Золото Джавад-хана - Никита Александрович Филатов
Вот и обремизился.
А партия после этого как-то сразу не задалась.
Салтыков обмакнул перо в чернильницу и записал для памяти: «Один принимает у себя другого и думает: «С каким бы я наслаждением вышвырнул тебя, курицына сына, за окно, кабы…», а другой сидит и тоже думает: «С каким бы я наслаждением плюнул тебе, гнусному пыжику, в лицо, кабы…» Представьте себе, что этого «кабы» не существует — какой обмен мыслей вдруг произошел бы между собеседниками!»
Да нет, и не денег-то было, конечно, жалко. Обиднее всего казалось, что какой-то малограмотный солдафон, про которого говорили, что он в коротеньком слове «ещё» непременно четыре ошибки сделает, выиграл у него опять по какому-то недоразумению!
Впрочем, сразу же перед самим собою Михаил Евграфович принужден был признать, что несправедлив по отношению к отправленному в отставку градоначальнику. Все-таки, несмотря на некоторые свои недостатки, Федор Федорович был живой человек среди «поваленных гробов», какими являлось большинство тогдашних сановных администраторов. В противоположность предшественникам, Трепов прошел в должности варшавского полицмейстера большую практическую школу и явился в Санкт-Петербург с запасом богатого опыта. Прежде всего остального, он основательно очистил состав полиции, переименовал и обставил ее чинов прилично в материальном отношении. Была организована речная полиция, и одним из самых важных дел стало создание первого в Российской Империи подразделения сыскной полиции. Знаменитый приказ генерала Трепова о взятках и коррупции среди полицейских чинов произвел эффект разорвавшейся бомбы не только в Санкт-Петербурге, но и далеко за его пределами.
Деятельность градоначальника и обер-полицмейстера Трепова в столице была отмечена многими преобразованиями. При нем Петербург стал аккуратно освещаться, были исправлены мостовые, переправы через Неву начали вовремя наводить, а улицы надлежащим образом и вовремя очищать от снега. Появились многочисленные общедоступные парки и скверы, несколько новых госпиталей и лечебница для душевнобольных. Направления его деятельности поражали многообразием: от разработки инструкций по оказанию помощи лицам, зимой находящимся в нетрезвом состоянии, до расследования преступлений в среде высшей аристократии, от немедленных мер по защите людей от бродячих собак до обеспечения личной безопасности Государя.
Подвижной, энергичный, деятельный, во все входящий, доступный и участливый к нуждам обращавшихся к нему лиц, новый начальник достаточно скоро стяжал себе между простым народом чрезвычайную популярность. Жители столицы были через газеты извещены, что «он принимает лиц, желающих обратиться к нему с прошениями, по вторникам, четвергам и субботам от 9 до 11 часов утра, а по делам важным и спешным во всякое время». Когда цена на дрова подскочила с четырех рублей до семи, что ударило, прежде всего, по беднейшим слоям населения, генерал Федор Трепов распорядился закупить необходимое количество дров и продавать по старой цене…
Один раз, например, за содействием к Трепову обратился знакомый юрист из судебного департамента — с жалобой на своего нерадивого домовладельца, который никак не желал содержать двор в порядке. Градоначальник без промедления дал телеграмму с распоряжением: «…убрать и сколоть снег и лед в три дня. Повторять не стану, взыскать сумею. Трепов». Повторять не пришлось. Двор был сразу освобожден от последствий зимы и строительных материалов. «Я просто диву дался», — вспоминал с удовольствием этот самый юрист по фамилии Кони. А потом отплатил Федору Федоровичу оправдательным приговором в отношении подстрелившей его нигилистки.
Правда, именно эти свойства натуры, доверие Государя и высочайшие милости, оказанные генералу, делали его бельмом на глазу многих представителей служебных сфер, где господствовала праздная официальная болтовня и топтание на месте. Федора Трепова ненавидели продажные полицейские, лишившиеся незаконных источников доходов, или вовсе уволенные со службы, нерадивые домовладельцы, вынужденные платить штрафы за ненадлежащее состояние территории и не желающие нести расходы по благоустройству города…
Михаил Евграфович отогнал посторонние мысли о карточном проигрыше и вернулся к письму, над которым работал. Себя он воспринимал, прежде прочего, в качестве критика и редакционным обязанностям отдавался по-настоящему неутомимо и страстно, принимая близко к сердцу всё касающееся журнала:
«Благонадёжность, милостивый государь, — это клеймо, для приобретения которого необходимо сделать какую-нибудь пакость. Исходя из подобной точки зрения, нет задачи, более достойной истинного либерала, как с доверием ожидать дальнейших разъяснений. Тем более, что в словах «ни в чем не замечен» уже заключается целая репутация, которая никак не позволит человеку бесследно погрузиться в пучину абсолютной безвестности… И я полностью согласен с Вами, что настоящий писатель должен в Петербурге жить. Только этот город подхлестывает мысль, заставляет уходить в себя, сосредоточивает замыслы, питает охоту к перу…»
— Господин Мрачный лицеист? Дозволено ли смертному тебя побеспокоить?
Услышав голос за спиной, Салтыков тотчас же оторвался от работы. Старинным прозвищем, которого он удостоен был еще в Царском Селе и которое имело происхождение от первых его литературных опытов, Михаила Евграфовича мог называть теперь, наверное, единственный человек.
— Рад видеть… здравствуй, Алексей!
— Приветствую тебя, властитель дум! Все трудишься? — Худой, невысокий и очень подвижный мужчина со знаком присяжного поверенного на черном сюртуке пожал протянутую руку:
— Я, кажется, опять некстати?
— Да что ты… вовсе нет, почти закончено…
Алексей Михайлович Унковский считался примерным ровесником Салтыкова. Сошлись они близко еще во время учебы в Лицее, и продолжали дружить на протяжении нескольких десятилетий — несмотря на то, что по подозрению в связях с революционным кружком «петрашевцев», а также за юношескую сатиру «Поход на Хиву» Унковский был исключен из Царскосельского лицея. Закончил Алексей Михайлович юридический факультет Московского университета. После чего, став полноправным владельцем родового имения, отпустил на волю своих дворовых и значительно облегчил положение принадлежавших ему крепостных крестьян. Несмотря на это, послужил в Твери уездным судьей, затем был избран губернским предводителем дворянства, на протяжении ряда лет занимался юридическими и практическими вопросами крестьянской реформы. И даже подал на Высочайшее имя записку об условиях освобождения крестьян, в которой высказывался за наделение их землей с уплатой помещикам вознаграждения от государства.
Записка была опубликована в «Колоколе» Александром Герценом, за что автор ее оказался под полицейским надзором, а потом вовсе удален от должности и отправлен в административную ссылку.
С 1861 года он занимался судебной защитой крестьян в качестве частнопрактикующего юриста и
