, ни миссис Фортескью много не говорили, осознав наконец всю тяжесть положения, в которое они попали.
А вот Джоунс и Лорд курили и смеялись, являя собой образец пары дураков. Кудрявый Лорд говорил мало, зато дубина Джоунс оказался развязным и болтливым сукиным сыном.
— Видел ту красотку — девушку-журналистку из Нью-Йорка? — спросил он меня.
— Я обратил на нее внимание, — признался я, расправляясь с сандвичем с беконом, латук-салатом и помидорами.
— По-моему, я ей понравился. — Он с аппетитом поглощал свой микроскопический бифштекс. — Все время хочет со мной поговорить.
— А тебе не кажется, что к этому имеет какое-то отношение твое присутствие на суде в качестве обвиняемого в убийстве?
— Она же выбирала из четверых. И разве она стреляет глазами не в мою сторону?
— Тонко подмечено.
— А видел ту китайскую малышку, которая сидит слева, у стены? Просто куколка. И поверь мне, в этом зале есть и миленькие американки.
Этот негодяй оказался еще большим развратником, чем я.
Я взглянул на него с тонкой улыбкой.
— Хочешь совет, приятель?
— Валяй, Нат.
— Я видел, как ты строил глазки этим девицам. Улыбался им. Но мне кажется, что улыбки не совсем то, что нужно в такой ситуации, в которой оказался ты.
Он пожал плечами, заглатывая порцию картофельного пюре.
— А что в том плохого? Я же должен показать людям, что я неплохой парень.
Чанг Апана, сидевший рядом со мной и занимавшийся небольшой порцией овощной смеси, тихо, так чтобы услышал только я, проговорил:
— Владелец лица не всегда видит нос.
После перерыва Дэрроу провел нашу компанию по проходу, слушание возобновилось, и самый известный судебный адвокат в Америке, в мятом, мешковатом двубортном пиджаке из белого полотна, поднялся и обратился к суду.
— Я до времени отказываюсь от открытого заявления, ваша честь, — сказал Дэрроу, скрипучий голос лишь подчеркивал обманчивую небрежность его медлительности.
Вздох разочарования прокатился по залу, которому отказали в возможности услышать первый образец ораторского искусства Дэрроу.
— ...И вызываю своего первого свидетеля, лейтенанта Томаса Мэсси.
Разочарование исчезло, сменившись оживлением при виде Томми, который поднялся на ноги и быстро прошел к свидетельскому креслу, где почти что выкрикнул обещание говорить правду.
На Томми был темно-синий костюм и светло-коричневый галстук, такое сочетание предложил Дэрроу, сказав, что это будет отдаленно напоминать военно-морскую форму. Острые черты его мальчишеского лица застыли, приняв выражение среднее между хмурым и недовольным.
Вероятно, надеясь расслабить явно напрягшегося Томми и отвлечь присяжных, Дэрроу начал неспешный экскурс в самое отдаленное прошлое Томми — рождение в Винчестере в штате Кентукки, военная школа, Военно-морская академия, женитьба в день выпуска на шестнадцатилетней Талии Фортескью. Прошелся по его послужному списку — военно-морской корабль «Лексингтон», база подводных лодок в Нью-Лондоне, штат Коннектикут, еще два года службы на такой же базе в Перл-Харборе. Потом все тем же успокаивающим тоном, как бы между делом, Дэрроу спросил:
— Вы помните, как вы пошли на танцы в сентябре прошлого года?
— Как я могу это забыть? — сказал Томми.
Келли уже был на ногах.
— Где состоялась та вечеринка?
— В «Ала-Ваи Инн», — ответил Томми. — Моя жена не хотела идти, но я ее уговорил.
Келли уже стоял перед судьей.
— Ваша честь, я не хочу перебивать постоянными протестами, — спокойно, но настойчиво сказал он, — но мне хотелось бы знать, какое отношение к делу имеют эти показания.
Дэрроу тоже приблизился к судье, Келли повернулся к старику и спросил напрямую:
— Вы хотите вернуться к делу Ала-Моана?
— Таково мое намерение.
— Тогда, ваша честь, обвинение должно быть сейчас же информировано о том, будет ли один из обвиняемых просить признать его невменяемым... в этом случае мы не станем возражать против показаний данного свидетеля.
— Мы действительно намерены, — сказал Дэрроу, — поднять вопрос о невменяемости того, кто сделал выстрел.
Келли нахмурился и резко произнес:
— Просьба о признании невменяемым должна поступить от имени лейтенанта Мэсси?
Дэрроу улыбнулся.
— Не думаю, что сейчас уместно выделять кого-то одного из моих подзащитных.
Келли отрицательно покачал головой.
— Если обвинению не сообщат, что просьба о признании невменяемым поступит от имени лейтенанта Мэсси, я внесу протест против дальнейшей дачи показаний этим свидетелем.
Раскрыв ладони, Дэрроу развел в сторону руки, словно возносил молитву.
— Ваша честь, мистер Келли в своем вступительном заявлении назвал всех подзащитных одинаково виновными. Теперь он хочет, чтобы я разделил их для его удобства.
Обдумывая услышанное, судья переводил взгляд с одного юриста на другого, как человек, наблюдающий за теннисным матчем.
— Всем известно, ваша честь, — снова заговорил Келли, — что защита вызвала с материка известных психиатров. — Прокурор указал сначала на Томми, потом на остальных обвиняемых. — Обвинение имеет право знать, кого из четырех мистер Дэрроу объявит невменяемым.
— Я с радостью вам сообщу, — сказал Дэрроу.
Келли бросил на него свирепый взгляд.
— И кто же?
Дэрроу просиял.
— Тот, кто выстрелил.
Келли побагровел.
— Обвинение имеет право знать, о ком именно заявят как о невменяемом, чтобы наши психиатры также могли обследовать этого человека.
— И эти ваши психиатры, — сказал Дэрроу, — естественно, выступят с опровержением.
— Естественно, — сказал Келли.
— Хоть я и чужой в вашем прекрасном краю, мистер Келли, но если мое отсталое понимание ведения дела на Гавайях правильно, я не обязан подвергать моих клиентов обследованию со стороны предвзятых свидетелей.
— Ваша честь, это переходит все границы. Я протестую против такой линии вопросов на основании несоответствия.
— А теперь, — сказал Дэрроу, словно слова Келли были безобидным зудом москита, — если обвинение желает усадить своих свидетелей психиатров в качестве зрителей в зал, я нисколько не стану возражать.
Да и к чему? За любым высказыванием, произнесенным ими со свидетельского места, последует неизбежный и уничтожающий вопрос защиты: «Доктор, вы осматривали обвиняемого?»
Сидевший рядом со мной Лейзер улыбнулся. Это была его работа, но Дэрроу представил ее блестяще.
— Ваш протест отклоняется, мистер Келли, — сказал судья Дэвис. — Можете продолжать задавать вопросы свидетелю в том же ключе, мистер Дэрроу.
И он продолжил. Действуя мягко, Дэрроу вытянул из Томми рассказ о вечеринке в «Ала-Ваи Инн» и о поисках жены, когда вечеринка закончилась, о том, как наконец он дозвонился ей по телефону и услышал слова: «Скорее приезжай домой! Случилось нечто ужасное!» В мучительных подробностях Томми пересказал, со слов Талии, все оскорбления и мучения, которые ей пришлось вынести.
— Она говорила, что Кахахаваи бил ее больше других, — сказал Томми. — Она сказала, что когда Кахахаваи насиловал ее, она молила о пощаде, но в ответ он ударил ее в челюсть.
